Избранное - Страница 102

Как хорошеет дочь, входя помалу в годы,

Иль слезы маленькому сыну утереть,

Иль помечтать о том, как улучить неделю,

Чтоб наконец они вдвоем с женой сумели Отправиться на юг и в жилах кровь погреть;

XXII

Будь он из тех, кому богатство тратить сладко На то, чтобы скупать пернатых, а затем Вольеру отпирать и разом по десятку На волю из тюрьмы их отпускать совсем; Замысли он стяжать немеркнущую славу Освобождением от крепостного права Рабов, что гнет оно, как тяглый скот — ярем,—

XXIII

Он рек бы: «Грех былой искуплен мукой новой. Пусть место жалости теперь уступит месть»,—

И трижды бы взлетел над миром клич громовый, Как голос ангела, бросающего весть О том, что сорвана последняя печать им,

Клич всем властителям земным, его собратьям: «Я побежден овцой и кровью агнцев днесь».

XXIV

Но царь остался нем, и вновь придут морозы, Далекий скудный край дыханьем леденя,

И вновь закапают на снег глубокий слезы Страдальцев, чахнущих без пищи и огня,

И вновь предстанет он войскам на плацпараде, На выправку своих солдат безмолвных глядя И об изгнанниках молчание храня.

Десять лет спустя

Письмо Ванды тому же французу в Париж

Тобольск в Сибири 21 октября 1855 года, в день сражения при Альме

«Сказали правду вы. Нет от царя ответа.

Моя сестра мертва. Недуг ее скосил.

За гробом женщины святой и сильной этой Лишь дети шли — других смотритель не пустил. Звонил отходную лишь колокол церквушки.

Нос юга слышен гром — в Крыму грохочут пушки: Медведя в сердце Бог за лютость поразил».

Второе письмо Ванды тому же французу

Тобольск в Сибири После взятия Малахова кургана

«Над Севастополем, форты его сметая,

Орел французский взмыл в клубах пороховых.

На божии весы легла душа святая,

И разом взмыла вверх другая чаша их,

И мертвый царь-палач пошел на суд загробный. Жена-страдалица простить еще способна,

Но разве Мать простит мученья чад своих?»

Судьбы

С тех пор как созданы земля и естество, Стопы безжалостные Судеб пригнетали Все сущее в любом стремлении его.

Под тяжким игом их мы голову склоняли,

Как вол безропотный, что, борозду вспахав,

Вспять возвращается, идти не смея дале.

Людей, своих рабов, цепями оковав,

Нас гнали вдаль они, холодные богини,

Сквозь мрак, где нет ни звезд, ни троп, ни вод, ни трав,

И безысходный круг по выжженной пустыне Описывали мы, валясь бессильно с ног,

Чтоб завтра повторить путь, совершенный ныне.

О эти божества, чья родина — Восток,

О божества с лицом, что покрывалом скрыто!

Их исполинский вес нас вдавливал в песок.

Подобно коршунам, свирепы и несыты,

Они друг дружке вслед через короткий срок Взмывали над чредой племен, что позабыты,

И когти, цепкие, как клещи палача,

Вонзали в волосы всклокоченные чьи-то,

То женщин, то мужчин к их участи влача.

Однажды вечером стряхнула прах былого Планета древняя с себя. Раздался крик:

«Пришел Спаситель, Тот, кто снимет с нас оковы.

Бок у него в крови, в поту холодном лик,

Зато всесильный рок навек сразило слово Пророка, что, как щит, над нами крест воздвиг».

Пока не прозвучал тот клич благословенный, Дрожащий человек в испуге долу ник,

Но, вняв ему, во весь свой рост воспрял мгновенно.

Железное ярмо сорвав с усталых шей,

Воззвали как один насельники вселенной:

«Ужели свергнут рок, о мощный Царь царей?»

И Судеб, дочерей его жестоких, стая Разжала нехотя тиски стальных когтей,

Народы пленные из них освобождая.

Под складками одежд, слепящих белизной,

Укрыв ужасные стопы, персты и очи,

Вознесся мирно ввысь их беспощадный рой.

Так облачко всплывет на горизонте к ночи,

А утром делается тучей грозовой,

Гром, градобитие и молнии пророча.

