Иван Калита - Страница 67
С грустью смотрел князь Иван на закладку еще одного пояса новгородских каменных стен: у себя в Москве он имел лишь изъеденный пожарами старый деревянный Кремль, помнивший времена Юрия Долгорукого...
Князю Ивану не было нужды долго гостить в Новгороде. Сделав все, что позволяли обстоятельства, он стал собираться в обратный путь. Довольные сдержанным поведением великого князя, новгородские бояре на прощание «почтиша его дары многими» (38, 88).
На обратном пути из Новгорода Калита неожиданно получил возможность показать новгородцам на деле, что дает им дружба с великим князем Владимирским. В Торжке он узнал, что некоторые новоторжские волости подверглись нападению литовцев. Удар был вероломным: Новгород имел тогда мир с Литвой. Вероятно, литовцы этим набегом хотели наказать новгородцев за их сближение с Москвой. Впрочем, это мог быть и обычный разбой.
Не медля, великий князь послал своих людей вместе с новоторжцами в ответный набег. Отойдя верст на 50 к юго-западу от Торжка, они разорили приграничные литовские городки Осечен и Рясну с прилегающими к ним волостями. Литовцы, видимо, были готовы к нападению и оказали сильное сопротивление. Несмотря на скромные масштабы этого конфликта, он стоил жизни многим: «...и убиша тогда литва много мужей добрых новогородцких, а литвы избиша без числа» (38, 88).
Вернувшись в Москву, князь Иван стал понемногу забывать горький осадок, оставшийся после новгородской поездки. Но судьба уже готовила ему новые испытания. 3 июля 1335 года вновь запылала Москва – всего через три года после страшного пожара 1332 года. Летописи несколько сбивчиво сообщают об этом событии. Новгородская Первая летопись говорит о пожаре Москвы под 1335 годом, но не дает точной даты (10, 346). Симеоновская летопись, лучше других сохранившая фрагменты раннемосковских летописей, указывает месяц и число, но из-за сдвига хронологии в этой ее части на два года вперед относит пожар к 1337 году (91, 141). Вот как дано здесь известие о пожаре: «Toe же весны месяца июня в 3, на память святого отца Лукиана, бысть пожар на Москве, згорело церквей 18» (25, 92). Несчастье случилось в самый канун Троицына дня. Вместо дня радости он превратился в день плача.
Пожары были словно грозным окриком с небес, предупреждением сбившимся с пути истинного людям: «Сии же многы пожары бывають грех ради наших, да ся быхом покая-ли от злоб своих; но мы на болшая возвращаемся» (10, 371).
Деревянные города быстро поднимались из пепла. Лесу вокруг Москвы хватило бы и на десять новых городов. Да и в лес-то ездил далеко не каждый. Предусмотрительные торговцы продавали на посаде уже готовые избы, срубленные заранее и потом разобранные на бревна. Каждое бревно имело метку, указывавшую на его место в срубе. Из таких бревен избу можно было собрать за два-три дня.
Страшнее пожара была весть, прилетевшая из Пскова. Князь Александр Тверской отправил в Орду своего старшего сына Федора. Тот должен был от имени отца молить хана Узбека о прощении. Сама поездка тверского княжича была, конечно, результатом каких-то предварительных переговоров и перемен в настроениях хана. Выражая готовность принять сына мятежника, Узбек недвусмысленно показывал свое охлаждение к московскому великому князю. Все это могло иметь тяжелые последствия для московского дела.
Князь Иван знал, что очень многое в этом новом споре будут решать деньги. Проблема сводилась для него к двум вопросам: кто даст деньги Александру Тверскому и где взять денег ему самому?
Многое, если не все, зависело от позиции Новгорода. Он в это время был богат как никогда прежде. Почти каждый год здесь строились новые каменные церкви. Калита подозревал, что поездка Федора Александровича в Орду оплачена не только псковским, но и новгородским золотом. В Новгороде существовала сильная боярская партия, тянувшая к Литве и ее ставленнику Александру Тверскому. Время от времени эта партия устраивала в городе мятежи и беспорядки, пытаясь захватить власть. Однако основная часть новгородского боярства была настроена на сотрудничество с великим князем Владимирским. К тому же новгородцы слишком хорошо помнили о своих кровавых счетах с Михаилом Тверским и его старшим сыном Дмитрием.
