Избранное - Страница 93

И все же им душа внимать доныне рада.

Я слышать их рожден, хоть и не уяснил,

Зачем меня влечет к тем, кто мне зло чинил.

Не знал я дружества, а если верить страже,

Заменой счастья стать оно способно даже;

Не довелось вовек в темнице мне слыхать,

Как колыбельную поет младенцу мать;

Я сердцем одинок и все же речь людскую Впиваю с жадностью, чуть нежность в ней почую.

Меня назвали вы «мой сын». Так отчего Пораньше было вам не навестить его?

СВЯЩЕННИК

О, кем бы ни был ты, кто от людей до срока Отрезан тайною опасной и глубокой,

Знай: цепи сбросишь ты, покинув мир живых.

Коль на тебе грехи — сознайся честно в них. Всеслышащий Господь признанья не отринет И рай перед тобой отверзнуть не преминет:

Ты вход туда купил ценой скорбей и слез.

Тебе свободу я, слуга Творца, принес.

Святое таинство свершая покаянья,

Творю я вышний суд в зловещем этом зданье.

Ответствуй. Я уже тебе надежду дал.

Г осподь...

УМИРАЮЩИЙ

Коль впрямь он есть, за что я так страдал? СВЯЩЕННИК

Но сам-то он страдал стократ страшней, наверно. Зачем перед концом ты изрыгаешь скверну,

Дерзая сетовать, когда и кровь Христа —

Благая кровь! — лилась из ран Его с креста?

Для нас, кому чужда признательность от века, Благоволил познать Он участь человека.

Умри ж без ропота, как Он, коль час пробил.

УМИРАЮЩИЙ Я королем быть мог.

СВЯЩЕННИК Спаситель Богом был.

Пусть мне и поминать себя грешно с ним рядом,

Я все ж тебе скажу, что, в бой вступая с адом, Грудь панцирем стальным был вынужден облечь — Ни разу не снимал я власяницу с плеч,

Хоть пытку каждый шаг сулит из-за нее мне.

У вас в обители есть место в церкви скромной,

Где каюсь я в грехах с тех пор, как дал обет,—

Там пол коленями истерт за сорок лет.

Но недостаточно и этого мученья,

Чтобы надеяться на вечное спасенье.

В горниле горести очиститься должна Душа, коль чает в рай быть впущена она.

Торопит время нас. В своих откройся винах,

Чтоб право возымел я отпустить, мой сын, их,

И пред крестом, где Бог за нас окончил дни,

Со мною мысленно колени преклони.

Монах так воспылал, обрел такую смелость,

Что не по возрасту лицо его зарделось,

И слез не удержал он на короткий миг,

И к смертному одру в волнении приник,

И перед узником воздвиг распятье божье,

С трудом его держа и сотрясаем дрожью.

Над умирающим сочувственно склонен,

Читать отходную стал еле слышно он, Подметить признаки раскаянья стараясь И с нетерпением в несчастного вперяясь.

При этом пологи раздвинулись чуть-чуть,

И отблеск факела успел меж них скользнуть,

И увидал старик, что пламя упадает Не на черты того, кто в муках ожидает Конца, желанного ему давным-давно,— Железной маскою оно отражено.

Священник вспомнил тут, что как-то раз монахи Из их обители шептались в явном страхе О государственном преступнике большом, Назвать которого не смел никто кругом.

Кому-то будучи опасен чрезвычайно,

Похищен, дескать, он из колыбели тайно И в заключенье дни с младенчества влачит, Железной маскою от глаз людских сокрыт. Прибыв во Францию, бежать он попытался,

И хоть уже едва ль не через час попался, Мгновений нескольких хватило для того,

Чтоб разглядеть кой-кто успел лицо его.

В Провансе женщина одна, как утверждали, Вступала в монастырь Сен-Франсуа де Саля И, Матерь Божию в свидетели беря,

С рыданьями клялась, что заточили зря Того, кто прозвище снискал Железной Маски; Что слухи о делах его преступных — сказки;

Что он в речах учтив, юн и собой хорош И внешностью весьма на Короля похож;

Что голос у него свежей, чем ключ студеный;

Что он иль некий принц, иль ангел воплощенный. Был случай и другой: близ замка брел монах,

И золотой сосуд приметил на камнях,

И коменданту снес свою находку честно,

И сгинул навсегда,-и что с ним — неизвестно. Вести об узнике под маской разговор Строжайше запретил в аббатстве том приор.

