Иван Калита - Страница 144

- Ну и ну! Тогда ходи к свету, знакомец, гляди, и мы тя признаем!-Петруха поднялся.

- Можа, встречали мы где тя в тёмном лесу да ослопиной потчевали! - снова насмешливо проронил другой мужик.

Гаврила вышел к свету, сказал:

- Ежели и чинили кому обиду, то вместе.

Левша вскочил, радостно воскликнул:

- Гаврила, живой, значит!

А Петруха, приговаривая: «Вот где, значит, встретились», обнял Гаврилу.

Мужики у костра раздвинулись, дали Гавриле место. Он вглядывался в их лица, узнавал.

- Гляди-ка, Кузька, бородища-то, бородища! И что на те за малахай?

- С ордынцем побратался, - ответил угрюмый мужик, названный Кузькой.

- А что-то я Васятки и Серёги не вижу? - спросил Гаврила.

Все замолкли. Левша вздохнул, ответил:

- Серёга от нас на родину, в Можайск, подался, не захотел с нами идти. А дед и Васятка там, на Пахре, остались… Вскоре, как ты нас покинул, довелось нам встретить ордынцев. Деда Пахома саблей срубили, а Васятку стрела догнала…

Гаврила печально промолвил:

- Да-а, вот оно как бывает… А куда же теперь путь держите?

- Идём мы, куда и все. - Петруха обвёл рукой вокруг, указывая огни. - Ныне вся Русь Москву строит, и негоже нам по лесам отсиживаться!

- То так, - поддакнул Гаврила и, обернувшись туда, где остановились односельчане, крикнул: - Жги костры, тут заночуем!

Москва строилась. Заново ставили дубовые кремлёвские стены, подновляли терема. Смерды из окрестных мест валили строевой лес, везли в Москву. Калита торопил. К плотницкому делу приставили не только городских умельцев и деревенских мужиков, но и воинов. С раннего утра по всей Москве стучат молотки, жужжат пилы. Иван Данилович в холщовой рубашке, ворот нараспашку, неумело тешет бревно. Острый топор то скользнёт поверху, то залезет в дерево.

Рядом ловко орудует топором молодой кудрявый мастер. Ровные щепки так и ложатся на землю. Настоянный на смоле воздух захватывает дух.

Чуть поодаль плотники заканчивают ставить избу.

Подошла толпа мужиков. С ними Данилка. Иван Данилович вогнал в сосну топор, рукавом смахнул со лба пот. Данилка указал на стоявшего рядом Гаврилу:

- Василискин отец смердов из своей деревни привёл.

Калита обежал быстрым взглядом толпу.

- Деревня большая, сколь же дворов?

Гаврила не успел ответить, как вперёд вышел Петруха.

- То не совсем так, велик князь. Не все тут из деревни. Из деревни вот они. - Он указал на Гаврилу и его мужиков. - А мы лесовики.

- Тати?

- Не тати. Кровь есть на нас, но токмо ордынская.

- Слух доходил, что разбой чинили вы и на боярских вотчинах.

Глядя в глаза Калите, Петруха твёрдо ответил:

- Случалось и так, велик князь.

Иван Данилович погладил бороду, вытащил запутавшуюся в волосах щепку. Снова, уже медленно, обвёл глазами толпу. И, обращаясь к Данилке, сказал:

- Отведи их, десятник, к дворскому. Тот приставит к делу, кто чему разумеет.

По тенистой дорожке ханского сада, потупив седую голову, брёл дед Петро. Нестерпимо болели ноги, ныла старая рана в груди, полученная давным-давно, в тот проклятый день, когда угоняли его из подмосковного леса в ордынский полон.

Дед Петро медленно переставлял узловатые ноги, время от времени останавливался в задумчивости и тут же снова шёл. В глубине сада, в густых зарослях, показалась маленькая глинобитная каморка с плоской восточной крышей. Лет двадцать назад оказал хан Узбек своему садовнику милость, разрешив построить жилье на ханском дворе.

У порога старая Фатьма, жена деда Петра. Над закопчённым казаном вилась струйка пара. Дед молча прошёл в каморку, лёг на прохладный пол. В нос назойливо лез запах бараньей похлёбки.

