Избранное - Романы. Повесть. Рассказы - Страница 17

Голосок миссис Петтигру удивительно не вязался с ее яркой внешностью. Он прожурчал еще нежнее обычного, когда она сказала миссис Энтони:

— Прибавьте пять лет.

— Шестьдесят девять, значит. Столько вам никак не дашь, — сказала миссис Энтони. — Ну, у вас-то времени, конечно, хватало следить за собой, и потратиться тоже могли — на пудру, то да се. Вам бы служить, что ли, где.

На самом-то деле миссис Петтигру было семьдесят три, но, накрасившись, она выглядела куда моложе своего возраста.

Между тем она провела рукой по лбу и медленно покачала головой. Ее тревожили денежные дела — в суде все, вероятно, затянется бог весть как. И родня Лизы в свою очередь предъявила свои права.

Миссис Энтони стала мыть чайную посуду.

— А Уорнер-то старик там еще, с нею? — спросила она. — Или ушел?

— Н-да, — подтвердила миссис Петтигру. — Он там.

— Вот и хорошо, можно об ней покамест не волноваться, — сказала миссис Энтони.

— Между прочим, — заметила миссис Петтигру, — в бытность мою у Лизы Брук меня обычно вызывали привечать гостей. И ни перед кем меня не стеснялись.

Миссис Энтони принялась чистить картошку, что-то напевая.

— Пойду туда, — сказала миссис Петтигру, поднимаясь и одергивая свою ровную юбку. — Мало ли что ей там нравится или не нравится, я уж хоть за ней-то пригляжу, затем все-таки наняли.

Войдя в гостиную, миссис Петтигру сказала:

— О, миссис Колстон, а я подумала, может, вы утомились.

— Соберите, пожалуйста, со стола, — сказала Чармиан.

Миссис Петтигру собирать со стола не стала, она позвонила миссис Энтони и ставила на поднос блюдечко за блюдечком, чувствуя, что гость Чармиан ее оглядывает.

Чармиан сказала миссис Петтигру:

— Спасибо, Тэйлор.

Миссис Петтигру не раз видывала Алека Уорнера у Лизы Брук. Он улыбнулся ей и кивнул головой. Она присела и вынула сигарету из своей замшевой сумочки. Алек поднес ей огонь. Миссис Энтони, прогромыхав посудой, удалилась на кухню вместе с подносом.

— Так вы говорили… — сказала Чармиан своему гостю.

— Ах да. — Он повернул седую голову и серое лицо к миссис Петтигру. — Я тут объяснял, как у нас образовалась демократия на Британских островах. Очень скучаете по миссис Брук?

— Да, чрезвычайно, — сказала Мейбл Петтигру, выпустив длинную струю дыма. Она приняла светский вид.

— Пожалуйста, дальше про демократию, — сказала она.

— Когда я поехала в Россию, — сказала Чармиан, — царица выслала мне эскорт…

— Ну, погодите, пожалуйста, минуточку, миссис Колстон, пока мистер Алек Уорнер расскажет нам про демократию.

Чармиан странно поглядела на нее, потом сказала:

— Да, Эрик, в самом деле, насчет демократии.

— Не Эрик — Алек, — сказала миссис Петтигру.

Алек Уорнер успокоительно повел перед собой своей старческой твердой рукой.

— Демократия поистине восторжествовала на Британских островах, а именно в Шотландии, при посредстве мочевого пузыря королевы Виктории, — сказал он. — Как вы знаете, в принципе демократия и так существовала, но в жизнь она воплотилась из-за маленького недомогания королевы.

Мейбл Петтигру рассмеялась, закинув голову. Чармиан глядела отуманенным взором. Алек Уорнер медленно продолжал, как бы отмеряя голосом время разговора. Глаза у него были очень внимательные.

— У королевы Виктории было, видите ли, немного неладно с мочевым пузырем. И когда она на склоне лет ездила в Балморал, велено было к некоторым коттеджикам пристроить уборные, поскольку раньше их там не имелось. Таким образом, королева могла поутру безбоязненно проехаться по окрестностям; время от времени она вылезала из кареты — якобы затем, чтобы посетить скромные жилища подданных во всей их простоте. Мало-помалу разнеслась молва о том, что королева Виктория невероятно демократична. Все это, конечно, из-за ее легкого недомогания. Но тут все стали подражать королеве Виктории, идея расползлась, и вот теперь, как видите, у нас воцарилась такая демократия, что дальше некуда.

Миссис Петтигру закатилась долгим смехом. Алек Уорнер остановил как бы орнитологический взгляд на Чармиан, которая обирала плед у колен, дожидаясь своей очереди рассказывать.

