Избранное - Страница 120

— Прошу прощения, — сказала она, — за мой приезд и беспокойство в столь ранний час. И особенно в эти дни, когда вы, лучший из братьев Хулиана… Я до сих пор, знаете, не могу поверить, что его больше нет…

В свете утра она казалась старше и, наверное, у Хулиана дома или даже в кафе выглядела совсем иначе. До сего момента я был единственным братом Хулиана, ни самым хорошим, ни самым плохим. Эту стареющую женщину, думал я, можно легко успокоить. Ведь и я тоже, несмотря на то что пережил, видел и слышал, несмотря на воспоминание о прошедшей ночи там, на пляже, — ведь и я тоже не до конца осознал еще смерть Хулиана. Кивнув, я жестом пригласил ее войти в комнату и только тогда заметил, что на ней шляпка, украшенная свежими фиалками и обвитая листьями плюща.

— Зовите меня Бетти, — проговорила она, усаживаясь в кресло, где я прятал ту газету: фотография, заголовок, хроника жульничества. — Речь идет о жизни и смерти.

Следы бури исчезли, прошедшей ночи могло и не быть. Я взглянул на солнце за окном, его желтоватые блики уже подбирались к ковру. А я — это было совершенно бесспорно, — я ощущал себя сегодня другим: с жадностью вдыхал воздух, мне хотелось двигаться и улыбаться, а равнодушие, даже жестокость представлялись мне возможными формами добродетели. Все это я чувствовал еще смутно и только через некоторое время смог осознать.

Подойдя к креслу, я извинился перед женщиной — этим давно устаревшим образчиком пошлости и несчастья. Вытащив газету, я поджег ее и, бросив через балюстраду, смотрел, как она извивается в пламени.

— Бедный Хулиан, — произнесла Бетти у меня за спиной.

Снова войдя в комнату, я присел на кровать. Внезапно я почувствовал, что счастлив, и попытался подсчитать, сколько же лет отделяет меня от того момента, когда я в последний раз испытывал подобное ощущение. Табачный дым разъедал глаза. Опустив руку с трубкой на колени, я весело взирал на этот греховный сосуд, на это бесчестное создание, бесцеремонно развалившееся в кресле, в лучах пробуждающегося утра.

— Бедный Хулиан, — повторил я. — Сколько раз произносил я эти слова в ту ночь у гроба и позднее… В конце концов я устал, все проходит. Я ждал, что вы появитесь в ту ночь, но вы не пришли. И благодаря этому напряженному ожиданию я смог представить, какая вы, и мог бы узнать вас, случайно встретив на улице.

Она растерянно посмотрела на меня и снова улыбнулась.

— Да, я, кажется, понимаю, — ответила она.

Ее нельзя было назвать старой; она была намного моложе Хулиана, да и меня тоже. Но жизни наши были различны; и в кресле перед собой я видел сейчас лишь жирное тело, морщинистое лицо тупицы с притворным выражением страдания и обиды; грязь этой жизни навсегда пристала к ее щекам, скопилась в уголках рта, в морщинках, прорезавших темные круги под глазами. Как мне хотелось ударить ее и выставить за дверь. Но я выказал полное спокойствие и, раскурив трубку, мягко обратился к ней:

— Бетти! Вы разрешили мне называть вас Бетти. Вы сказали, что речь идет о жизни и смерти. Хулиан мертв. Так в чем же в таком случае дело? О ком речь?

Она откинулась в кресле, обитом выцветшим кретоном с огромными аляповатыми цветами, и пристально посмотрела на меня как на возможного клиента: с привычной ненавистью и расчетом.

— Кто же умирает сейчас? — настаивал я. — Вы или я?

Она глубоко вздохнула, готовясь изобразить на своем лице крайнее волнение. Взглянув на нее, я подумал, что она умела убеждать, и не только таких, как Хулиан. За ее спиной растекалось осеннее утро, совсем безоблачное, — маленький рай, дарованный людям. Эта женщина, Бетти, повернула голову, и постепенно на ее лице появилась печальная улыбка.

— Кто? — сказала она, смотря куда-то в сторону шкафа. — И вы, и я. Не думайте, дело ведь только начинается. Существует ряд векселей, подписанных Хулианом, а платить по ним нечем, говорят; они предъявлены на рассмотрение суда. Заложено также недвижимое имущество — мой дом, единственное, что есть у меня. Хулиан уверял тогда, что это всего лишь условно, для гарантии, но ведь мой дом, мой маленький домик заложен. И выкупить его надо быстро. Если мы хотим спасти что-нибудь после окончательного краха. Или хотя бы спастись сами…

Глядя на шляпку с фиалками и ее потное лицо, я почувствовал, что рано или поздно, вот таким же солнечным утром я неизбежно должен был услышать нечто подобное.

