Избранное - Страница 103
Читать пергаменты, где предки королями Утверждены в правах и фьефах родовых,
Но так и не нашел меж тех, чей я потомок, Таких, что искрой мне сверкнули б из потемок, И начал бы с себя, когда б писал о них.
III
Всей знати родичи, богатые сеньоры,
Охотники страстней, чем даже Нимрод сам, Собак несметные они держали своры,
Волков и кабанов травили по лесам,
По двум провинциям оленю вслед скакали И, если им король встречался, подстрекали Борзых не уступать тропы монаршим псам.
IV
Свой офицерский долг бесстрашно исполняя,
С судами англичан завязывали бой
Они на всех морях от Чили до Китая,
И шли с десятком ран в отставку на покой,
Успев, пред тем как в Бос родную удалиться,
На красных каблуках в Версале появиться И с месяц в Эй-де-Бёф развлечься болтовней.
V
Жизнь в Бос они всегда под старость проводили, Там коротали дни в забавах и трудах,
Сынов и дочерей бесчисленных плодили,
Венчали с возрастом их в тамошних церквах,
И скромен был предел желаний у любого — Украсить грудь крестом Людовика Святого,
Как предки, что глядят с портретов на стенах.
VI
Но ни один из них не возвратился в земли,
Столь милые ему с рожденья, для того,
Чтоб, более рогам охотничьим не внемля
И расседлав коня лихого своего
Засесть за рукопись и в ней поведать свету,
Как Франция жила в умчавшиеся лета —
В дни детства, юности и зрелости его.
VII
Не обессмертила их за могилой слава,
Но в храме у нее прочтут на этот раз:
«В мой список золотой мной занесен по праву Последний отпрыск двух старинных галльских рас. Но не за знатность, сан, богатые именья,
А лишь за то его запомнят поколенья,
Что олицетворил собой он дух в свой час».
VIII
Днесь царствие твое, о чистый дух, настало! Когда твой первый зов к себе привлек наш слух, Лишь зарево войны нам в темноте блистало,
Но блеск его в твоем сиянии потух.
Перо сильней меча ты сделала сегодня, Бронзовоклювая посланница господня,
Голубка грозная, святой и зримый дух!
IX
Звено единственное двух цепей разъятых,
Я буду жить: я бьюсь за то, чтоб не упал С высот, великими художниками взятых, Мыслитель и Поэт, их светлый идеал.
Он выстоит: хранил я двадцать лет молчанье,
А все^гаки народ читал мои созданья И мне все вновь и вновь за них цветы кидал.
X
Потомки юные, что мною так любимы,
О судьи новые моих былых трудов,
Мои черты у вас в лице доныне зримы,
И узнаю себя я в зеркале зрачков!
Друзья мои, коль вам понадоблюсь и впредь я, Коль перечтут меня хоть раз в десятилетье, удьбу свою назвать счастливой я готов!
На смерть Байрона
Он аду посвятил божественную лиру,
Но в миг, когда явил свой дар высокий миру И звуки первые из дивных струн извлек,
Ее отбросил прочь и взялся за клинок.
На свете два венка желанны для любого. Украсившись одним, он восхотел второго И там, где лавры днесь, как в древности, цветут, Труд поэтический сменил на ратный труд.
Он сделал шаг и пал, но взысканный судьбою. Блажен, кто смерть принять успел в начале боя, Кто был, пока его не обнял вечный сон, Славолюбивыми мечами упоен!
При виде гибнущих друзей он не страдает,
И мир его душа спокойно покидает,
И с нею, искрою, что в нас роняет бог,
Взлетает к небесам бойца последний вздох.
В огонь вседвижущий влилась душа поэта,
И знает он теперь, откуда искра эта,
И чьим дыханием раздута в нем была,
И почему сожжен он пламенем дотла.
Быть может, дочь его45, вступая в те года,
Когда впервые в жизнь вторгается беда,
Узнает истину, порвет с семьей сношенья, Склонится горестно перед отцовской тенью, Обильно оросит горючею слезой И лютню смолкшую, и меч его стальной И тихо пропоет слова того прощанья,
Что матери ее он спел при расставанье.
