Избранное - Страница 20
После обеда, когда мужчины присоединились к дамам, герцог направился прямо к графине Оленской, и они, усевшись в уголок, погрузились в оживленный разговор. Никому из них, очевидно, не приходило в голову, что герцогу следовало прежде засвидетельствовать свое почтение миссис Лавел Минготт и миссис Хедли Чиверс, тогда как графине следовало побеседовать с милейшим ипохондриком, мистером Урбаном Дэгонетом с Вашингтон-сквера, который ради удовольствия с нею познакомиться нарушил свое строжайшее правило между январем и апрелем никогда не обедать вне дома. Герцог и графиня беседовали чуть ли не двадцать минут, после чего она встала, в одиночестве пересекла широкую гостиную и села возле Ньюленда Арчера.
В нью-йоркских гостиных даме не полагалось покидать одного джентльмена, чтобы искать общества другого. Этикет требовал, чтобы она сидела неподвижно, как истукан, и ждала, а мужчины, желавшие с нею поговорить, сменяли друг друга возле нее. Но графиня явно не сознавала, что нарушила какое-то правило; она совершенно непринужденно сидела в углу дивана рядом с Ньюлендом Арчером и в высшей степени благодушно на него смотрела.
— Расскажите мне о Мэй, — проговорила она. Вместо ответа Арчер спросил:
— Вы были знакомы с герцогом раньше?
— О да, мы виделись с ним каждую зиму в Ницце. Он очень любит карты и часто бывал в нашем доме. — Она сказала это очень просто, как могла бы сказать: «Он любит полевые цветы», после чего чистосердечно призналась — По-моему, он самый скучный человек на свете.
Это так понравилось собеседнику, что он тут же оправился от легкого шока, в который его ввергло предыдущее замечание графини. Было поистине забавно встретить даму, которая находит вандерлайденовского герцога скучным и осмеливается высказать свое мнение об этом. Он хотел задать ей несколько вопросов, чтобы узнать побольше о жизни, на которую бросили такой яркий свет эти небрежные слова, но побоялся пробудить тяжелые воспоминания, и, прежде чем он нашелся, что ответить, она уже вернулась к своей первоначальной теме.
— Мэй — просто прелесть; я не видела в Нью-Йорке другой такой красивой и умной девушки. Вы очень в нее влюблены?
— Так, как только способен человек, — краснея, засмеялся Арчер.
Она продолжала задумчиво смотреть на него, словно боясь пропустить хотя бы малейший оттенок значения его слов.
— Вы думаете, что существует предел?
— Предел влюбленности? Если он и существует, я о нем не знаю!
— Значит, у вас настоящий роман? — с горячим сочувствием спросила она.
— Самый романтичный из романов!
— Восхитительно! И вы обнаружили это сами — никто ничего для вас не устраивал?
Арчер с изумлением на нее посмотрел.
— Разве вы забыли, что у нас в стране мы не позволяем, чтобы кто-то устраивал за нас наши браки? — улыбаясь, спросил он.
Румянец залил ее смуглое лицо, и он тотчас пожалел о своих словах.
— Да, — отозвалась она. — Да, я забыла. Вы должны прощать мне такие ошибки. Я не всегда помню, что здесь хорошо… все… все, что плохо там, откуда я приехала.
Она опустила глаза на свой венецианский веер из орлиных перьев, и он заметил, что у нее дрожат губы.
— Простите, — вырвалось у него. — Но ведь вы здесь среди друзей.
— Да, конечно. Куда бы я ни пошла, я везде это чувствую. Вот почему я и вернулась домой. Я хочу забыть все остальное, хочу снова стать настоящей американкой, такой, как Минготты и Велланды или вы и ваша очаровательная матушка и все остальные милые люди, которые собрались здесь сегодня. А вот и Мэй, и вы сейчас уйдете, — добавила она, но не шелохнулась. И, отвернувшись от двери, снова посмотрела ему в лицо.
Комнаты начали наполняться приглашенными на послеобеденный прием гостями, и, проследив за взглядом госпожи Оленской, Арчер увидел Мэй Велланд, которая вместе с матерью входила в гостиную. В серебристо-белом платье, с венком из серебряных цветов в волосах высокая девушка напоминала Диану,[66] только что вернувшуюся с охоты.
— Видите, сколько у меня соперников, — проговорил Арчер. — Ее уже окружили, и теперь ей представляют герцога.
