Из разговоров на Беломорстрое - Страница 17

- Но я - филолог... И я - человек... - с некоторой улыбкой говорил Харитонов

- И потому вы любите слова? - без всякого недоброжелательства спросил Абрамов

- Да, я люблю слова! - с живостью ответил тот - Я люблю слова! Слова, это-тоже дела. Слова часто сильнее дел, глубже и действеннее дел. Слова человека, это - сам человек. Слова жизни - сама жизнь, но только уже осознанная, понятная, выраженная жизнь... Я люблю выражение жизни, выражение хаоса. Слова - изваянная мудрость жизни Я хочу хаоса, люблю хаос и-я люблю слова...

- А царя вы тоже любите?

- Царя?

- Ну, да, царя! Ведь это тоже выражение жизни и тоже, если хотите, изваянное (во всяком случае созданное железом и кровью), да в конце концов если и не мудрое, то и не глупое.

- Поликарп Алексеевич, - отвечал Харитонов без тени смущения - Вы сейчас как будто обвиняли меня в феодализме... В эпоху феодализма цари и короли довольно-таки бессильны, бесправны и ничтожны...

- Да, а в эпоху фашизма их часто и совсем не бывает, но от этого не легче .

- Значит дело не в царе.

- Значит, дело в том, чтобы вы поменьше говорили и побольше делали.

- А это не будет еще хуже?

- Нет, это будет лучше Когда вы реально столкнетесь с передачей работающему его продукта, вы сами убедитесь в правоте коммунизма... Я уверен, что если вас держат в живых и дают вам ответственную работу, то только в надежде на вашу искренность в последовательном проведении в жизнь ваших же собственных взглядов.

- Может быть, вы правы... - тихо сказал Харитонов.

- Борис Николаевич! - обратился Абрамов к инженеру, восхвалявшему технические произведения с художественной точки зрения. - Мне понравился ваш здоровый эстетизм в оценке технических сооружений. Вы против пошлых восторгов, и вы-за глубокую духовную радость перед лицом технического прогресса. Мы ценим все здоровое, радостное, непошлое, и ваш художественный вкус нам важен. Но - не будьте столь... разумны. Вы ужасно разумны, ужасно объективны. Ваш восторг перед техникой тщательно избегает задеть интересы искусства, философии, религии. Вы до безумия последовательны. Нельзя быть настолько последовательным, прямолинейным... Нельзя быть таким здоровым. Здоровье нервов - нужная вещь, но излишество и здесь опасно, как и везде. В оценках техники надо быть не столь здоровым, последо-вательным, уравновешенным. Надо побольше нервов... Я бы сказал, побольше нервозности... Мы - нервные люди. А с вашим художественным спокойствием и объективизмом никогда никакой революции не сделаешь .

- Но вы, по крайней мере, - спросил Борис Николаевич, - разрешаете мне быть воспевателем и созерцателем всего космического? Пусть я буду нервозен. Но могу ли я сквозь свои нервы видеть космос? А ведь космос - лад, порядок, форма, космос, это, - прежде всего, красота в универсальном. Я люблю космос, и-я люблю его технику. Ведь он тоже есть техническое произведение. И притом самое главное, самое основное, самое сложное, самое универсальное... Только в подражание ему и существует всякая человеческая техника!..

- Неисправимый платоник1 - воскликнул Абрамов - Наш советский платоник. Из всех видов платонизма ваш платонизм производственно-технический - нам ближе всего. Только чуть-чуть поближе к нервам жизни! Чуть-чуть поближе к страсти тела!.. А теперь я перейду к речи Елены Михайловны. Должен признаться, что только речь Елены Михайловны из всего прослушанного ставит меня в тупик. Я всех переварил, у всех увидел хорошее и плохое, у всех отбросил то, что мне не надо, и похвалил здоровое, молодое, нужное, снабдивши известными пожеланиями. Но только интеллигентский, чеховский либерализм Елены Михайловны совершенно ставит меня в тупик. Я не знаю, что мне делать с этим чувством меры... Мера! О, это великое слово, это - глубокий принцип. Но я не понимаю одного, как же это без порки...

В комнате стало весело.

