Из книг мудрецов. Проза Древнего Китая - Страница 40

В порядке определенном лето сменяет зиму, распределяя все сущее по их непреложным местам. Мудрый министр упорядочивает дела современников, умело назначает чиновников и распределяет должности. И таков порядок и в мире, и во вселенной. Установлены нормы знатности и ничтожества — люди ищут наград и страшатся наказаний. Силы людей равны — и, не страшась тирании, они вступают в соперничество друг с другом. Так появляются совершенномудрые, которые, следуя веленью Неба, изобретают сети для охоты и рыбной ловли и орудия для добывания огня; испробовав разные растения, избирают зерновые для употребления в пищу и строят дома, чтоб было где укрыться; удаляясь от зла и радуясь успеху, готовят много разнообразных вещей и преподносят их людям. Народ ликует и чтит их, превозносит и преклоняется перед ними. Так и появляется на свет путь государей и путь подданных. Откуда же тогда взяться законопорядку, при котором обманывают глупых и притесняют слабых?

Три государя и пять царей, сменяя друг друга, установили порядок: поощряли одно и пресекали другое. Сочинялись дивные, просветленные песни, широко и величаво свершались изменения. Великой основой было благоденствие. Во времена семи правлений голоса птиц, звучавшие в листве утунов, встречали солнечное утро, пробуждая спящих. Цилини были довольны, их души радостны, драконы и черепахи выплевывали водоросли на пологих речных берегах. Величавые старцы приумножали славу, продвигаясь по дороге, предуказанной Небом. Опасное оружие хранилось под замком, и царственный ветер веял над девятью областями. И произошло все это благодаря следованию ритуалу; государь был спокоен, радость царила вокруг, а все наказания были оставлены.

И уж если мотовство, разврат и буйство коренятся в людях — то неужели же не коренится в них необходимость в государе? Лишь один господин Бао утверждает, что власть монарха возникла по вине пришедших в упадок поколений. Говоря так, он не вникает в смысл верховного правления. Ведь в отдаленной древности первозданная простота еще не претерпела изменений, народ был уважаем, и к детям относились как это должно по молодости их. Лукавые помыслы не появлялись, отцы ставились детям и внукам в пример, и мудрость не извращалась. О недолжном знали, но недолжного не совершали; умели и желать, и терпеть. Если же человек с человеком начнут бороться за право владения травой и сорняком, семья с семьей затеют тяжбу из-за земель с гнездами и норами, а наверху не будет чиновника, выпрямляющего искривленное, тогда как внизу будут могущественные клики,— то их борьба между собой перейдет во всеобщую войну, люди заострят палки и камни, дабы могли они служить оружием в боях, поля же покроются рядами трупов, и кровь обагрит дороги. И если долго не будет государя, то погибнут и оставшиеся в живых.

Итак, почтенный господин, если бы неупорядоченный хаос был прекрасен, то Небо и Земля не смогли б разъединиться! Так неужели же творенье мира было заблужденьем и мрак скрывается в сиянии небес?!

Древние при жизни не обитали в домах, а после смерти не покоились на кладбищах. Весел тогда не знали и по рекам не плавали, а на суше не использовались телеги, запряженные лошадьми. В те времена люди могли невзначай проглотить яд, этот огонь, сжигающий все внутренности, и погибнуть от него в жестоких муках. Болезни тогда не лечили — ведь искусство врачевания было неведомо. Смерть от пустых причин была обыкновением и уносила бесчисленное множество жизней. В последующие эпохи совершенномудрые исправили это положение и передали плоды своей мудрости потомкам. И поныне люди ценят их несравненное милосердие и получают выгоду от искусных орудий, изобретенных ими.

Сейчас вы, почтеннейший господин, живы, и вас не гонят в презренные гнезда и норы, а умрете — и тело ваше не бросят средь поля. Ныне и воды усмирили, и по каналам можно путешествовать, и даже безбоязненно странствовать в горах с ношей, так как освоены и горы.

Пренебречь котлами — и питаться протухшим мясом; отказаться от иглоукалывания и лекарственных минералов — и страдать от посылаемых природой недугов; считать наготу украшением — и не носить одежду, встретить женщину— и вступить с ней в брак без посредничества свахи — все, к чему вы, почтенный господин, призываете, совершенно невозможно! И уж тем более нельзя обойтись без государя!

