Иван-силач - Страница 1

Эрих фон Нефф 

Иван-силач

            Он родился почти в пять с половиной килограммов весом. Настоящий богатырь. Породой в деда пошел, наверное.

Его дед по отцовской линии, Кирилл, был моряком, ходил на корабле от Владивостока до Америки. В Сан-Франциско прихотливая судьба свела его ненадолго с Ярким Цветком, женщиной из племени навахо, что жила по соседству с молоканами в районе Рашен-Хилл. Когда, почти два года спустя, он вернулся в Сан-Франциско, то снова встретил ее – но уже не одну.

            – Твой сын, – сказала она просто, держа на руках черноволосого мальчугана.

            Яркий Цветок хотела отправить сына в резервацию, к своему племени, однако Кирилл и слышать об этом не желал. Однажды ночью он забрал сына с собой на борт корабля и увез на другой конец мира, в Россию. Яркий Цветок вернулась в резервацию одна. Больше они не виделись.

Мальчику дали имя Максим; он вырос, не зная родной матери, чужая земля стала ему родиной. Молодость Максима пришлась на бурные годы Гражданской войны; ветры революции занесли его на другой конец страны, сражался он на стороне красных, бился с белофиннами в Карелии, а после войны остался строить Карельскую трудовую коммуну. Это был отец Ивана.

Со стороны же его матери, Ольги, не было особой ясности. «Кажется, мы из бурят-монголов», – единственное, что она могла поведать о своей родне. Однако никаких свидетельств ни в подтверждение ее словам, ни против этого, так и не нашлось. А уж какими ветрами ее занесло на Ладогу – бог весть.

Впрочем, родительские родословные были для Ивана все равно что сказки.

            С ранних лет Иван работал в родном колхозе; своей невероятной физической силе особого значения не придавал, принимая ее как данное от природы. Чем он действительно гордился, так это своими способностями в механике: только лишь по звуку работы двигателя, Иван сразу мог определить, где кроется неполадка, а на сваренных им металлических деталях даже самый придирчивый глаз не мог разглядеть шва.

            Наверное, вот так, в колхозной механической мастерской, могла пройти вся его жизнь. Но кто знает заранее, что ему уготовано?..

            …22 июня 1941 года началась война, впоследствии названная Великой Отечественной.

Вскоре со всей страны к линии фронта длинными железными змеями потянулись поезда, полные наскоро мобилизованных солдат, что еще вчера были рабочими и колхозниками. Были там и те, кто никак не мог усидеть на месте; они порой шумно спорили, порой истерично веселились, а иногда, несмотря на строгий запрет, ухитрялись раздобыть выпивку. Но были и те, что просто молча сидели, погруженные в тяжелые раздумья, и невидящими взглядами смотрели на проносящиеся за окнами среднерусские поля и перелески. В одном из идущих на фронт поездов ехал и Иван.

            Любой армии во все времена нужны такие солдаты как Иван, хотя исход всех сражений зависит, как правило, от совершенно обычных людей.

Будь Иван в Сан-Франциско вскоре после налета японцев на Пёрл-Харбор, он увидел бы, как новобранцы выстраивались в ряд перед зданием паромного терминала. Артиллерийский сержант из Корпуса морской пехоты прохаживался вдоль строя, выбирая самых рослых. Указывая, он коротко бросал: «Ты. Шаг вперед». Когда сержант прошел мимо, один из отобранных попытался было незаметно отступить, но солдаты берегового патруля были начеку и вернули его в строй. Оставшихся разделили на две шеренги; слева встал главный старшина ВМС, справа – армейский мастер-сержант. «Все, кто с моей стороны, призваны в армию», - сказал мастер-сержант. «Все, кто с моей стороны, призваны во флот, - сказал главный старшина. – Шагом марш на медосмотр». Новобранцев маршем провели к ожидавшим их фургонам. Окажись в том строю Иван, его непременно призвали бы в морскую пехоту*.

Боевым крещением Ивана стала битва под Москвой. Была зима; стоял лютый мороз. Но Ивану это было нипочем, он как будто вовсе не замечал холода. Позже, когда Красная армия перешла в контрнаступление, Иван был ранен. Шальная пуля едва зацепила его правое плечо, но он споткнулся и упал на зазубренный каменный осколок, каких частые взрывы плодили тысячами, серьезно повредив руку в предплечье. Иван даже не посчитал это за серьезное ранение, он намеревался остаться в строю, но лейтенант, его взводный, был иного мнения. «Какой от тебя прок, товарищ солдат, если рана загноится? Отправляйся в лазарет, а эту грязную тряпку сними – от нее рана чище не становится».

            Пока Иван добирался до лазарета, трясясь в кузове попутного грузовика, рана его открылась и снова стала кровоточить. Теперь без чистой перевязки точно было не обойтись. Какой-то грубоватый сержант указал Ивану санитарную палатку. Приподняв полог, чтобы войти, Иван увидел ряд железных коек – пустых, покрытых кровавыми пятнами. Кто был здесь до него? Выжили они или нет? В одном Иван был уверен: уж он-то точно выйдет отсюда на своих двоих, он вернется к своим боевым товарищам. Он сел на одну из коек и задумался о тех, чья засохшая кровь пропитала заскорузлые простыни.

            Внезапно брезентовый полог снова откинулся, и в палатку вошла медсестра. Взглянув на нее лишь мельком, Иван снова опустил голову и сказал:

            – Сестричка, дорогая, мне бы только повязку сменить.

            Когда медсестра подошла ближе, он почувствовал приятный слабый аромат, непохожий на духи, от ее кожи веяло запахом цветов. Не проронив ни слова, привычными движениями она стала расстегивать его телогрейку.

            – Это я и сам могу, – запротестовал было Иван.

            Но когда попытался это сделать, острая боль пронзила его раненую руку. Ему ничего не оставалось, кроме как смущенно принять помощь медсестры. Она помогла ему раздеться, а когда сняла с Ивана гимнастерку, то на мгновение замерла, с удивлением разглядывая его мощный торс: грудь была похожа на бочку, руки бугрились мускулами. Медсестра аккуратно прикоснулась к плечу Ивана, осматривая раны. Ссадина, оставленная пулей, серьезных опасений не вызывала, но вот осколок камня глубоко пропорол мышцу, и рана была загрязнена.