Абрамов продолжал

- Мера нужна там, где есть порка... Там-то и возникает вопрос о мере... Но если нет порки, то что же именно умерять и чем же именно умерять? Умерять слова? И умерять словами? Но тогда я вам скажу, уважаемая Елена Михайловна, что это не только жизненно, но это - просто скучно, пресно. Где нет порки, там нет и творчества, не говоря уже о воспитании. Мне кажется, что, несмотря на всю разноголосицу, все присутствующие резко отличаются от вас тем, что все готовы пороть, равно как, правда, и быть выпоротым. Вы же одна хотите быть эфирным созданием, одна хотите управлять жизнью при помощи картонного меча. Вы не понимаете, что порка есть конкретное отношение между двумя личностями, что она есть абсолютная идея в ее жизненном раскрытии. А ваши принципы гуманизма - отвлеченны; они предполагают не людей, а абстрактно-юридических субъектов. Вы любите свободу, просвещение, альтруизм, взаимопомощь. Что ж! Это не плохо. Но, любезнейшая Елена Михайловна, научитесь-ка еще и пороть людей. Наш гуманизм построен не только на любви, но и на ненависти. И мы порем тех, кого любим, чтобы их поправить, равно как порем и тех, кого ненавидим, чтобы их уничтожить. В порке - три четверти всей философии гуманизма.

- Поликарп Алексеевич, - сказала Елена Михайловна, у которой чуть-чуть порозовели щеки. - Я - инженер-гидротехник, и с меня довольно моих чертежей и расчетов...

- Вот это-то и есть ваша гибель, - воскликнул Абрамов. - Вот это-то и есть наш главный враг, когда человек не теплый и не холодный, когда он делячески ушел в свою работу и когда он только формальный аппарат для проведения любой идеи. Вы - либералка! Гнилая либералка!

- Ну, хорошо! - сказала Елена Михайловна. - Пусть я никого не порю. Но, может быть, для вас достаточно будет того, что я пользуюсь результатами чужой порки?

- Этого, конечно, не достаточно. Но больше с вас ничего не возьмешь. Покорные зрители чужой порки, это, в конце концов, не последний товар... Только помните: мера - хороша, но безмерное - тоже хорошо. Неизмеримое, неисчерпаемое, преизобильное, избыточное, это все - юно, свежо, оно набухает, рвется вверх, вширь, вперед. Не знающее меры - свободно, властно, гордо, вулканично, стихийно. Оно - революция! А мера, система, упорядоченность, степенность, это - нужно, если оно только признак зрелости, спелости и спокойного самообладания. Чаще же оно - свидетельство дряхлости, старчества, внутренней косности, ограниченности, бессильной покорности, связанности...

- Скажите: реакционности, контрреволюционности, - со смехом добавила Елена Михайловна.

- Вы уже сказали, и я могу это только подтвердить.

- Но давайте кончать! - продолжал Абрамов, все больше и больше вдохновляясь своими идеями. - Я еще не все сказал. Я считаю необходимым, в заключение, указать вот на что. Всегда человеку трудно жилось, никогда не было в истории счастливых времен. Но всегда в человеке клокотал огонь творчества, самопожертвования, восторга, а, значит, и счастья, блаженства. Всегда в человеке боролся герой с мещанином, и всегда для этого находились соответствующие социальные формы. Та форма, в которой суждено нам жить и работать, эта форма есть советский строй, и его душа, его источник диктатура пролетариата. Мы, работники Беломорстроя, знаем, как может увлекать огромное строительство, как сказочные технические задачи сделали нас из мещан героями и приобщили к всемирно-историческому человеческому творчеству.

Клубится, клокочет и бушует революционная лава. Перед нами рушатся миры в сплошную туманность, и из нее рождаются новые. Рождение и смерть слились до полной неразличимости. Скорбь и наслаждение, восторг и слезы, любовь и ненависть - клокочут в наших душах, в нашей стране. Мы гибнем в этом огненном хаосе, чтобы воскреснуть из него с новомыслиями и небывалыми идеями. Имя этому огню - мировая революция! Из него - новый космос, новая солнечная система. Тут все вы найдете свое признание. Тут все найдут свой смысл. Это не было бы мировой туманностью, рождающей космос, если бы оно не покрыло и не переплавило всех противоречий жизни. Вы, честные, но пассивные, созерцательные, но не деятельные, вы, деятельные, но не созерцательные, вы, трагические мыслители, проклинающие комедии, и вы, комические художники, которым претит все возвышенное и трагическое, все вы с своим мистическим покоем хаоса и с нервной созерцательностью в космосе, все вы и еще другие, которых бесконечность, все вы, разноголосый хор действительности, втянуты, стихийно вовлечены в смерч бытия, в ураган истории; и все вы служите ей своей жизнью, своей смертью; и вами строится человеческая история. Помните, из вас, на вас и перед вашими недоумевающими глазами вырастает из этой бесформенной и страстной музыки истории небывалое царство солнца, света и радости, в котором Беломорстрой - одно из счастливых преддверий. Только не прячьтесь, не пугайтесь, не скрючивайтесь, не залезайте за несуществующую мамину юбку. Вылезайте все! Если надо умереть, умирайте все! Верьте в чудо истории, вас воскрешающее.