Избранное - Страница 99

Но за корыстью вслед спешить стезею этой Раздумью кроткому навек возбранено:

Не только различать явленья и предметы —

Их сущность тайную постичь ему дано;

А так как сразу же не может вещь раскрыться, Раздумью нужен срок, чтоб на нее воззриться; Поэтому всегда медлительно оно.

II

Увы, поэзия, жемчужина мышленья!

Волнения души, равно как и морей,

Не властны угасить то бледное свеченье,

Что образуется под мантией твоей;

Но стоит гению украситься тобою,

Как чернь кощунствовать начнет, от страха воя,— Твой блеск божественный его внушает ей.

Энтузиазм всегда враждебен слабым душам: Опасен кажется им жар, сокрытый в нем.

Но почему? Ведь мы в себе отнюдь не тушим

Другие светочи, что нас палят огнем,—

Жизнь, веру и любовь. Кому придет желанье Без солнца навсегда оставить мирозданье?

Мы ценим бытие, хотя подчас клянем.

Но насмехается над музой мир по праву:

В нас подозрение она селит с тех пор,

Как стали грубые сатиры ей по нраву,

А голос задрожал и помутился взор.

Учить нас мудрости она не смеет ныне И жадно тянется за скудной благостыней,

И медяки, как брань, швыряют ей в упор.

О девка без стыда, хотя и дочь Орфея!

Будь, словно встарь, суров прекрасный облик твой, Не пела б ты, хрипя, как уличная фея,

Для сброда жалкого на грязной мостовой.

Нет, ты б двусмысленных куплетов не слагала,

И не жужжали бы, как мухи, мадригалы Над синеокою твоею головой.

Ты в Греции еще успела развратиться,

Затем что старого распутника ввела В соблазн задрать тебе священный пеплум жрицы И наготу свою узреть толпе дала.

Привыкшая к пирам, где пил с тобой Гораций, Вольтером ко двору приученная шляться,

Лобзаний их досель не стерла ты с чела.

Весталка, чей огонь потух! Сегодня стыдно Мужам серьезным быть в числе жрецов твоих. Слыть лишь поэтами им, право же, обидно: Увядший твой венок скромней наград других.

Нет, им милей ветра, что веют на трибуне,

А те, капризностью подобные Фортуне,

Чуть ими поиграв, во прах сметают их.

Гремят ораторы, а почва почему-то Уходит из-под ног у них то там, то тут.

Они кадят толпе, и каждую минуту Овациями им за это воздают,

И толпы новые стекаются на форум,

Но все одна цена политикам-актерам —

Цветы без запаха, что завтра же умрут.

Мир для таких людей низвелся к балагану —

К Палате, где всегда стоит истошный крик:

Так там избранники народа спорят рьяно;

А сам народ внимать вполуха им привык И на никчемные забавы смотрит эти С тем удивлением, с каким взирают дети На чудо новое — сторукий паровик.

На выборы нейдет крестьянин осторожный —

Не склонен жертвовать он целым днем трудов, Чтоб депутатом стать мог адвокат ничтожный, Что все нетленное охаивать готов.

Не в душу веруя, а в болтовню свою же,

Он в символах твоих лишь глупость видит вчуже, Поэзия, о страсть возвышенных умов!

Не будь тебя, алмаз, в котором преломились Те мысли, чей досель не угасает свет,

Они бы ни за что до нас не сохранились.

Зерцало прошлого, племен забвенных след,

Ты как из-под земли встаешь порой пред нами, Когда пытаемся найти мы под ногами Руины городов, которых больше нет.

Пути, которыми идет неспешный разум,

Сияньем озари, слепительный алмаз,

И чтобы виден был ты всей вселенной разом,

Да укрепит тебя Пастух, ведущий нас,

На кровле своего всем отпертого Дома.

День не настал еще, хотя от окоема Не отрываем мы надеждой полных глаз.

Земные племена — как дети без пригляда. Присматриваются они одни к другим,

И грубые свои орудья без пощады Обрушивать на всех соседей любо им.

Бог Термин — вот с кем мы сравнить себя могли бы: Верх — бюст из мрамора, низ — каменная глыба. По пояс в варварстве мы до сих пор стоим.

Но дух наш быстр, и мы для достиженья цели Всем арсеналом средств его оснащены.