— Да, конечно, вы правы, — ответил я. — Нам необходимо совместно подумать и что-то предпринять.

Уже давно я не испытывал такого удовольствия от собственной лжи, от издевательства и переполнявшей меня злобы. Но я снова стал молодым и даже самому себе не должен был давать никаких объяснений.

— Не знаю лишь, — резко продолжал я, — насколько известна вам степень моей вины, моей причастности к смерти Хулиана. Так или иначе, могу вас заверить, что я никогда не советовал брату заложить ваш дом, «ваш маленький домик». Сейчас я расскажу вам все. Пожалуй, месяца три назад мы встретились с Хулианом. В каком-то ресторане. Брат обедал со своим старшим братом. Надо сказать, что братья виделись не чаще чем раз в год. Наверное, тогда был чей-то день рождения: его или нашей покойной матери. Точно не помню, да и какое это имеет значение… Во всяком случае, в тот день он выглядел каким-то подавленным. Я заговорил с ним о возможности заняться коммерцией, обменом валюты, но я никогда даже не намекал, чтобы он украл деньги объединения.

Она помолчала и глубоко вздохнула; высокие каблуки ее туфель коснулись солнечного квадратика на ковре. Она подождала, пока я не взгляну на нее, и снова улыбнулась: казалось, и сейчас мы отмечаем чей-то день рождения — Хулиана или моей матери. Бетти — само терпение и нежность, — видимо, готова была принять на себя заботу обо мне.

— Вот бедняга, — пробормотала она, склонив голову на плечо; ее улыбка переполнила чашу моего терпения. — Три месяца назад? Вот дурачок. Хулиан обворовывал объединение уже четыре-пять лет. Я помню: вы тогда говорили об операциях с долларами — так, дорогуша? Не знаю, у кого в тот вечер был день рождения, не хочу задеть вас. Но Хулиан пересказывал вашу беседу, давясь от смеха, не в силах совладать с собой. Ему и в голову не приходило серьезно обдумывать ваши планы насчет обмена долларов, их плюсы и минусы. Хулиан давно занимался кражей и играл на бегах. Ему то везло, то нет. А началось все это лет пять назад, еще до того, как мы с ним познакомились.

— Пять лет?.. — повторил я, посасывая трубку. Я встал и подошел к окну. Трава на лужайке и песок еще хранили следы дождя. И от свежести, разлитой в воздухе, веяло равнодушием к нам, ко всему на свете.

В одном из номеров отеля, где-то надо мной, наверное, крепко спала, раскинувшись, та девушка, еще только начиная ворочаться среди настойчивых и безнадежных сновидений и жарких простынь. Представляя ее спящей, я по-прежнему хотел быть с нею: я ощущал ее дыхание, запах ее тела, следовал за ее воспоминаниями о прошедшей ночи, обо мне, обо всем том, что может пригрезиться ей утром, перед пробуждением. Устало отвернувшись от окна, я посмотрел, не испытывая ни жалости, ни отвращения, на то, чем судьбе угодно было занять кресло моего номера. Бетти поправляла лацканы костюма, который, вполне вероятно, был не из шевиота; беспричинно улыбаясь, она ждала, пока я подойду и заговорю с ней. Я вдруг снова ощутил себя старым и уставшим. Возможно, неведомый пес удачи лизал мне тогда руки, вспрыгивал на колени; возможно, дело было совсем не в этом — просто я чувствовал себя измученным и постаревшим. Так или иначе, мне пришлось какое-то время помолчать, лишь потом я раскурил трубку, играя пламенем спички, откашлялся.

— Ну что же, — сказал я, — мне все ясно. Ведь Хулиан, конечно, не угрожал вам револьвером, требуя подписать бумаги, по которым заложен дом. Лично я никогда не подписывал его векселей. И если он, подделывая документы, мог спокойно жить эти пять лет, — ведь вы говорили о пяти, не так ли? — значит, он имел кучу денег, да и у вас их было предостаточно. Вот я смотрю на вас и чувствую — мне нет никакого дела, отберут ли у вас дом, посадят ли в тюрьму… Я никогда долговых обязательств за Хулиана не давал. И к вашему неудовольствию, Бетти, — кстати, имя мне кажется неподходящим, не идет вам оно, — у вас нет никаких оснований угрожать мне. А у нас нет никаких оснований быть сообщниками, что, безусловно, печально. Особенно для вас, женщин, я полагаю. А сейчас я хочу постоять на галерее, спокойно покурить и посмотреть, как наступает утро. И я был бы очень признателен, если бы вы немедленно и без скандала удалились, Бетти.