Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - Страница 188

В пятницу вечером, 27-го, палата заслушала также выступления Бибье и Габриеля Пери (против правительства) и молодого и энергичного Телье (за него). Я наблюдал за Лавалем: он воспринимал эти нападки хладнокровно и с видимым безразличием.

Дебаты по-настоящему возобновились лишь в субботу утром, 28-го, около одиннадцати часов, после зачтения резолюций; первым выступил Вьено, повторивший аргументы Хора о необходимости приступить к перераспределению рынков сырья. Вьено утверждал, то Франция оказалась в изоляции из-за ее неверности международному праву. Вейль вернулся к тезису Рейно о стремлении гитлеровцев разъединить Францию и Англию. Кампэнки употребил очень хорошее выражение: «Мы любим Италию, но еще больше мы любим Францию и мир».

Когда в субботу после полудня заседание возобновилось, нельзя было предвидеть исход дебатов. Де Монзи, выступавший в своем обычном красочном стиле, назвал Лаваля «Людовиком XI из большого предместья». Пикар зачитал заявление от имени республиканских представителей освобожденных районов; сожалея о трудности настоящей задачи, он высказался против парижского плана.

Лаваль сослался на свое заявление от 13 сентября в Лиге наций и напомнил, что согласно английской точке зрения нефтяные санкции могут применяться только в том случае, если их одобрят государства, не являющиеся членами Лиги наций. Слушая Лаваля, я отметил, что от правительства был скрыт целый ряд фактов, в частности дальнейшее развитие технических соглашений между Францией и Англией. Затем председатель совета министров, которого все слушали очень внимательно, напомнил о своих дипломатических шагах; он еще раз подчеркнул свое уважение к Уставу и сослался на свои переговоры с Италией, утверждая, что, будучи в январе в Риме, он не предоставил Италии никакой опасной свободы действий в отношении Эфиопии. Однако я вспомнил фразу, произнесенную им по возвращении на заседании совета министров, когда он нам заявил, что предоставил Италии полную свободу экономической деятельности в Эфиопии и что, очевидно, придется позаботиться о том, как будет воспринято с моральной точки зрения это решение Лигой наций.

В ходе своего выступления Лаваль заявил о своем желании добиваться сближения с Германией, без которого мир в Европе невозможен, но делать это в рамках всеобщей безопасности. По словам Лаваля, франко-советский договор никоим образом не направлен против рейха; он просил Гитлера сделать заявление о том, что он не нападет на русских. При чтении дипломатических донесений у меня не создалось впечатления, чтобы Гитлер действительно испытывал желание сблизиться с Францией; наоборот, я пришел к убеждению, что Германия вовсе не отказалась от своих притязаний на Востоке. Лаваль уточнил, что франко-советское соглашение не является военным союзом; он намекнул на свою трехчасовую беседу с Герингом в Варшаве.

Он говорил авторитетно, ясно, энергично. Половина палаты приветствовала его возгласами. Из его выступления вытекали два вывода: 1, Он говорил гораздо лучше, чем обычно, как настоящий оратор. 2. Его речь была очень благожелательна по отношению к Лиге наций. К тому же, когда я встретил его в кулуарах и указал ему на неустранимость наших разногласий, он мне ответил: «Тем не менее я сделал все возможное, чтобы приблизиться к вам». Приступили к голосованию. Большое значение имело голосование по вопросу о первоочередности вопросов. Правительство получило большинство в 20 голосов. Но результаты голосования были подтасованы: в нем приняли участие депутаты, избранные сенаторами. На следующем заседании были внесены многочисленные поправки и протокол голосования был отвергнут.

Вторник, 14 января 1936 года. Я встретился с Лавалем перед заседанием совета. Я заявил ему о своем отрицательном отношении к назначению выборов на более ранний срок.

Заседание совета министров. Лаваль кратко сообщил нам об эфиопских делах, несколько более подробно – о позиции Германии, довольно тревожной, в том что касалось демилитаризованной зоны. Муссолини спорит с нами по поводу значения римских соглашений. Он претендует на то, что наша экономическая незаинтересованность якобы дает ему политические права. У меня впервые создалось впечатление, что Лаваль бьет отбой в отношении Италии. Он поставил вопрос о дате выборов, не требуя его немедленного обсуждения. Министр финансов настаивал на более раннем сроке, ссылаясь на затруднения казначейства.

