Из жизни бывшего автолюбителя - Страница 3

-- Лады,-- буркнул Гудков. И как только он произнес это труднообъяснимое слово, так сразу в квитанционных листках, в графе "особые условия", появились эти самые "правопреемники" и "минуя стадию заправки".

-- Лады,-- подтвердил Иннокентий Генрихович.-- Тогда не сочтите за труд поставить свою подпись здесь и здесь.

Смутное воспоминание, должно быть навеянное читанным в далеком детстве, кольнуло Павла Афанасьевича, и он поспешно спрятал руку за спину, как делал обычно, когда приходилось сдавать кровь на анализ.

Иннокентий Генрихович расхохотался:

-- Вы решили, что расписываться будем кровью, как в мрачные годы средневековья? Такие случаи, не скрою, бывали, но только из-за технической отсталости. Жутко представить: ни шариковых ручек, ни фломастеров. Вы когда-нибудь таскали с собой флакон с чернилами? Только и думаешь, как бы не расплескать. Поди тут сосредоточь мысли на клиенте... Вот вам перо, Павел Афанасьевич, прошу.

Гудков положил листки на капот, посмотрел подозрительно на перьевую ручку ученического типа, которая конечно же царапает бумагу и раскидывает чернильные брызги, и подсунул под листки портфель гостя.

-- Не хитрите,-- предупредил Иннокентий Генрихович.-- Никаких закорючек, подпись как в сберкассе. Вот так, спасибо, это мне, это вам, остальное вас не касается, потому что, заметьте себе на будущее, мы держим за правило, что клиент всегда прав.

Последние слова Иннокентий Генрихович произносил, пятясь к выходу из бокса и на ходу раскланиваясь. Он исчез как-то плавно и незаметно, словно и не было его тут никогда.

Гудков стоял возле автомобиля цвета "рубин", и в руках его был второй экземпляр договора, скрепленный навеки буквами Г-у-д-к-о-в.

-- Мамочка, что я наделал,-- прошептал в ужасе Павел Афанасьевич.-Продал душу ни за понюшку табака.

Непонятно, однако, причем тут табак. Гудков не курил и табака не нюхал, а душу он продал за бензин, то есть -- в более общем виде -- за энергоноситель. Но продал, это факт.

Вот так мы иногда упускаем человека.

В выходные дни Павел Афанасьевич любил поваляться подольше. Иной раз и "Утренняя почта" по телевизору пройдет, а Гудков все еще в кровати, даже лень встать и звук убавить. Но в то утро, после визита странного субъекта, Гудков поднялся на рассвете без будильника, быстро оделся, плеснул на лицо две-три пригоршни воды и бросился к выходной двери. Стараясь не громыхать, открыл два замка, снял цепочку, отодвинул щеколду и помчался к гаражу. В мгновенье ока перескочил бульвар, свернул у желтого кирпичного здания и, наискосок пересекая двор, через считанные секунды оказался у зеленых гаражных ворот, возле которых в своей будке дремал сторож. "Привет, папаша!"--бросил ему по обыкновению Павел Афанасьевич. Тот проснулся и проводил раннего посетителя непонимающим взглядом.

Гудков чуть приоткрыл переднюю дверцу, осторожно просунул в образовавшуюся щель руку и, нащупав в потайном месте переключатель, вырубил противоугонную сигнализацию. После этого он сел на водительское место и принялся отключать и снимать разнообразные секретки, принципа действия которых нам с вами знать не положено. Закончив эту рутинную процедуру, Павел Афанасьевич вставил ключ в замок зажигания, преодолел внутреннее волнение и повернул ключ до упора.

Мотор завелся с пол-оборота. В считанные секунды он набрал силу и мягко заурчал. Холеный и сытый мотор. Холеный, сытый и довольный жизнью.

Теперь -- главное. Вчера Гудков покинул гараж, так и не перелив содержимого канистры в бензобак, и теперь указатель топлива должен стоять на нуле. Гудков бросил искоса взгляд на указатель, потом уставился на него, потом пощелкал пальцем и мягко постучал по стеклу кулаком. Стрелка твердо стояла на цифре 1. Значит, бак полон.

"Ну, дает!" -- подумал Павел Афанасьевич, заглушил мотор и выбрался из машины. Нетронутая канистра стояла у заднего колеса, там, где он ее вчера оставил. Крышка бензобака заперта на ключ. Отомкнув ее, Павел Афанасьевич заподозрил, что бак залит не доверху. Он сунул внутрь палец и вынул его сухим. Впрочем, если бензин не по горлышко, так и должно быть.

