Избранная луной - Страница 20

– Так я и знала. Ты унаследовала мой дар, даже с избытком. – Голос Леды звенел от счастья. – Ригель все перевернул!

Мари любовалась щенком, не веря своей удаче, пытаясь разобраться в нахлынувших чувствах.

– Да, все перевернул, – повторила Мари, и в этот миг порыв теплого утреннего ветерка разогнал туман у них над головами, и солнечные лучи позолотили лужайку. Мари тут же кожей почувствовала свет солнца, и глаза ее невольно обратились к нему, распахнулись ему навстречу. Тепло наполнило ее, и, не в силах сдержаться, она вдохнула всей грудью, впитывая свет, жар, мощь, но тут же медленно, с грустью оглядела себя. Под кожей ярко вспыхнули солнечные узоры, лучились и множились, постепенно изукрашивая все тело.

Тут Ригель открыл глаза и взглянул на небо. Мари увидела, как глаза у него засветились, из янтарных превратились в золотые.

Мари и без драгоценного зеркала знала, что и ее глаза, смотревшие сейчас на мать, уже не серебристо-серые, а полыхают золотом – точь-в-точь как у Ригеля.

– Девочка моя, вы сейчас вылитые Гален с Орионом! – улыбнулась сквозь слезы Леда.

– Да, мама, Ригель все перевернул – но при этом ничего не изменилось. Все – и ничего.

– По-моему, что-то я здесь напутала, мама. Взгляни, пожалуйста. – Мари протянула Леде деревянную миску на пробу.

Леда взяла щепотку снадобья, что готовила Мари, понюхала.

– Окопника и цикория достаточно, но ты права – в бальзаме не хватает порошка из подорожника, именно порошка, а не просто сушеных листьев, как ты положила.

– Сушеный подорожник в средней корзине, вместе с пчелиным воском?

Леда кивнула.

– Да. – Она с улыбкой бросила взгляд на пушистый комочек, свернувшийся на тюфяке из зубровки под столом у Мари. – Думаю, не я, а Ригель твой лучший учитель. – Щенок, казалось, крепко спал, но при звуке своего имени приоткрыл глаза, и взгляд его сразу нашел Леду. Трижды лениво махнув хвостом, щенок снова закрыл глаза, умиротворенно вздохнул и тихонько засопел. – За те девять дней, что он живет у нас, ты узнала о целительстве больше, чем за все восемнадцать зим своей жизни.

– Что ж, к моему стыду, ученица из меня далеко не лучшая. – Мари с улыбкой оглянулась на мать, роясь в корзинах вдоль стены чулана-аптечки. Чего там только не было! – Вот, нашла! – Мари принесла корзину, поставила ее на стол и начала понемногу добавлять студенистую массу в смесь трав.

– Ученица, может, и не лучшая, зато лучшая на свете дочь, – сказала Леда.

– Мама, ты судишь предвзято, – засмеялась Мари. – Это как если бы я назвала Ригеля лучшей на свете собакой.

– А разве нет?

– Так и есть! Ну вот, ты опять права! – Обе прыснули со смеху, и Мари подумалось: какая же мама молодая, совсем как девочка! Смех разгладил предательские морщинки, что с недавних пор проступили на лице Леды, и Мари вдруг осознала, что мама, ее самый близкий друг, стареет. По спине девушки забегали мурашки, и она поспешно продолжила: – Вчера, когда я выводила Ригеля, то увидела, что дикую морковь на поляне возле западного ручья уже можно собирать – а собирать лучше ночью, так она слаще. Третья ночь только завтра, обойдется Клан без тебя денек. Побудь со мной и Ригелем, сходим вместе, наберем большую корзину.

Улыбка сбежала с лица Леды; она вернулась к работе – продолжала плести кузовок.

– Сегодня – нет, девочка моя. Я назначила сход перед закатом, а потом меня ждут дела Клана.

– Следить, чтобы они друг друга не съели – это не дела Клана, а благотворительность, – буркнула Мари.

– Ты же знаешь, Землеступы людей не едят.

– Только потому не едят, что ты смываешь с них ночную лихорадку, – сказала Мари громким шепотом.

– Вот свежеватели, те людоеды, и шутки тут не к месту, сама понимаешь. Напомни мне правило, Мари.

Мари, подавив зевоту, заученно оттарабанила:

– «Близ городов ты будь внимателен – остерегайся свежевателей».

