Из записной книжки 1918 года - Страница 1

Марк Алданов

notes

1

2

3

4

5

6

Марк Алданов

Из записной книжки 1918 года

(Отрывки)

День первой годовщины февральской революции. Усталый шахматный игрок с сумрачным интересом разбирает потерянную партию, отыскивая роковую ошибку. Для чего? Вероятно, для теории. Игра, однако, еще не кончена: ведь не последняя партия.

Говорят, русский человек задним умом крепок. Это было бы еще не так плохо, если б было верно: все-таки некоторая гарантия для будущего. Но, кажется, поговорка преувеличивает: особых проявлений заднего ума у нас пока незаметно.

Впрочем, открывается „Просветительное общество-27 февраля‟, — с участием почти всех видных деятелей прошлого года. Русская революция, начавшаяся с освобождения Вселенной, переходит к просветительному обществу. От „воззвания к народам всего мира‟ мы — какою ценою — пришли к букварю.

Самая достойная, но и самая скучная в мире страна имеет смелость называть себя „веселой Англией‟. Наша родина, где творятся нигде, кажется, не виданные и не слыханные ужасы, носит кличку „святой Руси‟.

Странная это, однако, „гражданская война‟, и не сразу поймешь, по какому логическому принципу делятся в ней стороны: большевики сражаются с украинцами, поляки с ударниками, матросы с финнами, чехословаки с красногвардейцами. По-видимому, люди воюют с кем попало — по соображениям географического удобства. Одним Марксом здесь ничего не объяснишь. Нужно еще обратиться и к психиатрам. „Не все сумасшедшие находятся в лечебнице‟ — утверждает итальянская поговорка.

Прежде у нас классовая борьба осложнялась некоторой застенчивостью: самое подлинное купечество почему-то занималось мимикрией под „внеклассовую интеллигенцию‟, а добрая часть настоящей внеклассовой интеллигенции гримировалась под рабочий пролетариат. Возможны осложнения всякого рода и в близком будущем. Так, люди, очень довольные внешней политикой Троцкого, вероятно, не простят ему того, что он распял Христа‟

„Проклятые буржуи...‟ — Что ж, „les sales boches‟ и „Gott, strafe England‟ не намного умнее. Тупость, одно из самых мощных проявлении человеческой энергии;, следует, по-видимому, основному общему закону: ее количество в мире неизменно, она только меняет форму.

По простодушному выражению Шиллера, „физический человек реален, а моральный только проблематичен‟. Что и говорить, проблематичен, все более и более проблематичен. Уже три года „человечество идет назад и мы в первых рядах‟. Логически всегда будет трудно объяснить, почему отрубили голову Тропману, если Вильгельм и Ленин умрут естественной смертью.

Разумеется, все, что делается, есть чистейшая импровизация. Чего стоит, по замыслу и подготовке, этот поход на капиталистический строй; сегодня одно, завтра, другое! Заранее подготовленные позиции всегда найдутся (в Швейцарии?), а Россия все стерпит. Так на статуе Тюргона слепой ведет парализованного.

Прежде мы утешались формулой, оставленной нам Пушкиным (это обычно забывают): „чем хуже, тем лучше‟. Теперь нет и этого слабого утешения. Теперь чем хуже, тем хуже.

Утешения не видно, однако бывают и довольно веселые минуты. В газетах краткая телеграмма: „Император Вильгельм пожаловал Железный Крест генералу Маннергейму...‟ Говорят, прекрасный генерал и очень смелый человек. Судьба сыграла с ним злую шутку. Теперь он поистине самый заслуженный воин в истории: за одну войну получил и орден св. Георгия, и орден Железного Креста.

Хотел поставить восклицательный знак, но воздержался. „В философии удивление признак ума‟, — говорит старинный мыслитель. В политике удивление скорее признак глупости. Поэтому утешительно хоть то, что вызвать его становится из года в год господам политикам все труднее.

