Избранное - Страница 22

Войдя в комнату, она не выказала ни малейшего удивления при виде Арчера — удивление, очевидно, было чувством, совершенно ей не свойственным.

— Как вам нравится мой забавный домик? — спросила она. — Для меня это сущий рай.

Говоря это, она сняла свою бархатную шляпку и, бросив ее в сторону вместе с длинной накидкой, остановилась, глядя на него задумчивыми глазами.

— Вы восхитительно его обставили, — отозвался он, чувствуя, что слова его банальны, но желая преступить светские условности и сказать что-то простое и остроумное.

— О, это жалкий маленький домишко. Мои родственники даже слышать о нем не хотят. Но он по крайней мере не такой унылый, как дом ван дер Лайденов.

Эти слова поразили его словно электрическим током, ибо мало нашлось бы мятежных умов, которые посмели бы назвать унылым величественный особняк ван дер Лайденов. Люди, удостоившиеся чести быть в нем принятыми, дрожали от холода и называли его «прекрасным», но Арчер неожиданно для себя обрадовался, что она облекла в слова эту всеобщую дрожь.

— То, что вы тут сделали, просто очаровательно, — повторил он.

— Мне нравится этот домик, — призналась она, — но я думаю, мне просто нравится, что он здесь, в моей родной стране, в моем родном городе, и что я в нем одна.

Она говорила так тихо, что он с трудом расслышал ее последние слова, но, несмотря на смущение, тотчас их подхватил:

— Вам так нравится быть одной?

— Да, тем более что мои друзья не позволяют мне чувствовать одиночество. — Она села возле камина, проговорила — Настасия сейчас подаст нам чаю, — жестом показала ему, чтобы он вернулся в свое кресло, и добавила: — Я вижу, вы уже нашли себе уютный уголок.

Откинувшись назад, она сложила руки за головой и из-под полуопущенных век стала смотреть в огонь.

— Это час, который я люблю больше всего. А вы? Чувство уязвленного самолюбия заставило его ответить:

— Я уже начал бояться, что вы этот час забыли. Бофорт, очевидно, совершенно завладел вашим вниманием.

Это замечание ее позабавило.

— Как! Разве вы так долго ждали? Мистер Бофорт возил меня посмотреть несколько домов — ведь мне, наверное, не позволят оставаться в этом. — Казалось, она тут же забыла и о Бофорте, и о нем, Арчере, и продолжала — Я еще ни разу не бывала в городе, где все считают невозможным жить в des quartiers excentriques.[76] He все ли равно, где кто живет? Мне сказали, что это вполне приличная улица.

— Она не модная.

— Не модная? Неужели вы все придаете такое значение моде? Почему бы не установить свою собственную моду? Но, вероятно, я жила слишком независимо; теперь я хочу поступать как вы все — хочу чувствовать, что обо мне заботятся и что я в безопасности.

Он был тронут, как и накануне вечером, когда она говорила, что нуждается в руководстве.

— Да, именно этого хотят все ваши друзья. Нью-Йорк — страшно безопасное место, — не без сарказма добавил он.

— Серьезно? Это чувствуется сразу, — воскликнула она, не замечая насмешки. — Быть здесь — все равно как… как в детстве, когда тебя отпустили в гости, потому что ты была примерной девочкой и сделала все уроки.

Аналогия была выбрана из лучших побуждений, но не особенно ему понравилась. Он не прочь был непочтительно отозваться о Нью-Йорке, но не любил, чтобы другие говорили о нем в таком же тоне. Неужели она еще не поняла, какая это мощная машина и как эта машина едва ее не раздавила. Званый обед у Лавел Минготтов, сшитый in extremis[77] из всевозможных общественных лоскутков, должен был наглядно показать ей, что она находилась на волосок от гибели, но одно из двух — либо она вообще не сознавала, что ходит по краю пропасти, либо в упоении победы на вечере у ван дер Лайденов забыла об опасности. Арчер склонялся к первой версии, ему казалось, что она все еще воспринимает Нью-Йорк как некое единое целое, и это предположение его раздосадовало.

— Вчера вечером Нью-Йорк был у ваших ног, — сказал он. — Ван дер Лайдены никогда но останавливаются на полпути.

— Да, правда. Как они добры! Это был такой приятный вечер! Все так их почитают.