Если из-за желудей и камней люди спорят и борются между собой, то уж употребление в пищу лебеды и ботвы гороха способно породить насилия и грабежи. Такова природа желаний и страстей: в день, когда пробудился дух вожделения и впервые возникло стремление к богатству, началась и череда убийств, насилий, жестоких злодейств. И происходит это, пока возлагают надежды лишь на одну природу естества. Так в чем же наилучший принцип, вовсе исключающий смуту? Когда царствует просвещенный монарх, весь народ соблюдает установления, до утра пребывает в покое, а перед рассветом вкушает свою пищу. Отбрасывает в сторону клевету и злословие и продвигается вперед, обретая заслуги. Несет ответственность за пополнение храмового имущества и внимает звукам народных песен, слагающихся в разных провинциях. Чистый ветер сметает грязь мерзости, утверждаются высокие устои, и смертью наказуются преступления даже за самую малую вину. Девятью походами карается большой мятеж, и делается это во избежание вступления людей на путь жестокости и зверства. Когда же нормы и принципы морали не соблюдаются как должно, тогда, к несчастью, обретают силу буйство, разврат и вероломство, наносящие зло стране.

Вот почему ни одна эпоха не знала недостатка в жестоких ястребах из управ, что попусту используют пращи и арбалеты, и в чиновниках, с яростью тигра орудующих палками и секирами на своих высоких должностях. Когда же верховная власть потакает им и они не ведают страха — тогда и появляется разбойник Чжи, повсюду бесчинствуя, убивая и грабя. Людям же достойным только и остается, что, склонив голову, покорно ждать, когда грянет беда. И нет тогда правителя, способного издать указ, как нет и сильного человека, на которого можно положиться. И вот уж семьи, возжелавшие чужого, уподобляются варварам, а люди становятся похожими на Хуэя, жившего под ивами: хотят взвалить на плечи свиную тушу — и не чувствовать вони, зайти в воду — и не замочиться, скакать во весь опор без поводьев и узды и плыть в лодке без рулевого колеса — как будто это возможно!»

***

ИЗ «ГУАНЬ ИНЬ-ЦЗЫ»

Книга «Гуань Инь-цзы» — «Учитель Инь с заставы» — названа по имени легендарного древнего мудреца Инь Си (или Гуань Инь-цзы)—того самого, что последним вел беседы с Лао-цзы, прежде чем патриарх даосизма покинул Срединные царства. Далеко продвинувшийся по пути духовного совершенствования, Инь Си якобы по колебанию эфира, по фиолетовой дымке определил приближение человека необыкновенного и оказал ему радушный прием, а после упросил написать «Даодэ- цзин», чтобы мудрость Лао-цзы не была утеряна для Китая безвозвратно. По одной версии, Инь Си последовал за Лао-цзы в его путешествии на запад; по другой — остался в Срединных царствах и имел учеников. Само существование книги «Гуань Инь-цзы», где собраны его изречения, предполагает именно второй вариант. Небольшая книжечка состоит из девяти глав с очень характерными названиями: «Столп», «Предел», «Талисман», «Зерцало», «Эликсир» и т. д. Древний библиограф Лю Сян в своем предисловии называет ее «тайной книгой», повествуя о том, как некогда она была захоронена вместе с другими драгоценными предметами при погребении первого министра древнего удела Цао, как затем некий маг преподнес ее увлекавшемуся даосизмом ханьскому императору У-ди и как она попала, наконец, в библиотеку князя Лю Аня — составителя философского компендиума «Хуайнань-цзы». Отец Лю Сяна, занимавшийся делом мятежного князя, привез ее к себе домой, где она стала одной из любимых книг юного Лю Сяна. Тот сразу подметил ее отличие от других творений древнего даосизма: человеческой душе она «сообщает прохладу и легкость, не делая ее безумной».

К сожалению, уже в средние века текст «Гуань Инь-цзы», да и предисловие, приписываемое кисти знаменитого Лю Сяна, вызывали у знатоков большие сомнения. И дело не только в отличии языка «Гуань Инь-цзы» от языка Лао-цзы и Чжуан- цзы, в явно более поздней лексике и грамматике, но и в том влиянии буддийского мировоззрения, которое ощущается в этом памятнике. Конечно, известно, что при династии Поздняя Хань, во II в., в столице Китайской империи уже существовала довольно значительная буддийская община, и предания рассказывают о еще более раннем проникновении буддизма в Китай. Но влияния на развитие древней классики буддизм оказать не смог — он еще только накапливал силы, оставаясь в сфере идеологии аутсайдером. Положение в корне изменилось в эпоху Южных и Северных династий (IV—VI вв.) и тем более в эпоху Тан (VI—IX вв.) — обычно к этому времени и относят «Гуань Инь-цзы» (не позднее VIII в.) — своеобразный сплав даосизма с буддизмом. Быть может, «Гуань Инь-цзы» действительно поздняя подделка, заимствовавшая название у древнего сочинения, что упоминается еще в первой китайской библиографии, в «Истории династии Хань». А может быть, что-то сохранилось здесь и от древнего «Гуань Инь-цзы»... Во всяком случае, художественные достоинства этого памятника несомненны, мысль своеобразна, и мы представляем несколько фрагментов из него на суд читателя — тем более что на русский язык «Гуань Инь-цзы» никогда не переводился.