- Сколь лет не являлся в Сарай князь Александр, - прошептал старик, - выжидал и дождался-таки…

В каморку вошла Фатьма. Дед закрыл веки, продолжал думать молча.

«Хан Узбек гневен и зло долго таит, а вот гляди ты, Александру не токмо жизнь оставил, но и стол тверской вернул. Неспроста то… Сядет Александр Михалыч тверским князем, и сызнова начнётся старая свара за великое княжение меж тверским и московским князьями… Эх, князья, князья… - Дед Петро вздохнул. - О себе лишь печётесь. А коли б не тянули вы розно, не торговали бы ордыне полонянами…»

Дед Петро, придерживаясь за поясницу, встал, переоделся в чистые порты и рубаху, заковылял к калитке. Фатьма, привыкшая к тому, что старик всегда приходил и уходил молча, только глянула ему вслед.

«Видно, снова пошёл к своему русскому Богу».

Непривычно Луке в монашеской рясе, висит она на нём балахоном, путается в ногах. Но раз так надо для дела, Лука терпит. Да и как не терпеть! Разве мог бы он в воинском убранстве до Сарая добраться? А в рясе везде дорога открыта. Ордынцы попов и монахов не трогают, попы и монахи Богу молятся.

Лука неторопливо идёт узкой улицей вдоль мазанок и мастерских, из которых доносится перезвон молотков, запах калёного железа. На этой улице живут русские умельцы, в разное время угнанные в неволю. И улица эта в Сарае зовётся Русской.

Солнце печёт неимоверно, и горячий ветер сыплет в лицо песком. Луке жарко. «Как хорошо сейчас дома, под Москвой, - думает он. - Лечь бы под берёзой, на траву. Прохладно, тишина, только листья шелестят да птицы щебечут… Воды родниковой испить бы. Да студёной, чтоб аж в зубах ломило. В Орде такой нет, как у нас».

Во рту пересохло. Лука с трудом ворочает языком. Увидев вышедшего из мастерской бородатого умельца, попросил:

- Дай водицы испить!

Мастер молча вернулся в кузницу, а Лука, остановившись у низкой двери, осмотрел полутёмное помещение. В левом углу горн с подвешенными мехами, посреди наковальня, к ней прислонены клещи, рядом молот валяется. У оконца верстак, а на нём разложены напильники, зубила и иной кузнечный инвентарь. Кузнец снял с крючка корчагу, почерпнул из деревянной бадьи воды, подал Луке.

Вода тёплая, невкусная. Лука пьёт, а сам краем глаза рассматривает чёрное от загара и копоти лицо кузнеца. Длинные волосы свисают по самые плечи. Лука вернул корчагу, вытер губы. Кузнец кивнул на монашескую рясу:

- Пошто в такие годы от жизни отрешился?

- Обет дал, - ответил Лука и в свою очередь спросил: - А ты давно в неволе?

- Немало лет…

- И бежать не пытался?

- Бежать? - переспросил кузнец. - Бежать бежал, только отсюда дорога заказана. - Он откинул волосы, обнажил вместо ушей красные обрубки.

Лука отшатнулся. Кузнец с усмешкой сказал:

- Одно ухо - когда первый раз изловили, второе - когда вдругорядь схватили. - И, опустив волосы, уже серьёзно закончил: - Земля же родная у меня всегда с собой. - И достал из-за пазухи мешочек. - Вот, вишь?

Лука низко поклонился:

- Прости меня, человек, что затронул твои раны. - И, повернувшись, торопливо зашагал к видневшейся невдалеке русской церкви.

Мимо медленно прошёл старик в белых портах и такой же белой рубахе. Лука заметил его ещё издали, когда он выходил из храма. Следом за стариком выбежал церковный служка. Завидев Луку, крикнул:

- Там тя отец протоиерей дожидается!

В церкви никого не было. Лишь поп Давыд гасил свечи у алтаря. Лука подошёл к нему. Протоиерей сказал глухо:

- Поспешай, сын, и передай великому князю Ивану Даниловичу, что князь Александр у хана был и тот вернул ему ярлык на тверской стол. А ещё поговаривают, что просил Александр, чтобы не через Москву ордынский выход платить, а самолично. Но на то будто пока хан Узбек не согласен, а другие ханы уговаривают, руку Александра держат.