Иван Савич Поджабрин - Страница 5

- Э! э! приятель! так-то ты скрываешься! - заговорил Вася, - хорошо же! давно ли? да какая хорошенькая! ах ты, злодей! ах, варвар! ну-ка, ну-ка, покажи!

Он пошел к дверям.

- Нет, mon cher, постой! нехорошо! не гляди! - говорил Иван Савич, загораживая дорогу. - Ну что она подумает? это совсем не из таких... После я всё расскажу.

- Нет, нет, пусти... не верю!

- Нет, братец, нельзя! пожалуйста, не ходи.

- Ну, познакомь меня. Вот тебе честное слово, не стану отбивать. То-то ты у меня! а я за тобой.

- Что такое?

- Мы впятером обедаем на Васильевском острову, в новой гостинице: говорят, телячьи ножки готовят божественно! проздравим! проздравим! а оттуда на Крестовский... покутим.

- Мне нельзя вечером.

- Отчего?

- Так! - значительно, с улыбкой сказал Иван Савич.

- А! понимаю! счастливец! Ну, завтра мы в театре? Асенкова в трех пьесах играет. Смотри, mon cher, нельзя не быть: что скажут наши? манкировать не должно, а то подумают, что ты хочешь отшатнуться. И то три офицера да вон тот статский, знаешь, что еще полы сюртука всё сзади расходятся, собрали, говорят, партию перехлопать нас, говорят, и в раек людей своих посадят; да где им! слушать любо, как наш угол захлопает: я однажды из коридора послушал - чудо! сначала мелкой дробью - па-па-па, точно ружейный огонь, а там и пошло, и пошло, так по коридорам гул и ходит... Даже капельдинер плюнул и отошел от дверей, а я не вытерпел да и сам давай - браво, браво, наши! Квартальный сердито поглядывал на меня... да пусть!.. Так едем? потом поужинаем, кутнем, а?

- Не знаю, mon cher!

- Чего не знаешь! на первых порах в полночь тебя не примут. Решено: завтра с нами. Ты не знаешь, ведь Шушин награду получил - полугодовой оклад; он обещал полдюжины, да ты на радостях столько же - вот и будет с нас! Смотри же, ждем.

И ушел. А Иван Савич уселся с книгой в руках на маленьком диванчике, как раз против дверей соседки, в живописном положении. Но если бы кто заглянул в книгу, то увидел бы, что он держал ее вверх ногами. Прошло недели три. Они уже кланялись друг другу и даже, стоя каждый в своих дверях, разговаривали. Когда в это время кто-нибудь шел, сверху или снизу, они поспешно прятались. Вдруг соседки не стало видно, и даже дверь была затворена. Иван Савич встревожился.

- Авдей! отчего у соседки затворена дверь?

- Не могу знать.

- Не уехала ли она куда-нибудь?

- Не могу знать.

- Никогда ничего не знает! Я не Суворов, а досадно! Так поди узнай: спроси, здоровы ли? что, мол, вас давно не видать?

Авдей принес ответ, что Анна Павловна нездоровы и приказали просить к себе: "Коли-де вам не скучно будет посидеть с больной".

- К себе! - воскликнул Иван Савич, вздрогнув от восторга, - ужели? а! наконец! Авдей! скорей бриться, одеваться!

Он второпях обрезал в двух местах бороду и щеку и залепил царапины английским пластырем, полагая, что так он интереснее, нежели с царапинами или даже нежели просто без царапин: это очень обыкновенно, она уж его так видала. Он не пожалел на голову пятирублевой помады. Бакенбарды смочил квасом и минут на пять крепко перевязал платком, чтоб придать им лоск и заставить лежать смирно. В носовой платок налил лучших духов. На шею небрежно повязал голубую косынку и выпустил воротнички рубашки. К довершению всего, надел лакированные сапоги и, таким образом, блестя, лоснясь и благоухая, предстал пред соседкой. Она сидела на софе, поджав ноги, окутанная в большую шаль, с подвязанным горлом.

Квартира Анны Павловны была убрана, как убирают почти все квартиры о двух комнатах, с передней и кухней. Диван красного дерева, обитый полинялой шерстяной материей с пятнами, другой клеенчатый диван, полдюжины стульев под красное дерево, старый комод, а на нем туалет, который, в случае нужды, легко можно переносить с места на место. На окнах несколько горшков гераниума и две клетки с канарейками.