— Когда я поехала в Россию, — сказала Чармиан, по-детски подняв к нему глаза, — царица выслала эскорт мне навстречу к самой границе, а обратно эскорта не было. Это в чисто русском духе — принимать решения и затем утомляться от собственной решимости. Крестьяне-мужики всю зиму лежат на печи. И всю, помнится, дорогу в Россию мои спутники то и дело раскрывали свои чемоданы и перебирали вещи. Была весна, и…

Миссис Петтигру подмигнула Алеку Уорнеру. Чармиан осеклась и улыбнулась ему.

— Джин Тэйлор вы давно видели? — спросила она.

— Да недели две назад. Я тут съездил в Фолкстон на предмет моих изысканий. На будущей неделе схожу навещу.

— А Летти ее регулярно посещает. Она говорит, Джин всем довольна и все у нее замечательно.

— Летти, она… — Он хотел сказать, что Летти — набитая дура, потом припомнил, что здесь сидит миссис Петтигру. — Ну, вы понимаете, какое мне в общем-то дело до Летти, — сказал он и вяло отмахнулся рукой, словно перебрасывая тему разговора на колени к Чармиан. Чармиан поглядела на свои колени и продолжала:

— Зам бы понять про Летти немного раньше. Вам бы…

Он поднялся, пора уходить, а то в памяти Чармиан, того и гляди, вспыхнет прошлое, какой-нибудь неведомый год. С нее станется отыскать в памяти какие-нибудь события года, положим, 1907-го, и поднести их к глазам, точно книгу. Время, когда он любил Джин Тэйлор, горничную Пайперов еще до замужества Чармиан, — это время было для Чармиан едва ли не вчерашним днем. Ее писательское сознание по инерции придавало разрозненным событиям некую целостность, для него неприемлемую, способом, для него бесчестным. Когда-то он был влюблен в Джин Тэйлор, а потом решил все-таки прислушаться к советам, раздававшимся со всех сторон. Так и случилось, что он обручился с Летти. Получше узнав Летти, он обручение расторгнул. Так обстояло дело в 1907 году. С 1912 года он мог уже расценивать факты беспристрастно. Зато Чармиан, душенька, раздула их до чрезвычайности: они превратились у нее в драматическую подоплеку всей его жизни. Ему это было любопытно в той степени, в какой характеризовало Чармиан, но отнюдь не по своей линии. И все же нынче он был бы не прочь посидеть-помедлить и послушать в свои семьдесят восемь лет, как Чармиан припоминает молодость. Однако его смущало присутствие миссис Петтигру. И появилась она крайне некстати, и не мог он, как Чармиан, разговаривать дальше будто ни в чем не бывало. Он посмотрел на миссис Петтигру, когда та подавала ему пальто в передней, и подумал: «Какая неприятная женщина!», а вслед за этим: «Ну, какая интересная женщина!», и это как-то связалось с ее бытностью у Лизы, где он наблюдал ее с перерывами добрых двадцать шесть лет. Он думал о миссис Петтигру всю дорогу домой, аллеями двух парков, хотя собирался-то думать о Чармиан. И еще размышлял о себе, несколько изумленно, поскольку ему было под восемьдесят, а миссис Петтигру вряд ли меньше шестидесяти пяти. «О, — сказал он сам себе, — о, эта незваная эротика, яко тать в нощи восхитившая мое церковное призвание!» Только что церковного призвания у него не было — так просто, для разговору с самим собой.

Он вернулся в свои апартаменты — которые, официально обозначенные как «Комнаты для джентльменов», он всегда отказывался называть квартирой — близ Сент-Джеймс-стрит. Повесив пальто, положив куда следует шляпу и перчатки, он постоял у высокого фонарного окна, глядя словно бы на пышный проспект, а на самом деле из окошка видна была всего лишь боковая улочка с задним выходом из клуба. Он понаблюдал за клубным швейцаром. Швейцар его пансиона шел той же узенькой улочкой, не отрывая глаз от последней страницы вечерней газеты. И, глядя на него, старый социолог доктор Уорнер внутренним взором созерцал Старость, которая стала объектом его изучения с тех пор, как ему исполнилось семьдесят. Примерно десять лет изысканий впитали картотеки и папки, укрытые в двух дубовых шкафах по обеим сторонам окна. Научный подход его был уникален: вряд ли кто из геронтологов проявил такую изобретательность или имел подобные возможности вести исследование в этом, им самим проложенном направлении. На одном месте он не сидел; широко использовал агентуру; и труд его, как он надеялся, имеет — или возымеет — немалую ценность.