От облегчения вздохнул весь род людской,

И, по орбите мчась, земля затрепетала,

Как конь, с которого узда снята долой.

И мироздание внезапно немо стало:

Как человечество, оно, оцепенев,

Решенья судии божественного ждало.

Затем что Судьбы, сонм рожденных небом дев, Вокруг Иеговы восстали сокрушенно,

Как бы опять в края, родные им, взлетев.

Потом отхлынули они назад от трона,

Потупили чело, и стройный их напев Печально огласил просторы небосклона:

«Мы, Судьбы, первые среди небесных сил, Пришли сюда, чтоб нам ты, Господи всевластный, Грядущий свой завет с престола возвестил.

Бег дней и лет досель десницею бесстрастной Мы направляли. Что ж теперь ты нам судил — Существовать и впредь иль умереть безгласно?

Ты разом сокрушил ловушку для племен,

Куда их, как скотов, рок загонял всечасно. Должны ль засыпать вновь мы то, что вырыл он?

Ужель от наших рук спасешь ты это стадо, Презренный род людской, что на смерть осужден И все же до конца идет, куда нам надо?

Для жизни форму мы лепили, и в нее Стекали страсти все и все событья лавой,

Там застывавшею, как в тигеле литье.

Коль со скрижалей сам сотрешь, Творец всеправый, Ты неизбежность, свой закон, и обретет Свободу человек, наш раб мильоноглавый,

Ужель захочет он терпеть из года в год Безмерной тяжестью на мысль его давящий И называемый Ответственностью гнет?»

Все стихло на земле, над безднами парящей,

И замерла она, как лодка без гребцов,

Которую во тьму несет поток журчащий.

И мощный глас из тех заоблачных краев,

Где новый мир едва ль не каждый миг родится, Донесся до земли, торжествен и суров:

«Я милосерд ко всем. Летите вспять, царицы. Пребудет человек пловцом, что пересечь Пучину времени желает, но страшится.

Лишь постарайтесь в нем тщеславие разжечь,

И в воду прыгнет он, чтоб своего добиться Или во влажную могилу трупом лечь.

Счастливей станет он, мня, что не раб он боле И, с вами бой ведя, в безвестные края,

Хозяин сам себе, идет по доброй воле.

Но от меня в нем жизнь, и сила в нем — моя,

И для него один закон: шагай упорно,

А путь и цель пути — их знаю только я».

И стая Судеб вновь низринулась проворно На жертву вечную свою — наш слабый род,

Всего боящийся и все же непокорный.

Вострепетали мы, заслышав их полет,

И пригнели стопы богинь неумолимых

Нас, как свинцовый гроб — тех, кто его несет.

Стенаем, как и встарь, мы в их когтях незримых, Зато у нас душа сильнее, чем тогда,

И верить начали мы в то, что победим их.

Коль вырываемся от них мы иногда,

Нас слава вознести спешит на высь такую,

Где человечеству мы светим, как звезда,

И с гордостью глядим с высот в юдоль мирскую, Но Судьбы — нет от них спасения и там! —

Вновь в бездну черную свергают нас, ликуя.

Как горько на сердце, о Вседержитель, нам!

Туг был ошейник наш, ты дал ему разжаться,

Но все ж мы на цепи, что выковал ты сам.

Коль право есть у нас собой распоряжаться,

Чтить добродетели, любовью пламенеть,

До гениальности порою возвышаться,

Пусть, Боже, у людей не отнимает впредь Рок на боренье с ним столь нужные нам силы,

Не вынуждает нас до времени хладеть.

О тайна грозная предвечного закона,

Постичь которую нам, смертным, не суметь,

Хоть разум этого и жаждет исступленно!

«Где ключ к ней скрыт?» — вопрос себе мы задаем.

«В Писанье божьем»,— мнит Восток порабощенный, А Запад думает: «В Евангелье одном».

Чистый дух

Еве

I

Тебя лишь книгами, написанными мною,—

Не титулом моим гордиться б я просил.

На феодальный шлем я сам перо стальное Не без изящества и блеска водрузил,

И славно древнее, но рядовое имя,

Что прадедами мне оставлено моими,

Лишь потому, что я, их внук, его носил.

II

В семейный склеп не раз спускался я ночами, Чтоб посетить гробы прапращуров своих,