Гудков принес лампу-переноску и посветил в бак. Ничего. Померещилось даже, будто в глубине мелькнуло дно, но через горловину много не разглядишь.

Гудков снял с полки алюминиевую проволоку, отмотал с метр, распрямил и опустил в бак до самого дна. Потом вынул проволоку и тщательным образом осмотрел ее.

Проволока была совершенно сухая.

Павел Афанасьевич бросился к приборной панели и включил зажигание. Стрелка ожила, поползла вправо и уткнулась в единицу. Павел Афанасьевич захохотал.

Сторож, прибежавший на шум, застал его за странным занятием: Гудков собирал в кучу канистры, воронки, шланги и другие деликатные приспособления, облегчающие перелив жидкости из сосуда в сосуд.

-- Продаю чохом, папаша,-- весело сказал он и пнул ногой двадцатилитровую посудину.-- Не купишь?

Сторож ушел досыпать.

На улицах родного города Павел Афанасьевич всегда вел себя благоразумно. Он не превышал скорость, резко не тормозил и соблюдал дистанцию -- словом, не делал ничего такого, что могло бы нанести ущерб автомобилю. Но в то памятное утро Гудков изменил своей водительской манере. Впрочем, на бульварном кольце еще не было ни пешеходов, ни инспекторов ГАИ, которые могли бы засвидетельствовать странные пассажи, проделываемые на проезжей части автомобилем No 76-54 цвета "рубин". Нет, это были не дилетантские выверты провинциального лихача. Происходившее напоминало не то погоню в мультфильме, не то ралли Монте-Карло.

Павел Афанасьевич направлял машину к Кировским воротам, разгонялся до бешеной скорости и тормозил у памятника Грибоедову, оглашая окрестности

скрипом и визгом. Он вписывался в рискованный поворот у памятника, оставляя справа станцию метро, машину бросало на трамвайных путях, заносило вправо, но Павел Афанасьевич, выравнивая ее резким рывком руля, вылетал из поворота, едва не задевая тротуар, и вновь вжимал педаль газа в пол. Он выписывал виражи, врывался, почти не снижая скорости, в узкие окрестные переулки и с жутким ревом подавал задним ходом.

На каждый его сумасшедший посыл машина, словно добронравная лошадь, отвечала полным послушанием. Она прибавляла ровно столько, сколько требовал хозяин, разве что чуть меньше, с поправкой на благоразумие, и сбавляла тоже точка в точку, ну разве что капельку больше, для пущей их с хозяином безопасности.

Упиваясь властью над автомобилем, Павел Афанасьевич и не заметил, как миновал бульвары и выехал на набережную. Отмахав изрядно, чуть ли не до речного порта, он затормозил и вышел из машины размять ноги. Открывая дверь, бросил взгляд на указатель топлива -- стрелка по-прежнему твердо указывала на единицу. "Ну, Иннокентий Генрихович,-- сам себе сказал Гудков,--ну, молодец! Без обману". Прохаживаясь по тротуару взад-вперед, он прислушивался к ровному гулу двигателя. Первый раз за долгую автолюбительскую жизнь Гудков оставил мотор включенным. Со стороны звук казался чужим.

Марина Яковлевна ждала его к завтраку. По субботам они часто ездили за покупками, но никогда им не удавалось выбраться до обеденного перерыва. А Марина Яковлевна была уверена (и не без оснований), что лучшие товары выносят с утра пораньше, когда лентяи спят.

-- Рванем к кольцевой, до нового универмага,-- предложил Павел Афанасьевич.-- Успеем до открытия.

-- Еще чего,-- сказала жена.-- На край света. Бензин дармовой, что ли?

Гудков только ухмыльнулся. Вот оно, женское чутье:

сразу в точку попала.

В новом универмаге действительно были кое-какие заслуживающие внимания вещи, по соседству в продовольственном оказались недурные наборы с копченой колбасой; словом, поездка была успешной во всех отношениях.

По возвращении Марина Яковлевна принялась хлопотать с обедом, а Павел Афанасьевич отогнал машину в гараж. На сей раз, объезжая пруд, он нисколько не злился и даже слегка притормозил на повороте, чтобы поглядеть на лебедей, гордо выклянчивавших съестное у прохожих. "Дармоеды",-- ласково подумал Гудков, сворачивая в Харитоньевский. В гараже он заглянул в бак. Как и прежде, бак был совершенно пуст, но стрелка все так же не отлипала от единицы.