Из архивов тайного суда - Страница 17
Наконец монархи опять заговорили на человеческом наречии.
– Мда, – произнес Лука,– отсрочка… Вот так сюрприз от господ тайных судей!.. Но ты говоришь, маленький человек, что отсрочка не очень долгая?.. Ты, кажется, сказал – всего лишь…
– По его словам, всего лишь на две недели, – подсказал Фома.
– И это с их стороны, по-моему, впервые?
– Ja, ich erinnere mich nicht, einen anderen Fall.36
– Ну, в таком случае…
– In this case…37
– В таком случае, мы пока милуем тебя, маленький человек. Да, мы в слезах от страданий наших подданных в течение целых двух недель – но мы милуем, милуем тебя!
– Пока что милуем, – поправил Фома.
– Oh, certo!38 Только п ока что! И наше терпение далеко не бесконечно.
– Но за это терпение…
– Да, да, за наше терпение мы взымем… – Монархи переглянулись.
– Сколько?.. – прохрипел я со своих цепей.
– О, мы взимаем… как бы это выразиться…
– Живьем, – подсказал Фома.
– Ибо, ыш абарак бузык.
– Ыш абарак бузык, – согласился с ним Фома.
Что значит «живьем», я понял лишь в следующий миг, когда Лука щелкнул пальцами, уродец из свиты поднял ведро, а уродица выхватила из ведра раскаленные щипцы и ухватила ими меня за бок. Сквозь адскую боль я слышал несущиеся со стороны трона слова:
– А дальше – секирбашка!
– Necessarily39, секирбашка!
– Ыш абарак бузык!
– Ыш абарак бузык!
…«Ыш абарак бузык… Ыш абарак бузык… Секирбашка…» Но это уже повторял я сам перед тем, как прийти в себя, когда спустя некоторое время люди Васильцева подобрали меня в самом жалком виде в городском саду.
Надо ли после этого объяснять, почему я был не слишком расположен идти через их вагон?
* * *
МОЛНИЯ
ОСТАНОВИТЬ КУРЬЕРСКИЙ ОДЕССА САНКТ ПЕТЕРБУРГ НА СТАНЦИИ ПАНТЕЛЕЕВКА ТЧК
НЕПОДЧИНЕИЕ КАРАТЬ СО ВСЕЙ РЕВОЛЮЦИОНОЙ РЕШИМОСТЬЮ ТЧК
СТАЧКА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ СТАЛА ВСЕРОССИЙСКОЙ
ПОЗДРАВЛЯЕМ ЗПТ ТОВАРИЩИ ВОСКЛ ЗН
ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ КОМИТЕТ ВСЖ
* * *
Следующий вагон, в котором ехали люди Япончика, я тоже предпочел пройти по крыше и, лишь затем сойдя вниз, стал передвигаться по коридорам и тамбурам, направляясь в восьмой вагон, где располагался начальник поезда.
– Вот, – сказал начальник, передавая мне обе телеграммы. И нерешительно спросил: – А что думают их высокопревосходительство – до Петербурга-то доберемся? Похоже, стоит уже вся Русь-матушка.
Мне оставалось лишь пожать плечами, после чего я сразу развернул телеграмму, адресованную лично мне.
Андрей Исидорович шифром передавал, что с поземными царями у Тайного Суда нынче никаких трений нет, но все же призывал меня к осторожности. Мое же решение, касающееся охоты на Черного Аспида, он вполне одобрял и даже обещал со своей стороны оказать мне посильную помощь. Хотя я и понимал: ну какая может быть тут помощь из недосягаемой нынче Москвы?!
Эту телеграмму я тут же порвал и выбросил в окно, вторую же, на имя генерала, ввиду грозных надписей «лично, строго секретно», не стал вскрывать на глазах у начальника поезда, а сделал это лишь выйдя из его вагона.
Прочел – и даже приостановился на миг.
Ничего себе! Ну, сударь Черный Аспид, а ты хитер!
Так ведь и я оказался не лыком шит: с первого же выстрела попал, если в не самое «яблочко», то, во всяком случае, в «девятку»!
Я спрятал эту телеграмму во внутренний карман и заторопился назад.