Победно ты ушел, поэт, из жизни ныне.
Прощай! Но я твоей завидую кончине:
Былых иллюзий клад еще не расточив,
Ты умер молодым и остаешься жив.
Не так ли в тропиках светило дня садится?
Оно немеркнущим в пучину вод катйтся И столь же яркий свет в приют свой новый льет, Каким был озарен поутру небосвод.
Гавань
Ты, якоря отдав, качаешься сонливо В спокойной гавани, и все-таки, фрегат,
Два раза в день на киль садишься в час отлива,
И дважды в день опять всплываешь горделиво, Когда вода спешит назад.
Как ты, мы рады бы на якорь стать лениво,
Но настигает жизнь нас в гавани любой,
Вздымает на волнах, свергает вниз глумливо. Никто, веди себя он кротко иль строптиво,
Не сладит с морем и судьбой.
К Мари Дорваль
Кем был Шекспир? — Не жди ответа от меня.
Я эту пьесу, тень им прожитого дня,
Воспроизвел, понять напрасно тщась, какую Оправдывает он иллюзию людскую —
Богатство, славу, власть, любовь... Но я постиг, Что за душу его берет лишь светлый лик,
То, в чьем ты образе по сцене перед нами Скользишь, как бледный луч в лесу меж деревами, И покидаешь мир, скорбна, грозна, проста, Потупив взор и сжав презрительно уста.
Посвящение Мари Дорваль на форзаце
«Супруги маршала д’Анкра»
Когда-нибудь потом, коль я не кану в Лету, Вслух скажут то, о чем лишь шепчутся сейчас, И с вами свяжет свет открыто драму эту, Которая была написана для вас.
Не ваши слезы в ней струились, а чужие, Слова слетали с уст не ваших, а чужих,
И станут в будущем, увы, уста другие Фальшивить все сильней, твердя со сцены их.
Не важно! У реки всегда истоки чисты,
Хоть после может стать она и камениста,
И заболочена до степени такой,
Что слиться уж невмочь ей с волнами морскими... Пусть пьесу осквернят, но будет ваше имя На форзаце сиять нетленной чистотой.
Час,
когда ты плачешь
Час пробило в тиши ночной, Усталый город замирает,
И мгла уже следы стирает Огней и суеты дневной.
Стал весь театр, где ты — богиня, Одним громадным залом ныне,
И беглым эхом по пустыне Разносится в нем голос твой.
Свечами лишь до половины Озарены колонны лож,
И, с дальним черным лесом схож, Уходит в сумрак ряд их длинный. В безмолвье звонок каждый шаг, И пол дрожит под нами так,
Что нам идти мешает, как Упавшие во прах руины.
И ты мечтаешь одиноко Здесь, где тебе сегодня зал Восторженно рукоплескал,
Тобою восхищен глубоко.
О небе грезишь ты опять —
Так птица улетает спать В гнездо, где можно сон вкушать От всех опасностей далеко.
Но рядом с выводком своим В гнезде, как будто в колыбели, Спит птица слаще, чем в постели,— Спокойно и тепло ей с ним.
Она крылом птенцов прикроет —
И вот уж их не беспокоит Туман, ползущий вверх, как дым.
А ты — ты думаешь и плачешь...
Госпоже де Виньи
С тех пор как смерть мрачит небесный взор ее, Душа старается покинуть бытие:
Помедлит на устах, пытаясь сладить с речью,
И, легкокрылая, уносится далече.
А я, простершись ниц, скорбя, едва дыша, Взываю: «Где же ты, прекрасная душа?
И почему я, мать, твой голос слышу, словно Доселе ты со мной беседуешь любовно О том же, что тогда, когда я мальчик был И в сердце у тебя черпал высокий пыл, Который озарял мне путь по жизни бренной, Как над Иуловым челом огонь священный?..»
Глухонемым детям
Не стоит, дети, вам пенять на мать и Бога: Гомера с Мильтоном счастливей вы намного — Природу можете вы мирно созерцать,