У Ивана Савича на подобные визиты давно обдуман был и поклон, и приветствие, и даже мина.

Вошедши, он остановился в некотором расстоянии наклонил немного голову и слегка улыбнулся.

- Наконец я у вас! - сказал он, оглядываясь кругом. - Ужели это правда? не во сне ли я?

- Может быть, этот сон не нравится вам? Бывают сны скучные и тяжелые, - отвечала она с томной улыбкой, - проснитесь... это легко!

- Боже меня сохрани! Пусть этот сон будет непробудным! Она опять улыбнулась.

- Садитесь, - сказала она, - благодарю вас за участие; как это вы вспомнили, и еще через два дня?

- Я не вспомнил: вспоминают о том, что было забыто; я вас не забывал. Но что с вами?

Она поглядела на него довольно нежно и потупила глаза.

- Немного простудилась, - отвечала она, - я думаю... оттого... что бываю иногда... у дверей. Люди обречены на страдание.

Она вздохнула.

Тут Иван Савич посмотрел на нее нежно, а она покраснела. Они молчали несколько времени.

- Вы редко бываете дома? - потом спросила она.

- Нет-с... да-с... смотря по...

- У вас часто бывают гости?

- Да-с... бывают иногда, -отвечал он.

- Кто это... рыжий молодой человек? такой противный: всякий раз заглядывает в дверь.

- Это... "постой-ка, я тону задам!" - подумал он, - это граф Коркин, славный молодой человек, первый жуир в Петербурге.

- А другой, в очках?

- Барон Кизель. Отлично играет на бильярде.

- Как они у вас шумят! что вы делаете?

"Расскажу ей, как мы кутим... Это нравится женщинам", - подумал Иван Савич.

- Кутим-с. Вот иногда они соберутся ко мне, и пойдет вавилонское столпотворение, особенно когда бывает князь Дудкин: карты, шампанское, устрицы, пари... знаете, как бывает между молодыми людьми хорошего тону.

- И вам не жаль тратить денег на шампанское?

- Что жалеть денег? деньги ничтожный, презренный металл. Жизнь коротка, сказал один философ: надо жуировать ею.

- О, да вот вы какие!

- Да-с! - сказал он и вытащил из кармана платок. Запах распространился по всей комнате, так что даже из-за дверей выглянула старуха.

- Где вы покупаете духи? Какие славные! - сказала Анна Павловна, вдыхая носом запах. - Это блаженство - утопаешь в неге!

- В английском магазине.

- А что стоят?

- Десять рублей, то есть три целковых по-нынешнему.

- Стало быть, десять с полтиной? - примолвила она, - как дороги здесь в мире все удовольствия!

- Зато прекрепкие: вымоют платок, всё еще пахнет. Позволите прислать на пробу скляночку?

- Помилуйте... я так спросила... из любопытства... не подумайте...

- Ничего-с! я вам завтра пришлю. Вы меня обидите, если откажетесь принять такую безделицу.

- Ах да! - сказала она, - вы подарили моей племяннице брошку; я ношу ее, видите?

- Очень приятно, - только мне совестно: это слишком недостойно украшать такую грудь... Если б я знал...

- Чем же вы еще занимаетесь?

- Бываю в театре.

- В театре? Ах, счастливые! что может быть отраднее театра? блаженство! в театре забываешь всякое горе. Читаете, конечно?

- Да-с, да... разумеется.

- Что же, Пушкина? Ах, Пушкин! "Братья разбойники"! "Кавказский пленник"! бедная Зарема, как она страдала! а Гирей - какой изверг!

- Нет-с, я читаю больше философические книги.

- А! какие же? одолжите мне: я никогда не видала философических книг.

- Сочинения Гомера, Ломоносова, "Энциклопедический лексикон"... сказал он, - вы не станете читать... вам покажется скучно...

- Это, верно, кто-нибудь из них сказал, что жизнь коротка?

- Да-с.

- Прекрасно сказано!

От этого ученого разговора они перешли к предметам более нежным: заговорили о дружбе, о любви.

- Что может быть утешительнее дружбы! - сказала она, подняв глаза кверху.

- Что может быть сладостнее любви? - примолвил Иван Савич, взглянув на нее нежно. - Это, так сказать, жизненный бальзам!

- Что любовь! - заметила она, - это пагубное чувство; мужчины все такие обманщики...