Из истории Евразии - Страница 2

Уже во время второй своей лагерной эпопеи начал Лев Николаевич писать первую книгу своей «Степной трилогии» – «Хунну». На маленьких листочках, которые он умудрялся доставать и которые ему дарили друзья, постепенно воссоздавалась история первого из прославивших себя народов Великой степи. Рукопись уцелела, дожила до освобождения, в 1956 г. Лев Николаевич привез ее в Ленинград, а в 1960 г. «Хунну» вышла отдельной книгой[2]. Чуть раньше увидела свет и первая печатная работа по истории тюрок[3]. Лев Николаевич, напряженно работая, очень быстро обобщает весь свой материал по тюркской истории ив 1961 г. защищает докторскую диссертацию «Древние тюрки VI-VIII вв.». Так была закончена вторая книга «Степной трилогии» – «Древние тюрки», однако свет она увидела лишь шесть лет спустя[4].

Отметим, что «Древние тюрки» занимают огромное место не только в системе научной аргументации Л.Н.Гумилева, но и в характеристике его нравственной позиции.

Недаром на титульном листе «Древних тюрок» стоят следующие слова: «Посвящаю эту книгу нашим братьям – тюркским народам Советского Союза». И дело здесь не только и не столько в личной симпатии, хотя и в ней по отношению к тюркам и монголам у Льва Николаевича нет недостатка. Ведь Лев Николаевич Гумилев первым возвысил свой голос в защиту самобытности тюрко-монгольской истории и культуры, которым ранее неизменно отказывалось в праве на равноценность с историей европейской или китайской. Гумилев первым выступил против европоцентристской «черной легенды» о татаро-монгольском иге, об извечной вражде кочевников Степи с земледельцами Леса[5]. Именно Льву Николаевичу принадлежит честь переосмысления на основе строго научной фактологии той роли, которую играли тюркские и монгольские народы в истории России. И оказалось, что не было непрерывной войны не на жизнь, а на смерть, не было ненависти, а была система динамичных, крайне сложных политических отношений при неизменном чувстве симпатии и уважении этнического своеобразия друг друга. Оказалось, что не было у народов Великой степи патологической жестокости и склонности к разрушению достижений культуры. Напротив, представители Великой степи всегда исповедовали убеждение, что «за удаль в бою не судят, а предательства не прощают». Конечно, стереотипы поведения этих народов были отличны от европейских, но это не значит, что они были хуже – они были просто другими. Но мало того, стереотипы Степи русским долгое время казались предпочтительнее европейских или китайских!

Л.Н. Гумилев сформулировал доказательную концепцию естественного братства русского народа с народами тюркскими и монгольскими. Можно без всякого сомнения утверждать, что это братство стало для него нравственным императивом.

Вместе с тем исследование истории Великой степи позволило Льву Николаевичу «выйти» на границу истории с географией, уловить зримую взаимосвязь изменений хозяйственной и политической системы данного этноса с изменениями в его родном, кормящем ландшафте. Материал по истории Великой степи дал такую возможность исследователю далеко не случайно. В условиях экстрааридного климата взаимосвязь географических условий с изменениями в культуре и политике выявилась гораздо резче, нежели в мягком приморском климате западноевропейского полуострова. Но даже здесь Л.Н.Гумилев не удовлетворился общими соображениями, а решил проверить свой тезис на материале своеобразного ландшафтного и культурного региона – Прикаспия. Научные результаты археологических экспедиций, проведенных в 1959-1964 гг. под руководством Л.Н.Гумилева, блестяще подтвердили выдвинутую им гипотезу о механизме взаимосвязи между вмещающим ландшафтом и исторической жизнью этноса. Эти научные результаты были изложены автором в целом ряде научных статей и содержали развернутые доказательства зависимости между циклонической деятельностью, колебаниями уровня Каспийского моря и ритмикой кочевой культуры народов степной зоны Евразии[6].

