Из детства Литы - Страница 5

— Они, сказывают, красавицы были и веселые такие, и был у них жених, уж должны были на Красной горке свадьбу сыграть. И вот поехали это они раз кататься, жених-то молодой, красивый был — верхом, вишь. Лошадь-то под ними чего-то испугалась, сбесилась да и сбрось его; он это о тумбу головой как ахнется… так и дух вон.

— Умер? — с ужасом, замирая, спросила Лита.

— Вестимо, помер… Часочка два, сказывают, промучился и помер. Ну вот, тетенька-то ваша с тех пор заперлась у себя и никого видеть не хочут.

Лита понять сразу не могла.

— Да почему же?

— Вот потому же… Что коли он помер, так и никого другого ей не надо. И сама вроде как бы померла, потому семь лет сидит без света Божьего, только няньку свою Антипьевну к себе пускает.

— Что ж она там делает? — широко открыв глаза, спросила Лита.

— А Бог их знает! Говорят, плачут да по комнатам ходят, да книжки читают, на портрет его смотрят… вот и все.

— Ведь это же ужасно!.. — воскликнула Лита. Ей казалось непонятным, чудовищным — молодой, красивой вот так запереться и сидеть долгие годы одной, никуда не ходить, никого не видеть, ничего не делать…

— Чего ужасно? — сказала спокойно Лушка. — Я бы на их место с удовольствием… Никто тобой не помыкает, все тебе принесут, все сделают, сиди да лежи, что хочешь!.. Только и заботы!

Для Лушки такое спокойствие казалось недосягаемым идеалом, — до того она уставала возить, поворачивать, кормить капризную бабушку и разговаривать с ней по ночам, когда старухе не спалось.

Но Лите это добровольное затворничество не давало покоя, и мало-помалу мысль об этой странной тетушке взяла в ее пылкой головке верх над всем другим. Теперь, когда она гуляла по саду, уже начинавшему освобождаться от зимнего оцепенения, она со жгучим любопытством глядела на занавешенные окна левой половины. Иногда некоторые окна открывались, и Лита невольно подходила к ним ближе, в надежде, не увидит ли она тетушку; но не видала ничего, кроме силуэта старой Антипьевны, проветривавшей одну комнату за другой. С Антипьевной девочка познакомилась, конечно, как и со всею прислугой. Старушка от затворнической жизни, которую она добровольно делила со своей госпожой, стала очень несловоохотлива. Увидавши Литу, она только поклонилась ей и промолвила:

— Мелитиночкой звать-то?

— Да… — ответила Лита. Ей нравилось круглое, доброе, хоть и отуманенное какой-то грустью лицо старушки. Но она не отважилась с ней разговаривать и, только завидев, всегда смущенно улыбалась и кланялась:

— Здравствуйте, Антипьевна.

Мысли о тетушке непременно вызывали у нее представление о разных сказочных заколдованных царевнах, злых и добрых волшебницах. Сказок она не забывала. Лита очень скучала без чтения, потому что тетя Агния своих душеполезных книг не давала ей с собой. А все книжки, привезенные из дома, она перечитала по нескольку раз. Но как-то раз, когда весь дом спал после обеда, Лита, от скуки заглядывая в разные шкафы и комоды, нашла в диванной незапертый шкаф, набитый разрозненными и растрепанными книгами. Для девочки это был целый клад: это неожиданное открытие дало пищу для молодого жадного ума. Правда, пища эта была не очень полезная, но все же лучше, чем голод… Были тут и «Бедная Лиза» Карамзина, и старые тома «Нивы», и календарь 1875 года, и «Сонник», — но зато нашелся Гоголь, разрозненные тома Пушкина, «Крошка Доррит» Диккенса и другие книги, на которые Лита набросилась с восторгом. Были там и старые учебники; на русской хрестоматии Лита вдруг увидела сделанную детским почерком кривыми буквами надпись: «1870 года 1-го сентября Мелитины Рябининой», и у нее забилось сердце от волнения — детская книга ее матери! Эту книжку она унесла к себе, завернула в чистую белую бумагу, прикрепила бумагу облатками в виде незабудок и надписала, стараясь как можно красивее выводить буквы: «Книга мамочки».

