Избранное - Страница 1

Двадцать лет прошло со времени появления сборника рассказов «Сердце бьется для людей», которым дебютировал Йордан Радичков, и все это время его имя называется одним из первых, когда речь заходит о современной болгарской прозе. Сегодня признание Радичкова едва ли не единодушно и у читателей, и у критиков. Его известность давно перешагнула рубежи Болгарии. Каждая новая его книга становится литературным событием.

Тем не менее он совсем непохож на тех маститых писателей, чьи произведения отмечены и содержательностью, и мастерством, но успели стать слишком уж привычными и как бы наперед бесспорными, чтобы вызвать живой и непосредственный отклик. Книгам Радичкова всегда присущи непривычность и повинна и как раз менее всего свойственна бесспорность. Почти неизменно они оказываются предметом острой полемики, хотя никому теперь не придет в голову подвергать сомнению значительность, а в каком-то смысле даже уникальность прозы Радичкова как художественного явления.

Пытаясь определить сущность этого явления, болгарские критики, писавшие о Радичкове, довольно часто пользуются понятием парадокса. Навряд ли такое объяснение особенностей Радичкова как писателя можно признать исчерпывающим. Однако оно появилось не на пустом месте.

Творчество Радичкова и в самом деле таит в себе черты парадоксальности. Порою эти черты даже подчеркнуты, заострены. У него совсем не редкость, чтобы на одной и той же странице соседствовали героика и сатира, встретились буффонада и высокий драматизм. Не парадоксальны ли сама эта встреча, само это соседство? Сколько раз серьезное, подчас жестокое жизненное противоречие, едва наметившись, Радичковым тут же отрицается, переводится в комический план и лишается самой своей претензии на серьезность. Так, может быть, для писателя вообще не существует абсолютных истин и все на свете видится ему относительным, а то и двойственным по своему смыслу? Точно бы вознамерившись укрепить такие подозрения, Радичков озаглавил один из лучших своих рассказов «Игра пера» и дал понять, что в этом заглавии его творческая программа. Самого себя он назвал здесь хронистом, иначе говоря, простым свидетелем и летописцем эпохи. А героем сделал художника, который вопреки предостережениям критиков, требующих от него правдоподобия, упорно рисует слонов величиной с блоху и блох величиной со слона. Художнику важна свобода фантазии, и он вправе сопроводить знаком вопроса любое логичное утверждение, любую самоочевидную истину.

Но если творчество только «игра пера» и полет фантазии, как быть с такими книгами Радичкова, в которых всевластна поэтика напряженного и уже отнюдь не «игрового» размышления о сложнейших процессах и явлениях действительности? К примеру, как быть с «Пороховым букварем», где созданы поразительные в своей реалистической достоверности картины антифашистской борьбы, в ходе которой рождалось социалистическое самосознание болгарского народа? Как объяснить новеллу «Последнее лето» с ее острейшей нравственной коллизией и финалом, напоминающим о развязках античных трагедий? Как истолковать повесть «Все и никто», окончательно опровергшую представления о том, что Радичков будто бы лишь косвенно затрагивает проблематику, которая стала магистральной для болгарской литературы наших дней, — проблематику, связанную со стремительным коренным переустройством всего уклада жизни, строительством нового общества и воспитанием нового человека?

А вместе с тем фантазия, «игра пера» — в крови Йордана Радичкова. Он лишь усиливает ощущение парадоксальности своего таланта, публикуя — иногда на протяжении одного лишь года — произведения, на первый взгляд совершенно разнородные, настолько же несхожие и по тональности, и по характеру изобразительных средств, как наполненное трагизмом «Последнее лето» и переливающийся всеми оттенками юмора «Еж». Писателю словно доставляет особое наслаждение сокрушать бытующую иерархию жанров и форм, добиваясь самых неожиданных эффектов смелым, на грани творческого риска, смешением бурлеска и эпичности, бытового анекдота и философской притчи, ироничного иносказания и бесстрастного репортажа, тонкого лиризма и грубоватого фарса.

Добавим к этому еще и стойкое пристрастие Радичкова к пародии. Настоящий хозяин в неисчерпаемой кладовой литературного и разговорного языка; Радичков умеет одним диалектным словцом, одной причудливой синтаксической конструкцией придать рассказу оттенок иронии, заставляя и читателя воспринимать происходящее с нужной автору дистанции. При переводе очень трудно передать этот пародийный настрой, но читатели его ощутят. Обычно обнаруживается сразу несколько уровней пародирования. Объектом пародии становится та или иная устоявшаяся повествовательная форма — скажем, детектив в повести «Все и никто». Пародируется строй мышления и характер речи некоторых героев, традиционных для болгарской классики, — сельских мудрецов, философствующих монахов, скитальцев по столбовым дорогам и узким тропам национальной истории, — и пародируется сама классическая литературная традиция. Причем пародией захватывается не только ее верхний слой — реалистическое изображение крестьянских будней, — но и глубоко залегающие слои библейской образности, житийного стиля, патриархальной мифологии.

Окунувшись в эту стихию пародийности и парадоксальности, легко вообразить себе Радичкова насмешником, не так уж часто позволяющим читателю разглядеть другой, серьезный свой облик. Однако «другой» Радичков, автор «Порохового букваря» и «Последнего лета», просвечивает даже и в тех произведениях, где, кажется, все серьезное скрыто за иронической улыбкой и надежно защищено пародированием. Какие бы невероятные ситуации он ни изобретал и как бы ни буйствовала о его рассказах комическая фантазия, в конечном итоге непременно откроются очень существенные конфликты сегодняшней действительности, и разговор о них пойдет всерьез, даже если он облечен в форму пародии.

Да и пародия выполняет у Радичкова не совсем обычную функцию. Она не столько отрицает определенные накопления жизненного и литературного опыта, сколько стремится переосмыслить этот опыт применительно к современности. Достаточно перелистать книги Алеко Константинова, а особенно Елина Пелина, чтобы сразу же выявилась прямая связь Радичкова с этой художественной традицией, хотя ее-то он чаще всего и подвергает испытанию пародией. Он законный наследник выдающихся болгарских реалистов прошлого, воспринявший и весь пласт характеров, коллизий, противоречий, которые увековечены в их произведениях. Можно увидеть здесь еще один парадокс, однако факт остается фактом: пародируя, Радичков наследует и продолжает, точно так же, как, вышучивая, касается серьезных и сложных вещей.

Поэтому рискованна довольно частая в статьях о Радичкове аналогия с Янусом. Впечатление двойственности его художественного мира обманчиво, и едва ли есть смысл отыскивать в нем противоречия и несочетающиеся черты. Наоборот, этот мир завершен и целен. Все дело в том, чтобы выяснить его эстетическую доминанту, установить тот центр, к которому сходится вся многоликость этого мира, как ни сложны, а порою неожиданны ступени такого «схождения».

Биография писателя отнюдь не обязательно определяет характер творчества, но все-таки всегда подводит к пониманию каких-то его сторон и особенностей. Биография Радичкова укладывается в несколько строк. Это самая обычная биография современного болгарского интеллигента.

Он родился в 1929 году в селе Калиманице Врачанского округа, в том самом селе, которое описано в одной из лучших его новелл — «Воспоминания о лошадях». Городок Берковица, который тоже не раз встретится читателям Радичкова, знаком ему с детства, здесь прошли его школьные годы.

Радичков начинал репортером молодежных газет. Журналистский опыт пригодился ему позднее, когда он работал над своими первыми, еще сравнительно традиционными рассказами и путевыми очерками о Сибири и Якутии, где Радичков побывал в начале 60-х годов.