Избранное - Страница 109

Страх перед водой пересилил страх перед лисицей, и еж поплыл к берегу. Стоя спиной к кустарнику, лиса уже протягивала к утопающему лапу — хотела еще в воде перевернуть его на спину, незащищенным брюхом вверх, но не успела. Еж заметил в кустах два грозно развевающихся уха, услыхал боевой собачий клич, лиса изогнулась и исчезла, как видение, а в следующий миг Джанка крупными прыжками расплескивала воду, торопясь лисе наперерез.

Едва собака и лиса скрылись из виду, из кустов вышел Э. С., рассылая во все концы турецкие восклицания. Мокрый еж выбрался на берег, он был совершенно сбит с толку — как будто только что свалился с неба и теперь стоял и моргал, глядя на Э. С. Тот присел на корточки, заглянул ему в глаза, еж не выдержал, застыдился и убежал. Долго скитался он, пока не нашел укромное местечко, забился туда и до вечера сушил на солнце свою колючую шубу. Колючки от воды размякли, еж то сворачивался, то разворачивался, чтобы хорошенько их подсушить, и к вечеру мужество вернулось к нему, потому что, сжимаясь в комок, он чувствовал, что иголки стоят торчком, ударяются друг о дружку и тихонько звенят: они снова стали гибкими и крепкими, как сталь… Еж и на ночь остался в своем тайнике, не решился пойти к лягушкам, только слушал, как они зовут его, а те звали допоздна, даже охрипли от крика и, разобиженные, под конец вернулись к себе в болото.

Когда Э. С. увидал лисицу и сброшенного в воду ежа, он подумал: «Сейчас мы увидим, кто кого», — и решил вмешаться, внести порядок в этот беспорядок. С этой целью он позвал шопа, о котором мы уже упоминали в начале нашего рассказа, и сказал ему:

— Вы, шопы, народ непонятливый.

Шоп тотчас согласился с ним, что они народ непонятливый.

— Но зато хитрый!

И Э. С. объяснил, что поблизости кружит лиса, и спросил, может ли шоп поймать эту лису живьем, а шоп сказал, что может и живьем, и поинтересовался, на что ему живая лиса, а Э. С. сказал, что лиса ему ни на что не нужна, а нужно ему, чтобы шоп, как поймает ее, привязал ей на шею колокольчик и отпустил на все четыре стороны. Шоп спросил, сколько ему за это заплатят, Э. С. ответил, мол, столько-то и столько, тот прикинул в уме, убедился, что расчет есть, и согласился.

Через два дня в окрестностях дачного поселка зазвучал колокольчик, который прятался в кустарнике и всяких укромных местах (подальше от глаз людских). Заблудившаяся овца шопа, услыхав колокольчик, помчалась на этот звук и несколько раз призывно проблеяла, рассчитывая, что другая овца ей ответит.

Каково же было ее удивление — нам это себе и представить невозможно, — когда она подошла к колокольчику, который так обнадежил ее, и увидела не овцу, мирно пощипывающую травку, а лису — с колокольчиком на шее в в полном отчаянии. «Чтоб мне околеть, если я хоть что-то понимаю!» — подумала овца, напрягая изо всех сил свои овечьи мозги, авось прольют свет на это чудо природы, но чем сильней она их напрягала, тем дело казалось туманней.

Привлеченный колокольчиком — ведь звук металла всегда привлекал его, — еж тоже загорелся любопытством и отправился поглядеть, в чем дело, однако еще издали приметил возле пенька лисицу, которая сидела и звякала колокольчиком, напустив на себя разнесчастный вид. Еж решил, что лисица пустилась на хитрость, чтоб приманить его колокольчиком, столкнуть опять в воду и, когда он начнет тонуть, ударить лапой по его незащищенному брюшку. При одной мысли об этом брюшко у него свело судорогой, и он попятился назад, плотно прижимаясь к земле. Лиса осталась у пенька, продолжая горестно звенеть колокольчиком. После этого еж, где бы он ни заслышал колокольчик, смазывал пятки салом и старался держаться от него как можно дальше.