«А где наш брат — про то я узнавать не буду.

Он согрешил, прочтя на золоте сосуда Гвоздем начертанный губительный секрет». Забылось это все затем за далью лет.

Возобновить хотел монах свои усилья,

Но в этой камере, прижизненной могиле,

Где этот мученик с седою головой Существованье длил с пелен, как труп живой, Святой отец прервать молчание боялся.

Тут узник, увидав, что он заколебался,

На ложе чуть привстал и вымолвил: «Старик,

Так что ж ты, онемев, в растерянности сник? Ужель картиной мной испытанных мучений Остужен жар твоих бездумных поучений?

Вновь на меня взгляни и повторяй потом,

Что служит длань Творца невинному щитом.

В грехи, в которых ты велишь мне повиниться, Ни разу я не впал с рожденья до гробницы: Всегда один влачил я долгие года И стариком умру, хоть не жил никогда.

Коль повесть бед моих прочесть тебе угодно, Знай: к памяти моей взываешь ты бесплодно.

Я без следа прошел дорогой бытия:

Нет у меня «вчера» — не ведал «завтра» я.

Я тоже прошлое желал себе примыслить

И стену, чтоб года протекшие исчислить,

Зарубкой новою вседневно испещрял.

Все больше было их, я все не умирал.

Мне начал белый свет казаться тьмой густою.

Мир — что он для меня, коль для него ничто я?

Что время мне считать, коль в счет я не иду,

Коль смертный час — вот все, чего еще я жду?

Поверь, что если бы я от того родился,

По чьей вине в плену я с детства находился,

То и его обречь едва ли б захотел На свой чудовищный, неслыханный удел.

Как часто счастье звал я долгими часами,

Когда себя пьянил, впав в забытье, мечтами О милых, дружественных, нежных существах,

Порой являвшихся мне в юношеских снах!

Покрыли слезы ржой мне маску из железа.

Хлеб черный орошал я ими в час трапезы.

Ночами сердце боль мне опаляла вдруг,

Ввергал тюремщиков мой дикий вой в испуг,

А мысли у меня на волю пробивались,

Как совы, что во мрак с зубцов тюрьмы срывались,

И я, прильнув лицом к решетке, жил вне стен,

Где обрекли меня на безысходный плен».

Несчастный смолк. Но как раскат грозы прощальный,

Что страх в душе селит своей тоскою дальной И долго путнику покинуть не дает Холодный и сырой, но все ж приютный грот.

Во мраке все еще рыдания звучали:

То арестант свой путь через юдоль печали Пред смертью мысленно проделывал опять.

Священник продолжал отходную читать,

Но приказал один из стражей в тоге черной:

«Спешите, иль сейчас он в бред впадет бесспорно»,—

И божий человек обрел весь прежний пыл.

«Ваш срок свершается, мой сын,— он возгласил.— Счастлив, кто небом был наказан в мире здешнем.

На божий промысел не след роптать нам, грешным. Страданья ваши днесь пойдут во благо вам:

К спасенью вас Творец приуготовил сам.

Лишь преходящего и плотского мы ищем,

А ведь Господь речет: «Печалями пресыщен И крат код не вен тот, кто женщиной рожден».

Пуст этот мир, и слез отнюдь не стоит он.

Заботьтесь о душе, не думайте про тело.

В сей жизни временной и я достиг предела,

И память у меня — как гроб, куда легла Чреда унылых дней, которым нет числа,

Но вашим бедам я завидую сегодня:

Они порука в том, что будет рай господний Вам сонмом ангельским заслуженно открыт.

Лишь слово молвите — и удовлетворит Оно Творца». Вот так страдальца ободряя И в речь свою глагол евангельский вставляя, Священник узника покаяться склонял,

Но безуспешно: тот его мольбам не внял И неожиданно с горячностью бредовой,

Весь в прошлое уйдя, вскричал: «Дышу я снова! Тюрьма открылась. Я на берегу морском.

О, как шумит прибой! Какой простор кругом!

Как солнечен Прованс! Как море необъятно!

Как плыть на корабле, наверное, приятно!

Ужель достигну я на нем чужих краев,