Из смерти в жизнь Войны и судьбы - Страница 7
Размечтавшись однажды, я не сразу обратил внимание, что за мной пришёл вестовой. Вызывал старший врач: я должен был временно передать свои обязанности прибывшему из санитарной роты военфельдшеру Коротееву и следовать в полковой медицинский пункт. Я ни разу не был в тылах полка, но знал, что дорога в Инкерман длиной в три-четыре километра шла у основания высоты Сахарная Головка. Так не хотелось идти эти километры по жаре! Я решил срезать и махнуть прямо через высоту. Это было опасно, потому что пришлось бы идти на глазах у немцев, но дорога сокращалась больше чем на километр.
Только я забрался на высоту – передо мной разорвались три снаряда! Вокруг никого не было. Стало ясно, что немцы вели огонь именно по мне. Такие случаи у нас уже бывали. Рассказывали, что однажды немецкий самолёт до тех пор гонялся за солдатом, пока не расстрелял его из пулемёта. Мне пришлось залечь. Но не успел я стряхнуть обсыпавшую меня землю, как фрицы прислалали вдогонку ещё три снаряда. Пришлось срочно вспоминать, что нам преподавали в училище на занятиях по тактике. Перебежками, постоянно меняя направление, я перебрался через высоту.
Как выяснилось, мне предстоял неприятный разговор с высоким начальством – начальником санитарного отдела армии, военврачом 1-го ранга Соколовским. Суть была в следующем: месяца два назад ко мне обратился солдат-азербайджанец с жалобами на здоровье: «Савсэм болной я, савсэм болной…». Где и что у него болит, разобраться было трудно. По-русски он почти не говорил, а «поболеть» его земляки очень любили. Осмотреть его, как положено, здесь, на передовой, не было никакой возможности. Но интуитивно я чувствовал, что он действительно болен, поэтому решил отправить его на ПМП (полковой медицинский пункт. – Ред.) к своему товарищу-врачу на консультацию. А смеха ради в графе «диагноз» написал: «А кто его знает?!.».
(Наши солдаты-кавказцы в боях за Родину высокий патриотизм проявляли не часто. В начале своей фельдшерской деятельности я старался быть предельно внимательным и часто отправлял больных в госпиталь. Но мой диагноз не всегда подтверждался – некоторых солдат, направленных мною, сразу выписывали из госпиталя с диагнозом «здоров». И вскоре я потерял всякое доверие к их жалобам и соответственно относился к этому. А когда начинались бои и надо было успевать оказывать помощь раненым, обычные больные как-то сами собой ушли на второй план. Да и было их тогда совсем немного.)
Оказалось, что мой больной-азербайджанец с направлением с отметкой «БМП-2» (батальонный медицинский пункт № 2) заблудился и попал в медсанбат другого соединения. Там моё злополучное направление во время обхода больных и раненых показали командующему Приморской армии генерал-майору Петрову. А солдат-то оказался действительно тяжело больным! Поэтому генерал Петров приказал найти этого «докторишку» и строго наказать. Начались поиски по всей Приморской армии. Из направления установили, что оно исходило из 2-го батальона неизвестно какого полка неизвестно какой дивизии. Подпись моя была неразборчивая, но фамилию врача, к которому я направлял своего больного, сумели прочитать. Вот через него меня и нашли…
Попасть в тыл с передовой, хотя бы ненадолго, для нас, фронтовиков, было недосягаемой мечтой. Но лично мне такая командировка ничего хорошего не предвещала…
И вот я – в Севастополе, в котором никогда раньше не был. Конечно, было интересно буквально всё: как выглядит прифронтовой город, работают ли магазины, парикмахерские (старший врач полка настоятельно рекомендовал мне привести себя в порядок, прежде чем появиться перед высоким начальством). Хотелось отправить телеграмму домой, сообщить родным, что я воюю именно в Севастополе. Во фронтовых письмах сообщать место дислокации части не разрешалось, письма тщательно проверяла цензура.