Лита хоть и не помнила матери, но из рассказов бабушки создала образ прелестной молодой женщины, нежной, доброй, хранила о ней память прямо с благоговением, про себя не называя ее иначе как «мамочка». Ей даже мысленно приятно было произносить это ласковое имя, которого не хватало одинокой детской душе.

С находкой книг ей стало житься легче. К ней в доме привыкли, как привыкли бы, вероятно, к котенку или собачке: она никому не мешала. Агния считала, что исполняет по отношению к ней свой долг, и совершенно не интересовалась внутренней жизнью ребенка, да вообще понятие «внутренней жизни» было Агнии чуждо — жизнь сводилась для нее ко сну, еде, расчетам и молитвам.

Становилось все теплее и теплее. В окнах, выходящих во двор, выставили рамы; в саду красная верба покрылась пушистыми шариками и зазеленела травка.

Теперь у Литы появилось новое развлечение, тем более занимательное, что оно было сопряжено с «опасностью» и «риском».

Когда в девять часов дом замирал, Лита надевала калоши, накидывала теплый платок и потихоньку через окно уходила в сад.

Никому никогда не приходило в голову после девяти часов прийти и взглянуть, спит ли она, не разметалась ли, не жарко ли, не холодно ли ей, — у нее убирали свечу, и этим дело кончалось. А ей не спалось. Начитавшись за день книг, наполнявших юную головку целым миром разных картин, вопросов, фантазий, она просто не могла лежать спокойно. А в ставни, в прорези сердечком, смотрела луна, и в саду казалось так чудно… Лита убедилась, что ставень не запирали, а только затворяли. Она открывала окно, оглядывалась и с бьющимся сердцем ставила сначала одну ногу на выступ фундамента, потом другую, потом тихонько спрыгивала на мягкую, чуть влажную землю — и исчезала в саду.

Турки она не боялась — она с ним давно подружилась, принося ему разные лакомые косточки и лаская его, так как очень любила собак и знала, что они не трогают, если их не бояться и не дразнить. Она и теперь всегда относила ему кусок хлеба и гладила по большой голове, а он благодарно лизал ей руки, тихо повизгивал и рвался за нею, пока позволяла цепь.

Свела она дружбу и со старым ночным сторожем, единственным, кто мог бы «донести» на нее; старик твердо помнил, что он должен сторожить дом от воров и разбойников, а раз барышня не принадлежит к их числу, так и пусть гуляет на здоровье. И когда она его, ластясь и конфузясь, попросила: «Мне можно погулять по саду, Арефьич?» — тогда он удивленно ответил: «Твой сад-то, гуляй на здоровье…»

И она не боялась бегать по большим аллеям, освещенным луной, смотреть на узоры и переплеты черных теней на земле и вдыхать пряный запах мокрого листа и молодой травы под мерный стук колотушки Арефьича. Иногда она бежала к старику и говорила:

— Арефьич, можно с тобой походить?

— Чего ж, ходи, Господь с тобою! Места всем хватит! — отвечал Арефьич, и они шагали вместе, причем Лита приставала к Арефьичу с разными расспросами: его она тоже не боялась.

Арефьич рад был развлечению в свои длинные ночи и охотно рассказывал Лите все, что знал, пыхтя трубкой и ворча иногда, как старая нянька:

— А ты в воду-то не ступай, видишь — лужа?

Знал Арефьич много, жил он при рябининском доме с незапамятных времен, сперва кухонным мужиком, потом дворником и уж потом, когда ослабел для другой работы, ночным сторожем.

— По ночам-то я все равно не сплю! — объяснял он Лите. — Хоть ты мне целковый заплати — не засну, и шабаш! А попробуй уснуть — сейчас это он меня давить начнет.

— Кто он?.. — спрашивала Лита с интересом.

— Тьфу, тьфу! Не к ночи будь помянут: известно кто — анчутка!

Что такое анчутка, Лита уже смутно знала. В анчутку верил весь рябининский дом, и Марина неоднократно внушала Лите:

— Закрывай, матушка, на ночь все, что есть: и ящики, и комоды… Храни Бог бутылку открытой оставить или там банку с вареньем: сейчас анчутка влезет и все перепортит.

Таким образом Лита освоилась с этим понятием. Арефьич дополнил ее сведения рассказами о том, что надо в конюшне держать козла, а то он всех лошадей перепортит.