Незримое в душе живет на самом деле,

И клады без числа в ней нагромождены.

Все сущее в себе Создатель воплощает.

Глагол его в себя умы людей вмещает,

Равно как их тела в пространство вмещены.

III

Известна ли тебе твоя природа, Ева,

Смысл назначения и долга твоего?

Ты знаешь ли, что Бог, когда коснулся древа Познанья человек, презрев запрет его,

Так сделал, чтобы мы любовь к себе питали И благом ту любовь первейшим почитали,

Хотя любить себя нам и вредней всего?

Но, Ева, ты затем приставлена к мужчине,

Чтоб зеркалом была твоя душа ему,

Чтобы творила суд над ним его рабыня,

Чтоб он смягчался, вняв напеву твоему,

И чтоб служил тебе, тобой повелевая,

А ты надежду в нем селила, проливая Сердечное тепло в него, как свет во тьму.

Так нежен голос твой, язвящий так глубоко,

Так красота грозна, так взор порой жесток,

Что в Песни Песней сам премудрый царь Востока Недаром сильною, как смерть, тебя нарек.

Кто не роптал из нас на приговор твой краткий?.. Но сердце у тебя отлично от повадки:

Без боя верх над ним берет мгновенно рок.

Хоть серну мысль твоя обгонит без усилья,

Ей без проводника далёко не уйти:

Слепит ей день глаза, ломает ветер крылья И камни ноги в кровь стирают на пути.

Она одним прыжком взлетает на высоты,

Но нету у нее ни мочи, ни охоты Жить там, откуда вихрь грозит ее смести.

Зато опасливой разумности чужда ты И отзываешься на каждый горький стон,

Как отзываются органные раскаты

На вздох, которым храм безмолвный оглашен.

Ты речью пламенной толпу одушевляешь, Сочувственной слезой обиды исцеляешь.

Мужчину будишь ты, и меч хватает он.

Внять человечеству, его скорбям и пеням Всегда готова ты, но стогны городов —

Не место, где святым пылают возмущеньем: Удушлив воздух там и слишком нездоров.

А вот вдали от них несчетные рыданья, Гражданских первых бурь глухое громыханье, Сливаются в один и ясно слышный зов.

Приди же! Над твоей головкой милой выгнут,

Как светоносный нимб, лазурный небосвод,

И холм наш — это храм, что в честь твою воздвигнут, А купол у него — лес, что над ним встает. Благоуханье льют цветы, щебечут птицы,

Чтоб свежестью могла ты вволю насладиться. Земля к твоим ногам ковром зеленым льнет.

Как буду я любить, о Ева, все творенье,

Узрев его в твоих задумчивых очах,

Дарующих мне жизнь, надежду, утешенье!

Приди же! Долго я от ран душевных чах, Последних сил лишен житейской непогодой.

Не оставляй меня наедине с Природой:

Я с ней знаком, и мне она внушает страх.

Сказала мне она: «На сцене необъятной,

Которою должна я для людей служить,

Меняться можете вы, гаеры, стократно —

Ни пьесой, ни игрой меня не удивить.

Вперяя сонный взгляд с трудом в юдоль мирскую, За человеческой комедией слежу я,

А небо зрителем на ней не хочет быть.

В моих глазах равны вы, люди, с муравьями — Презреньем ледяным я к вам и к ним полна И не стремлюсь узнать, какими именами На мне живущие зовутся племена.

Мнят матерью меня, тогда как я — могила.

Зимой не жаль мне тех, кого я поглотила;

Весной мне радость тех, кто уцелел, смешна.

Вращаясь на оси той сферы гармоничной,

Начала и конца которой не сыскать,

До вас я в небесах свершала путь обычный,

И ветер кудри мне не успевал ласкать.

Но я и после вас скитаться буду снова В безмолвье девственном пространства мирового И вновь эфир челом надменным рассекать».

Я выслушал ее и задрожал от гнева,

И ненавистью к ней проникся в тот же час,

И, вспомнив, как она, чтоб напитать посевы, Пускает, чуть умрем, на удобрение нас,

Велел своим глазам, что восхищались ею:

«Взор отведите прочь и будьте впредь мудрее — Любуйтесь только тем, что видите лишь раз».

Да, дважды не придет в мир женщина такая,

Чья красота с твоей сравнима, ангел мой;