– Всегда помни стихи твоего детства. Я тебе их твердила не забавы ради. – Леда умолкла, собралась с мыслями и снова заговорила, но уже с иным настроением. К ней вернулось спокойствие, но с ним вернулась и усталость, обвела ее глубокие серые глаза темными кругами: – Мари, быть Жрицей Луны – не благотворительность, это судьба. Ты на себе испытала, что такое сила, и знаешь, что дар твой нужно холить и лелеять, направлять на добрые дела, на благо Клана.

– Мама, умом я все понимаю, но не разделяю твоих чувств. Ты снова и снова помогаешь людям, которые расправились бы с тобой и со мной, знай они правду.

– Закон был установлен задолго до моей встречи с Галеном. В те времена, когда предки нашего Клана перебрались сюда с побережья и Псобратья обнаружили нашу связь с Матерью-Землей и всеми ее дарами. Мы готовы были им помогать, вместе с ними растить урожай на их благодатном острове, а они, вместо того, чтобы отблагодарить нас, схватили нескольких наших женщин и держали в неволе. Без Жрицы женщин разбила ночная лихорадка, а Племя не выпускало их на свободу, Тех же, кто пытался их освободить, убивали или брали в рабство. С тех пор женщины Клана наложили запрет на всякое общение с Древесным Племенем.

– Да, и если бы про меня узнали, то по Закону Клана нас с тобой прогнали бы на земли Псобратьев и бросили там. Это, мягко говоря, не внушает мне любви к сородичам.

– Так значит, ты хочешь, чтобы я лишила сородичей того, что их утешает, что помогает сохранять здравый рассудок? Хочешь, чтобы я перестала лечить больных и раненых, которым нужно мое искусство, мои руки? А как же Дженна и Ксандр? Готова ты обречь подругу и ее отца на тоску и безумие?

– Нет, никогда. – Мари нахмурилась.

– Мари, я часто мечтаю об иной жизни для тебя.

– Ну а я мечтаю об иной жизни для нас с тобой, – твердо сказала Мари.

Леда оторвалась от работы и заглянула дочери в глаза.

– Для меня нет на свете большего счастья, чем жить с тобой.

– Ах, мама, я так тебя люблю! Мне всего лишь хочется, чтобы в нашей жизни было больше радости, в противовес печали.

– Девочка моя, благодаря Ригелю мечта твоя сбывается. Вижу, с тех пор как он выбрал тебя, на тебя снизошла большая радость.

Мари с улыбкой протянула руку и погладила Ригеля по голове. Щенок-подросток умиротворенно зевнул, потянулся, ткнулся носом ей в руку и посмотрел на нее с обожанием.

– Да, он принес мне счастье. Но, мама, он жизнь мою перевернул – и при этом ничего не изменилось, – повторила она мысль, которая не шла у нее из головы.

– Мари, если со мной что-нибудь случится, обещай мне, что возьмешь Ригеля и вместе с ним уйдешь к Псобратьям.

Мари похолодела внутри.

– Мама, ничего с тобой не случится!

– Обещай не забыть о моей просьбе! Ты должна будешь пойти к родичам твоего отца.

– Нет, мама! Ничего обещать я не стану. Псобратья нас убивают, угоняют в рабство. С чего мне к ним идти?

– Выслушай меня, Мари. Ты – совсем иное дело, благодаря Ригелю ты одна из них. Ты связана узами с овчаркой – собакой-Вожаком. Для них это святое. Ты ценна для их Племени, а для Псобратьев ценности Племени превыше всего.

– Мой отец был связан узами с Орионом, собакой-Вожаком, был ценен для Племени. И его не пощадили.

– Потому что он преступил один из нерушимых заветов Племени – украл листья священного папоротника. А ты никакого завета не нарушала. Думаю, тебя примут.

– Мама, а много ли ты знаешь о том, как сейчас живут Псобратья? – Но Леда слова сказать не успела, как Мари остановила ее, сделав знак рукой. – Прежде чем ты ответишь, давай подумаем, так ли уж много мы знаем о них на самом деле, а не по давним рассказам. Ты уже целых восемнадцать зим не разговаривала ни с кем из Псобратьев. Всю мою жизнь ты мне твердила, что мой отец был хороший человек, добрый, любящий. А еще говорила, что он был не похож на других. Он не взял тебя в плен, не обратил в рабство, а полюбил, но вы оба знали, что, если хотите быть вместе, надо бежать.

– Верно, но Гален мне много рассказывал о своей семье и друзьях, и хотя он говорил, что отличается от них, но признавал, что Древесное Племя – хороший народ, мудрый и справедливый.