— Тогда останьтесь со мной еще немножко, — тихо сказала госпожа Оленская, слегка касаясь веером его колена. Это легчайшее прикосновение взволновало его точно ласка.
— Да, позвольте мне остаться, — отвечал он так же тихо, едва ли сознавая, что говорит, но в эту самую минуту к ним подошел мистер ван дер Лайден в сопровождении старого мистера Урбана Дэгонета. Графиня приветствовала их своей грустной улыбкой, и Арчер, почувствовав на себе укоризненный взгляд хозяина, встал.
Госпожа Оленская протянула руку, словно желая с ним проститься.
— Значит, я жду вас завтра после пяти, — сказала она и повернулась, чтобы освободить место мистеру Дэгонету.
— Завтра… — Арчер услышал свой голос, повторявший это слово, хотя он ничего ей не обещал, а она во время их разговора никак не дала понять, что желает его видеть.
Уходя, он заметил, как Лоренс Леффертс, высокий и ослепительный, подходит к графине, чтобы представить ей свою жену, и услышал, как Гертруда Леффертс, широко улыбаясь своей невыразительной улыбкой, говорит:
— Но мне кажется, что детьми мы вместе ходили на уроки танцев…
Позади, ожидая своей очереди представиться графине, стояло несколько супружеских пар, которые наотрез отказались встретиться с нею у миссис Лавел Минготт. В точности как заметила однажды миссис Арчер: «Если ван дер Лайдены хотят преподать урок, они знают, как это сделать». Оставалось только удивляться, что хотят они этого очень редко.
Кто-то коснулся его плеча, и он увидел, что миссис ван дер Лайден в черном бархатном платье и в фамильных брильянтах смотрит на него с высоты своего величия.
— Как любезно с вашей стороны, милый Ньюленд, что вы так самоотверженно посвятили столько времени мадам Оленской. Я сказала вашему дяде Генри, что ему давно пора прийти вам на помощь.
Он почувствовал, что улыбается ей неопределенной улыбкой, и она, словно снисходя к его природной застенчивости, добавила:
— Я никогда не видела Мэй более очаровательной. Герцог считает ее самой красивой из присутствующих здесь девушек.
9
Графиня Оленская сказала: «после пяти», и в половине шестого Ньюленд Арчер позвонил в дверь облупившегося оштукатуренного дома с ветхим чугунным балконом, густо обвитым огромной глицинией, который она наняла у скиталицы Медоры в дальнем конце Западной 23-й улицы.
Более странное место для жилья поистине трудно было сыскать. Ближайшими ее соседями были дешевые портнихи, изготовители птичьих чучел, «люди, которые пишут», а еще дальше вниз по неопрятной улице в конце замощенной дорожки Арчер увидел обветшалый деревянный дом, в котором жил писатель и журналист по имени Уинсетт, с которым он иногда встречался. Уинсетт никого к себе не приглашал, но как-то раз во время ночной прогулки он показал свой дом Арчеру, и тот с содроганием спросил себя, неужели и в других столицах представители изящных искусств ютятся в таких же жалких лачугах.
Жилище госпожи Оленской отличалось от этого дома лишь свежеокрашенными оконными рамами, и, рассматривая его скромный фасад, Арчер сказал себе, что польский граф, очевидно, лишил жену не только ее иллюзий, но и ее состояния.
Молодой человек провел очень неприятный день. После ленча у Велландов он надеялся увести Мэй на прогулку в парк. Он хотел побыть с нею наедине, сказать ей, как очаровательна она была накануне вечером, как он ею гордился, и уговорить ее ускорить бракосочетание. Но Миссис Велланд решительно напомнила ему, что они не нанесли еще и половины родственных визитов, а когда он намекнул, что не мешало бы поскорее сыграть свадьбу, укоризненно подняла брови и со вздохом промолвила:
— По двенадцать дюжин всех вещей… с ручной вышивкой…
Втиснувшись в семейное ландо, они ездили от одних родственных дверей к другим, и, когда дневной круг был наконец завершен, Арчер покинул свою невесту с ощущением, будто его выставляют напоказ, словно дикого зверя, которого ловко заманили в капкан. Возможно, чтение трудов по антропологии навеяло ему столь грубое понятие об этом всего лишь простом и естественном проявлении родственных чувств, подумал он, но, когда он вспомнил, что Велланды не собираются устраивать свадьбу раньше будущей осени, и представил себе свою жизнь до этого времени, его охватило глубокое уныние.