Город был залит солнцем, чистый и уютный! На улицах повсюду пешеходы, военные патрули: лица у всех серьёзные, сосредоточенные, все куда-то спешат. Особенно я почему-то поразился показавшемуся из-за угла севастопольскому трамвайчику. Маленький, он медленно ехал по своему маршруту, тоненько и часто позванивая…
Магазины в городе работали. Побывал я и в парикмахерской, и телеграмму домой удалось отправить. В ней написал: «Жив здоров телеграфируйте Севастополь до востребования». (Эту телеграмму родные получили, она до сих пор хранится в моих архивах.) Такая относительно мирная обстановка мысленно вернула меня к довоенным дням в Ленинграде. Неужели где-то рядом, всего-то в шести-семи километрах отсюда, сейчас идёт бой? Здесь в это не верилось…
Однако надо было идти в санитарный отдел штаба Приморской армии. Место его расположения я знал только приблизительно: где-то в районе мыса Херсонес, на окраине города. Городской транспорт туда не ходил. Но к назначенному времени я всё-таки прибыл в штаб. Помню, что он был очень хорошо замаскирован. Начальника санотдела не было. Меня принял его заместитель, военврач 1-го ранга. Узнал, что я прибыл по личному приказанию Соколовского, предложил мне подождать здесь же, в кабинете. Занимался своими делами, как будто меня не замечая. Потом спросил, сколько мне лет, откуда прибыл, что закончил и где. Я ответил, что мне восемнадцать лет, досрочно закончил Ленинградское военно-медицинское училище в июне 1941 года, в августе прибыл в Тбилиси во вновь формирующуюся дивизию. Оказалось, что мы с ним земляки! Он подробно стал расспрашивать меня о положении дел в Ленинграде. Соколовского всё не было и не было… Заместитель достал из его папки моё злополучное направление. Прочитал мне нотацию на тему: как мог его земляк, ленинградец, так несерьёзно отнестись к больному и написать такой неподобающий диагноз! Я приободрился, понимая, что сурово меня наказывать не будут… И действительно я отделался лишь строгим отеческим наставлением. Он, человек опытный, конечно, понимал, что изучить медицину, даже в объёме фельдшерского курса, за восемь месяцев учёбы в среднем училище невозможно.
Вернулся в полк, доложил об этом старшему врачу, военврачу 3-го ранга Цороеву. Тот не сразу поверил, что я так легко отделался. Тоже сделал мне отеческое внушение и отпустил в батальон. Комбат меня встретил, как будто я вернулся с прогулки по Севастополю: стал расспрашивать, как живёт город, какие новости, есть ли разрушения? И ни слова о главном: зачем же всё-таки меня вызывало высокое начальство…
Всё снова вернулось на круги своя: перестрелки, одиночные раненые… Эвакуировали раненых на ПМН ночью транспортом, который доставлял нам боеприпасы и продовольствие. У нашего старшего врача была одна санитарная машина. Машину эту, похоже, он берёг больше, чем людей. Но раненые у меня всё равно долго не задерживались. Тех, кого по медицинским показаниям надо было эвакуировать немедленно, я отправлял на носилках, с бойцами.
Обстановка на нашем участке стабилизировалась. Тут мне приказали временно сдать дела и обязанности начальника медслужбы батальона фельдшеру Ивану Коротееву и прибыть на батальонный медицинский пункт в распоряжение командира санроты. Такое решение очень не понравилось Коротееву. Но зато вполне подошло мне – появилась возможность хоть немного побыть в спокойной обстановке. Как я потом узнал от Коротеева, всё это было связано с моим визитом к начсанарму: меня рекомендовали подучить под началом опытных врачей.
На медицинском пункте я пробыл три-четыре недели. В мои обязанности входил приём раненых из батальонов. Я делал перевязки, вводил необходимые лекарства, занимался эвакуацией раненых в медсанбат дивизии. Обязанности несложные, я к ним быстро привык и, кажется, выполнял хорошо. Во всяком случае, замечаний не имел. А какая здесь была тишина! Пулемётной перестрелки не слышно, мины рвались редко – почти как в раю!
К таким тепличным условиям привыкаешь быстро. Вечерами можно спокойно было выйти на улицу, поговорить с ребятами. Недалеко, на железнодорожном переезде, был пост, его охранял молоденький, лет шестнадцати матрос. Очень серьёзный, никогда не нарушал Устав караульной службы. А нам так хотелось с ним познакомиться, особенно нашим девушкам-медсёстрам! По ходу дела выяснилось, что он был юнгой на корабле. После того, как корабль немцы потопили, команду списали на берег, а он оказался в комендантской службе. (Позже я встретил его в плену, кажется, в лагере Старые Шули. Выглядел он очень плохо, сильно похудел, был измождённым. Я ничем не мог ему помочь: офицеров отделили от рядовых и не разрешали с ними общаться.)