„Народные комиссары‟, „революционный трибунал‟, „декларация прав трудящихся‟... Почти все революции XIX и XX столетий подражали образцам 1789 — 1799 годов, и ни один из переворотов, происходящих регулярно два раза в год в Мексике, не обошелся без своего Робеспьера и без своего Бабефа. Любопытно, что образцы, в свою очередь, не блистали особой оригинальностью, и тот же Бабеф, который по паспорту прозаически назывался Франсуа Ноэлем, окрестил себя сперва Камиллом, а затем Гракхом. Тогда был в моде Древний Рим.

Правда, герои Великой революции играли премьеру. И, надо сказать, играли ее лучше. Есть жрецы и жрецы. Есть Прометей и есть Калхас. Нельзя сказать с уверенностью, что в кофейнях Женевы туристам XXI столетия будут показывать столик комиссара Троцкого, как в парижском кафе „Прокоп‟ гордятся столом Робеспьера. Но так грандиозен фон, на котором действуют эти пигмеи, и так велика власть исторической перспективы, что, быть может, и вокруг народных комиссаров создастся героическая легенда. История терпела и не такие надругательства над справедливостью, над здравым смыслом.

Doch werden sich Poete finden

Der Nachwelt deinen Ruhm zu kuenden,

Durch Thorheit zu entzünden.

„В нашем коммунистическом государстве безграмотность будет искоренена беспощадно!‟ - Этот полоумный человек - подлинный юморист, и сам этого совершенно не замечает.

Так Кампанелла триста лет тому назад, перечисляя преимущества коммунистического строя солариев, с восторгом предсказывал, что граждане „Государства Солнца‟ будут менять белье не менее одного раза в месяц. Это ему, по тем временам, казалось идеалом чистоты и гигиены.

Меньшевик-интернационалист убедительно доказывал мне губительность большевистских действий для России, Европы, человечества, свободы, демократии и социализма. Я совершенно с ним соглашался.

— Какой же выход из положения при создавшейся конъюнктуре? — спросил он.

Я отвечал, как умел. Medicamenta, наверное, non sanant. Может быть, ferrum sanat?

— Ни в коем случае! — ужаснулся он. — Социализм погибнет, если они будут раздавлены силой.

В этом тоже была небольшая доля правды (правда, очень ничтожная). Тем не менее я счел возможным изложить меньшевику-интернационалисту следующий эпизод из жизни Бодлера, рассказанный Анатолем Франсом:

Знакомый поэта, морской офицер, показывал ему однажды изображение идола, вывезенное из диких земель Африки. Показав фигуру, офицер непочтительно бросил ее в ящик.

— Берегитесь, — с ужасом воскликнул Бодлер. — Что, если это и есть настоящий Бог?

Я не догадался, а следовало бы напомнить завет их же собственного учителя (не совсем учтиво ни разу не Назвать имя Маркса в политическом разговоре с меньшевиком): с трибуны парламента не грозить гражданской войной, а в пору гражданской войны не вести себя парламентарно.

Разговор был, впрочем, чисто теоретический и совершенно бесполезный: этот враг большевиков (искренний) нутром (а не умом) никогда не забудет, что в эмиграции годами каждый вечер попивал пиво с Лениным.

В ясном уме этого человека все было предусмотрено: концентрация капитала, хроническое перепроизводство товаров, наконец, экспроприация экспроприаторов. Правда, с ‟категорией времени‟ выходили не раз неловкости. Последняя, кажется, случилась с Энгельсом, который ровно тридцать лет тому назад уверял, что „царское правительство этот год уже не протянет, а когда в России начнется — тогда ура!‟. Но недоразумения с категорией времени не могли подорвать теорию. И вдруг из „тупика перепроизводства‟ нашелся, в июле 1914 года, второй, запасной выход „на случай пожара‟. Вместо обобществления ценностей произошло их разрушение, невиданное и неслыханное.

Жорес сказал в одну из тяжелых своих минут: „социализму достанется в наследство слишком развращенный мир‟. До наследства еще далеко. В частности, у нас в России единственным орудием производства является в настоящее время штык. В сущности, пугачевщина XVIII века открывала перед нами почти такие же „экономические предпосылки социализма‟, как пугачевщина нынешняя. Не говорю о предпосылках не экономических. Наша республика только полустолетием отделена от крепостного права. У Ленина есть современники, отцы которых лично знали Аракчеева,