Дела у него наладились. Когда он проходил через сад, где цвели гвоздики, собака Джанка стояла по стойке «смирно» и отдавала ему честь, человек в кресле дымил сигаретой, как паровоз, уйдя по уши в свою корректуру, лиса издали предостерегающе позвякивала колокольчиком, машины на шоссе заранее рычали или гудели, чтобы ненароком кого не раздавить, так что, казалось, ему ничто не угрожало. Как-то рано утром ему попалась на дороге ящерица, еж кинулся на нее, та заметалась, яростно защищаясь, даже умудрилась кольцом обхватить зверька. Опыт отцов и дедов подсказал ему, где у ящерицы слабое место — там, где кончается голова, — он впился в него зубами и почувствовал, что чешуйчатый обруч, сжимавший его, слабеет. Природа наградила каждого из нас ахиллесовой пятой, все в этом мире уязвимо, надо только знать, где у кого слабое место. Еж знал слабое место и у пресмыкающихся, и у себя, поэтому — танцевал ли он среди кустов или перебегал через шоссе — всегда следил, чтобы брюшко у него было прикрыто…

Когда мертвая ящерица, вздрогнув в последний раз, плюхнулась наземь, еж ухватил ее за хвост, чтобы оттащить в кусты. И тут услыхал за спиной чье-то грозное шипенье. Он рывком обернулся и приник к земле: перед ним высилась огромная змея. Она подняла голову и смотрела на него немигающими, непроницаемыми змеиными глазами, чуть искоса, как бы через плечо — почти как человек. Еж выставил иголки, выгнул спину, иголки звякнули, ударившись друг о дружку. Второй раз в жизни видел он большую змею. Первый раз — мельком, когда был совсем еще крохотным ежонком. Они шли тогда с матерью по лесу — он держался зубами за ее хвост, за ним цепочкой шли его братишки, и каждый держался зубами за хвост впереди идущего, чтобы не потеряться. Мать вела этот караван на земляничную поляну, но им пришлось остановиться, уступая дорогу кому-то большому и шипящему. Это была та самая змея, но тогда ежонок не испугался, потому что перед ним щитом стояла мать. Однако холодный, пристальный взгляд змеи, плоский серый лоб и желтое горло ему запомнились. Змея подняла голову, увидала ежиху с детенышами (она смотрела через плечо, искоса, так же, как и сегодня) и поползла своей дорогой. Ежиха повела малышей дальше, по временам останавливаясь и прислушиваясь, а потом, когда они разбрелись по земляничной поляне, она беспокойно кружила возле своих детенышей и все поглядывала в сторону леса — не покажется ли змея снова. Змея больше не появилась, с тех пор утекло немало времени, и вот теперь она во второй раз повстречалась ежу.

Змея не была агрессивно настроена, она лениво прошипела что-то, опустила голову и равнодушно проследовала дальше. Туловище у нее было такое длинное, что трава еще долго колыхалась после ее ухода. Весь этот день, и следующий, и последующий еж то и дело озирался — а вдруг опять покажется плоская змеиная голова, серый лоб, желтое горло и немигающие пронзительные глаза. Как-то под вечер он увидал ее — змея лежала на покинутом муравьями муравейнике, свернувшись кольцом, то ли подремывала, то ли спала глубоким сном. Еж на почтительном расстоянии обогнул муравейник и на цыпочках миновал это неприятное место. Что-то говорило ему, что от змеи следует держаться подальше. Дважды видел он змею на своей тропке, поэтому изменил привычный маршрут, Э. С. сразу заметил это, но не придал особого значения.

Э. С. весь ушел в свою корректуру. И то насвистывал, то урчал — в зависимости от материала, который в данный момент правил. Окружающий мир постепенно для него уменьшался, отступал на второй план, терял четкие очертания. Даже лисий колокольчик с трудом достигал его слуха, хотя лиса с громкими проклятьями истерически металась по всему поселку. Ему было приятно, что еж изменил свой маршрут, проходит теперь ближе к нему и Джанке, но сидел как бы полуотвернувшись от зверька, потому что создавал сейчас собственный мир, населенный дикими животными, людьми и природой, пахнувший свежей типографской краской. Однако обветренное его обоняние и сквозь запах краски ощущало сухое благоухание ореховой листвы, сырость крепостных стен, аромат контрабандного табака и потного женского тела, слух прослеживал стук копытец убегающей косули, печальный лай лисицы, скрип колодезного ворота, тяжелое человеческое дыхание, а перед глазами мелькали то красные носки на ногах женщины, то перепел, бегущий по скошенному лугу, то купальщица в реке или издыхающий вепрь, который крушит клыками старые деревья. Дело в том, дорогой читатель, что истерзанный собственным воображением Э. С. вступал в яростный спор и соперничество с природой и человечеством и создавал сам свою природу, свое человечество — ополчаясь таким образом на реальный мир. Порой он приходил в такой экстаз, что, когда с гор сползала грозовая туча и с грохотом обрушивалась на его сад, Э. С. выходил на веранду, щурился от сверкания молний и кричал стихии: «Это я! Я!» Среди туч прорезалась тонкая щелочка, сквозь нее проглядывало далекое голубое небо, словно желая убедиться, что никто иной, а именно Э. С. стоит на веранде с дымящейся сигаретой во рту.