Предвкушение близкой победы (хоть бы, быть может, пока и не окончательной) полностью затмило во мне даже осторожность, я уже не намеревался, подобно сорванцу, скакать по крышам, пребывал в том состоянии, когда едва ль что-либо вообще способно человека остановить.
Сквозь вагон одесской «братвы» я прошагал без всяких осложнений, здесь шлепали картами, пили водку, всем было не до меня, лишь Майорчик пьяно помахал мне рукой:
– Наше с кисточкой господам революцьёнэрам!
Вставляя универсальный железнодорожный ключ в дверь вагона, где ехали «их монаршии величества», я не испытывал страха. «Если что – пристрелю обоих», – твердо подумал я. Тринадцать оставшихся патронов в двух пистолетах и две запасные обоймы к люггеру, которые я умею менять мгновенно, давали мне возможность уложить целый стрелковый взвод. Проскользнула даже мысль: а не пристрелить ли в любом случае этих упырей, просто в память о нашем первом, не слишком добром знакомстве; но эту мысль я в себе притушил: во-первых, это могло повредить Тайному Суду, а во-вторых, я вообще по природе своей не злопамятен и даже мстить готтентотам после той их не состоявшейся трапезы (со мною в роли блюда) не счел нужным, полагал, что это так же нелепо, как мстить стихийному бедствию.
…Дверь в передвижную преисподнюю на колесах, однако, не поддавалась, вероятно, там имелся еще и какой-то потайной замок. Я было полез в карман за отмычкой, но тут вдруг дверь сама распахнулась, и я ступил во тьму и в смрад от квашеной капусты. Из противоположного конца вагона доносились звуки пения. Нестройный хор мужских и женских голосов почему-то исполнял реквием времен Кавказской войны, только слова были иные:
«Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаве-е-етной к наро-о-о-оду…»40 –
так что я уж было подумал, не тризну ли по своим усопшим монархом справляют их уродцы и кикиморы…
Увы, оба упыря были живы. Со времен Англо-бурской войны я обучился видеть во тьме и, мигом восстановив в себе этот навык, обнаружил, что оба подземных монарха стоят прямо передо мной. Обе мои руки невольно потянулись к пистолетам…
Пистолетов, однако, в карманах не было. Да, ловко они успели сработать!.. Впрочем, я и голыми руками кое-что делать умел…
Горбун Лука два раза хлопнул в ладоши – и хор мигом умолк.
– Мы тебя снова приветствуем, маленький человек, – сказал он мне. – Надеюсь, ты не обижен на нас с предыдущей встречи?
– А то на обиженных воду возят, – вставил Фома воровскую максиму сахалинской каторги.
Вместо ответа я спросил:
– Вокалом увлекаетесь, ваши величества?
– Oui, nous répétons41, – кивнул Лука. – Как бы это?..
– В духе времени, – подсказал Фома.
– Вы имеете в виду нынешнюю революцию? – спросил я. (Действительно, в эту революцию отчего-то повсеместно много пели.)
Лука воскликнул:
– О, да! В такие прекрасные времена!..
– «Прекрасные»? – удивился я. – Никак, ваши величества – революционеры?
– А что, в какой-то мере, – подтвердил Фома. – Можно сказать, сочувствующие. – А Лука добавил:
– Знаете, там у другой революционной песенки есть слова… – И он весьма немелодично пропел:
Вста-а-авай, проклятьем заклейменный,
Ве-е-есь мир голодных и рабов…
Там еще есть слова…
– «Кто был никем, тот станет всем», – подсказал Фома.
– Да, да, – кивнул я, – «Интернационал», гимн революции. Полагаете, это имеет отношение и к вам?
– А как же! – снова воскликнул Лука. – «…Голодных и рабов!», «весь мир», «кто – никем, тот – всем!..» Близится, близится и наше времечко!.. Советую, кстати, не вспоминать старых обид и прибиваться к нам, ей-ей, не прогадаете!
Да, похоже, это впрямь было их время! Со вселенским хаосом, с дымом и гарью, с подступающим голодом!..
– Никак не прогадаете! – повторил Лука. – Куда полезнее, чем за всякими там аспидами гоняться. (И все-то они знали!) Давайте, давайте! Ыш абарак бузык!..