Как бы там ни было, Ивану Даниловичу нужно было срочно переговорить с новгородскими правителями, попросить их поддержки в борьбе с тверскими князьями. Ехать для этого самому на Волхов было унизительно, а вести переговоры через послов – сомнительно. И князь Иван нашел необычное решение. Он пригласил к себе в Москву всю новгородскую верхушку как бы в ответ на добрый прием, оказанный ему в Новгороде. «Золотые пояса» не заставили себя долго упрашивать: им самим хотелось переговорить с Калитой о происходящем. Осенью 1335 года «князь великыи позва владыку к собе на Москву на честь, и посадника и тысячкого и вятших бояр; и владыка Василии ездив, и чести великой много видил» (10, 347).
Не знаем, насколько успешными были переговоры Калиты с новгородской знатью в Москве. Однако его опасения относительно Александра Тверского быстро сбывались. Поездка Федора Тверского в Орду прошла успешно и стала началом возвращения его отца на общерусскую политическую арену. Эту историю на основании летописей, часть которых не сохранилась до наших дней, подробно излагает В. Н. Татищев. «Князь великий Александр Михайлович, видя себя и свои чада отчины лишен, и умысли со псковичи, посла во Орду сына своего Федора с дары просити хана Азбяка, дабы дал ему отчину его или некие волости детям его. И егда прииде Феодор Александрович во Орду к хану Азбяку и просил его со слезами многими об отцы своем, хан же отвесча: „Асче отец твой сам приидет с виною и просит, тогда не отъидет от меня без милости“. И с тем отпусти его, и с ним отпусти посла своего. И того же лета прииде из Орды князь Федор Александрович во Тверь, а с ним посол ханский Авдул» (38, 88).
Глубоко встревоженный политическим воскрешением своих старых соперников, князь Иван зимой 1336/37 года сам совершил поездку в Орду (47, 295). По свидетельству летописи, он вернулся оттуда «с пожалованием и с честию» (22, 207). Однако остановить процесс, начатый поездкой Федора Тверского ко двору Узбека, Калита был не в состоянии. Казалось, хан решил вернуться к прежней, традиционной схеме: соперничеству двух сильнейших русских князей при минимальном перевесе одного из них.
Стиснув зубы, князь Иван наблюдал за действиями Александра Тверского. Помешать им он был не в силах, ибо на то была воля хана. Говорит Никоновская летопись: «Того же лета (1336. – Н. Б.) князь велики Александр Михайловичъ Твер-ский поиде изо Пскова во Тверь и, взем сына своего князя Федора, паки возвратися во Псков. Того же лета князь велики Александр Михаиловичь Тверьский начя тужити и скорбети, живя во Пскове, глаголя сице: „Аще прииму смерть зде, что убо ми будет и детем моим? Ведят бо вси языци (все народы. – Н. Б.) яко отбежа княжениа своего и смерть приа, и тогда дети мои лишени будут княжениа своего. Лутчи убо ми умрети Бога ради, неже зле жиги“ (22, 207).
Александр Тверской отправил послов к митрополиту Фе-огносту. Тот прислал ему от себя и всех епископов благословение и совет ехать в Орду на поклон к хану. Однако опальный князь не спешил отправляться в путь, который некогда оказался последним для его отца.
Между тем князь Иван хорошо понимал, что только деньгами, «данями новгородскими», он может остановить восхождение Александра Тверского. Вернувшись из Орды, он снова вспомнил о каких-то подлинных или мнимых долгах новгородцев и решил сам заняться их возвращением. В 1337 году он послал войско «на Двину за Волок» – во владения новгородцев, откуда шел основной доход пушного промысла. При этом он вновь нарушил присягу, скрепленную целованием креста. Но такие веши никогда не проходят безнаказанно. И если верить новгородскому летописцу, московские воины на Двине «крестной силою посрамлены быша и ранены» (10, 348).
Однако во все времена отчеты об одних и тех же сражениях, представленные разными сторонами, очень сильно отличались. Московские летописцы (в изложении В.Н. Татищева) представляют эту кампанию как довольно удачную. «Великий князь Иван Данилович (в тексте ошибочно – Иван Иванович. – Н. Б.) прогневася на новогородцы за неисправление их, посла на Двину за Волок дани взяти. Они же, вземше дани, идоша; а новогородцы с белозерцы, пришед, хотяху не дати, и бысть им бой, и тако разыдошася» (38, 89).