Описание гетерохронности увлажнения Евразии было настолько верной гипотезой, что дало возможность Л.Н.Гумилеву сделать еще одно, на сей раз археологическое, открытие: доказать расположение городов Хазарского каганата на тех территориях Волжской дельты, которые сегодня заняты водами Каспийского моря. Открытие Хазарии, подробно описанное Л.Н.Гумилевым в специальной работе[7], положило конец многолетним спорам специалистов о местонахождении и разнообразии причин гибели Хазарского каганата. Но самому Л.Н.Гумилеву его открытие дало еще больше, поскольку оно создавало основу для переосмысления всей истории Восточной Европы и Срединной Азии в VIII-XI вв. Позже Л.Н.Гумилев вернется к хазарской теме, и возвращение это будет триумфальным. А в конце 60-х гг. обращение к географии Каспия знаменовало собой тот факт, что были созданы все необходимые предпосылки для рождения естественнонаучной теории этногенеза: открыта как явление пассионарность и объяснена ее природа; создана концепция взаимосвязи этноса с ландшафтом и, наконец, сформирован информационный архив по огромному и своеобразному историко-культурному региону – Великой степи.

Тогда-то и появилась в «Вестнике Ленинградского университета» первая серия из полутора десятков статей по географической теории этногенеза – «Ландшафт и этнос». Параллельно со статьями в «Вестнике» выходили и его статьи аналогичной тематики в «Докладах Географического общества», а также цикл более популярных работ по этногенезу в журнале «Природа».

Однако уже появление первых работ Л.Н.Гумилева по этногенезу вызвало резкую печатную полемику, кондиции которой были куда как далеки от научных. Ненаказуемая инициатива принадлежала тогдашнему директору Института этнографии АН СССР Ю.В.Бромлею и его ближайшим сотрудникам. Проявить такую инициативу было легче легкого, ибо крайне реалистичная в своих выводах концепция этногенеза Л.Н.Гумилева плохо согласовывалась с официальными установками национальной политики эпохи застоя. В качестве таковых выступали «сближение наций и народностей в процессе построения развитого социалистического общества», «возникновение новой исторической общности людей – советского народа» (разумеется, в результате действия «социально-экономических факторов»). За всеми этими многократно и на разные лады повторяемыми заклинаниями реально стояло лишь одно: этническая принадлежность человека рассматривалась в качестве ненужного препятствия на пути к достижению желанной «социальной однородности общества». Горькие плоды такой национальной политики мы пожинаем сегодня, но тогда эти печальные результаты казались адептам официальной точки зрения просто невозможными.

На первом плане оказалась защита чести мундира: как из рога изобилия посыпались в адрес Л.Н.Гумилева из уст этнографов-социологов обвинения в «географическом детерминизме», «бихевиоризме», «биологизме», напоминания о «примате социального над биологическим», «влиянии классовой дифференциации» и прочей обществоведческой атрибутике[8]. Справедливости ради стоит сказать, что московская академическая общественность была не одинока в своем благородном «марксистском» негодовании. Сказал свое слово (видимо, памятуя о семейных традициях) и секретариат Союза писателей. С прямым печатным доносом на Л.Н.Гумилева выступил в журнале «Наш современник» автор романа-эссе «Память» В. Чивилихин. Изложив свой взгляд на историю Великой степи как историю патологических насилий и убийств, творимых на базе неразвитых производительных сил, автор эссе призывал к запрещению «человеконенавистнической» теории пассионарности, к наказанию ученого, посмевшего отторгнуть миф об извечной вражде Руси и Степи.

Вся эта кампания, конечно, тяжело сказалась на судьбе этнологических работ Л.Н.Гумилева. А ведь середина 70-х гг. оказалась, пожалуй, наиболее плодотворным периодом жизни ученого. Завершив цикл статей «Ландшафт и этнос», Л.Н.Гумилев пишет на ее основе свой фундаментальный трактат – «Этногенез и биосфера Земли». В этой работе сплелись воедино энциклопедические знания всемирной истории и географии Земли, натурфилософский характер мышления и литературный талант ее автора. Высочайший творческий синтез позволил Л.Н.Гумилеву создать целостную, непротиворечивую пассионарную теорию этногенеза, в основе которой представление об этносе как биосферном, несоциальном феномене человеческого поведения.