Слова эти совершенно не шли к делу, так можно было говорить о чаепитии у славных старушек, барышень Лэннинг.

— Ван дер Лайдены, — произнес Арчер, чувствуя, что слова его звучат напыщенно, — ван дер Лайдены — самое влиятельное семейство в нью-йоркском обществе. К сожалению, они из-за слабого здоровья миссис ван дер Лайден принимают очень редко.

Она разомкнула руки, на которых покоилась ее голова, и задумчиво на него посмотрела.

— Быть может, именно в этом и есть причина? — Причина чего?

— Их большого влияния. Быть может, причина его именно в том, что они превратили себя в такую редкость?

Он слегка покраснел, пристально взглянул на нее — и вдруг понял всю глубину ее замечания. Одним махом она проткнула ван дер Лайденов, и они лопнули. Он засмеялся и принес их в жертву.

Настасия принесла чай в японских чашечках без ручек и маленькие тарелочки с крышечками и поставила поднос на низкий столик.

— Но вы мне все объясните, расскажете мне все, что я должна знать, — продолжала госпожа Оленская, наклоняясь, чтобы подать ему чашку.

— Это вы мне все объясняете, вы открываете мне глаза на вещи, на которые я смотрел так долго, что перестал их видеть.

Она сняла с одного из своих браслетов маленький золотой портсигар, протянула сначала ему, потом взяла папиросу себе. На камине лежали длинные лучины для раскуривания папирос.

— О, тогда мы можем помогать друг другу. Но я нуждаюсь в помощи гораздо больше. Вы должны объяснять мне, что я должна делать.

У него вертелось на языке: «Не катайтесь по улицам с Бофортом», но он уже слишком глубоко проникся атмосферой этого дома — ее атмосферой, — а давать советы подобного рода все равно что велеть человеку, покупающему розовое масло в Самарканде, непременно запастись теплыми ботами для нью-йоркской зимы. Нью-Йорк сейчас казался намного дальше Самарканда, и, если они и в самом деле станут помогать друг другу, она уже оказала ему первую из их будущих взаимных услуг, заставив непредвзято посмотреть на родной город. Когда смотришь на него таким образом, словно в перевернутый телескоп, он выглядит ужасающе маленьким и далеким, но ведь из Самарканда он именно таким и должен казаться.

Поленья вспыхнули, она нагнулась и так близко поднесла к огню тонкие руки, что вокруг овальных ногтей появился слабый ореол. Свет придал бронзовый оттенок темным локонам, выбившимся из прически, и сделал ее бледное лицо еще бледнее.

— Есть множество людей, которые объяснят вам, что вы должны делать, — возразил Арчер, смутно завидуя этим людям.

— Ах… это все мои тетушки? И моя славная старая бабушка? — Она как бы беспристрастно взвешивала его замечание. — Все они немножко сердятся, что я поселилась одна, особенно бедная бабушка. Ей хочется держать меня при себе, но мне нужна свобода…

На Арчера произвело сильное впечатление, с какой небрежностью она говорит о всемогущей Екатерине, и его глубоко взволновала мысль о том, что заставило госпожу Оленскую жаждать свободы и одиночества. Но мысль о Бофорте не давала ему покоя.

— Мне кажется, я понимаю ваши чувства, — сказал он. — И все же ваши родственники могут дать вам совет, объяснить некоторые тонкости, указать дорогу.

Она подняла тонкие черные брови.

— Разве Нью-Йорк такой уж лабиринт? Я считала его прямым, как Пятая авеню. И все поперечные улицы перенумерованы1 — Казалось, она догадывается, что он не слишком это одобряет, и, улыбнувшись своею редкою улыбкой, которая волшебно озарила все ее лицо, добавила: — О, если бы вы только знали, как он мне нравится именно за это — за то, что он такой правильный и что на всем висят такие большие яркие вывески.

Он ухватился за эту мысль.

— Вывески могут висеть на всех предметах — но не на всех людях.

— Очень может быть. Наверное, я слишком упрощаю, но, если так, вы меня предостережете. — Отвернувшись от огня, она посмотрела на Арчера. — Здесь есть только два человека, которые, как мне кажется, понимают меня и могут мне все объяснить: вы и мистер Бофорт.