После заседания совета министров во вторник, 14-го, палату охватило волнение. Я принимал множество посетителей. В письме из Нью-Йорка от 1 января мой друг Сфорца выразил свое одобрение по поводу моей речи в Монбельяре. «Когда нибудь вся Италия узнает, что тягчайшим оскорблением для нее были крики «Да здравствует Италия!», раздававшиеся на бульварах в 1935 году. Как же Франция не поняла, что только падение одной диктатуры, одной для начала, открыло бы ей путь к безопасности и миру?.. Необходимо все наше желание полного согласия с Францией, чтобы забыть то зло, которое причинил нам Лаваль. Если бы французы знали, с каким смешанным чувством иронии и неприязни говорят повсюду об их стране. И люди, которые сделали все это, – «патриоты»!

16-го утром ко мне зашел Лаваль. Я заявил ему, что, сделав все возможное, чтобы помочь ему, я не могу оставаться в его правительстве в период предвыборной кампании, подвергаясь оскорблениям правых. Он понял мою точку зрения и согласился с ней. Он лишь просил меня пока не указывать даты моей отставки.

Во второй половине дня состоялось заседание палаты. Правительство получило большинство в 64 голоса. Голоса радикалов распределились следующим образом: «за» – 45, «против» – 88,9 воздержалось. Парламентская группа в замешательстве. Я повторил свое заявление Лавалю. Фланден склонен последовать моему примеру. В тот же день, 16-го, вечером я изложил обстановку министрам-радикалам и Дельбосу.

В пятницу, 17-го, ко мне зашел Таннери и сообщил, что государству нужно до конца марта по крайней мере 5 миллиардов и еще 5 миллиардов до конца июня.

17 января. Около 5 часов вечера я встретился с Жоржем Бонне и Вильямом Бертраном. Они одобрили мои намерения; или я ухожу в отставку, а им Исполнительный комитет нашей партии позволит остаться в правительстве, или же, если комитет пожелает этого, нас обяжут подать в отставку всем вместе. 88 депутатов, голосовавших против правительства, принесли мне резолюцию, предлагавшую министрам-радикалам уйти из правительства. Я им ответил, что принятие нашего решения не может обосновываться подобными демаршами. Я принял большую группу сенаторов, которые пришли настаивать на том, чтобы я вновь стал председателем партии. Я отказался. После обсуждения было достигнуто общее соглашение о том, что следует попытаться избежать правительственного кризиса до следующего воскресенья, когда соберется Исполнительный комитет, то есть избежать повторения каннского и анжерского событий.

Суббота, 18 января. Я нанес визит Лавалю, чтобы поставить его в известность. Визит вежливости Фландену. Совещание министров-радикалов.

Воскресенье, 19 января. Президент республики оказал мне честь, вновь обратившись ко мне с просьбой предпринять еде одно усилие в отношении моих коллег.

Заседание Исполнительного комитета. Я ожидал его не без опасения. Основываясь на некоторых сведениях, я боялся резкого взрыва, который мог бы в тот же самый день положить начало правительственному кризису. Таково было желание Альбера Бейе, которого я знал как человека прямого и непримиримого. После долгой беседы с ним мне удалось убедить его в том, что нельзя действовать таким образом. Сердце у меня сжалось, когда я входил в переполненный зал отеля «Континенталь». Избрание Даладье председателем партии вызвало сильное волнение; среди собравшихся были большие разногласия. Доклад Жана Зея, сдержанное выступление Бейе несколько успокоили присутствующих. Собрание явно желало единства; мой призыв к сдержанности, который мне столь трудно было произнести, оно восприняло с тронувшей меня благосклонностью. В конечном итоге оно формально осудило внешнюю политику Лаваля; оно потребовало соблюдения партийной дисциплины, но предоставило парламентариям самим претворять свою волю в действия. В ходе моего выступления я имел возможность объяснить яростные нападки печати, и в частности нападки де Кериллиса. «Реакция, – сказал я, – хотела бы нам навязать перемирие только в одном смысле». Не без волнения я распрощался с немногочисленным персоналом дома на улице Валуа.