Иван Грозный. Бич Божий - Страница 13

Летом 1541 года огромная орда крымского хана сделала попытку форсировать Оку и угрожала Москве с юга. «Боя-ря» с митрополитом решили оставить государя-мальчика в столице, поскольку замосковные города были тогда небезопасны от набега казанцев, а Псков и Новгород — от удара литовцев. Летопись сообщает, что правитель-мальчик принял участие в организации обороны столицы. Впрочем, войско крымцев удалось отбить на Оке, и приготовления к защите Москвы стали ненужными.

Наконец, в середине 40-х годов XVI века произошло очередное обострение отношений с Казанью, вылившееся в трудную затяжную войну. Первые походы на Казань, по всей видимости, не отличались особым размахом. Иван Васильевич в них не участвовал[43].

В 1547 году он венчался на царство и женился. Через несколько месяцев юный государь начал подготовку к большому походу на Казань, в котором должен был сам принять участие. Однако масштабное зимнее 1547/48 года наступление сорвалось как будто из-за ранней оттепели и таяния льда на реках[44]. Иван Васильевич оставил армию и вернулся в Нижний Новгород, нимало не понюхав пороху. Между тем его воеводы, несмотря на путевые сложности, добрались до столицы Казанского ханства и даже нанесли под ее стенами полное поражение противнику. Возникает предположение, что сам государь не очень-то рвался участвовать в рискованном воинском предприятии.

Через два года он все-таки дошел до Казани, но так и не приступил к штурму. Простояв под городом недолгое время, царь вновь отступил по той же самой причине — из-за оттепели и дождей. Таким образом, для него это были «мирные» походы.

В 1552 году на Казань опять отправились объединенные силы Московского государства, во главе которых должен был встать сам государь. Тогда он был совершенно взрослым по тем временам человеком — 22 года[45]. В соответствии с обычаями XVI столетия монарх в подобном возрасте не считался слишком юным, чтобы возглавлять армии. Более того, Иван Васильевич успел к тому времени дважды побывать во главе московских войск, хотя и не вступил ни разу в сражение с неприятелем. Но из его переписки с князем Андреем Курбским, бежавшим в 1564 году из пределов России и перешедшим на службу к великому князю литовскому, известны странные подробности очередного казанского похода. По всей вероятности, Иван Васильевич не ладил с собственными воеводами, возможно, он даже опасался плена. Позднее, через много лет, царь напишет Курбскому: «Когда мы Божьей волей с крестоносной хоругвью всего православного воинства ради защиты православных христиан двинулись на безбожный народ казанский, и по неизреченному Божьему милосердию одержали победу над этим безбожным народом, и со всем войском невредимые возвращались обратно, что могу сказать о добре, сделанном нам людьми, которых ты называешь мучениками? А вот что: как пленника, посадив на судно, везли с малым числом людей сквозь безбожную и неверную землю! Если бы рука всевышнего не защитила меня, смиренного, наверняка бы я жизни лишился. Вот каково доброжелательство к нам тех людей, о которых ты говоришь, и так они душой за нас жертвуют — хотят выдать нас иноплеменникам!» Трудно сказать, насколько эти заявления соответствует истине. Тот же Курбский сообщает, что царь сам, под влиянием «шуринов», решил спешно отплыть из Казани, а конницу отправил крайне неудобной дорогой, из-за чего большинство лошадей пало[46]. Однако царские укоризны наводят на мысли иного рода: в армии во время большого похода государь не является полновластным хозяином и распорядителем. Отчасти это могло происходить от его нулевого опыта в ведении боевых действий, отчасти же — по причине мощного влияния аристократических кланов, видимо истинных хозяев войска. Вызывает определенное недоумение сама необходимость присутствия монарха в войсках, отправленных на Казань. В подавляющем большинстве случаев государями не рисковали, когда речь шла о большой и опасной воинской операции против Крыма, ногаев или Казани. Видимо, пленение Василия II и последующий колоссальный выкуп за него многому научили Москву. Тот же Иван III Великий, удачно действовавший против казанцев, сам ни разу не возглавлял армии, выступавшие на восточного соседа. В 1571 году крымцы во главе с ханом Девлет-Гиреем разорили и спалили русскую столицу; в следующем, 1572-м году силы Девлет-Гирея были разгромлены у Молодей, на южных подступах к Москве. Отнюдь не Иван IV оба раза руководил обороной, а его воеводы, хотя, казалось бы, решалась судьба страны. Гибель государя или его пленение, очевидно, рассматривались как худшее зло, даже по сравнению с захватом столицы[47]. Поход 1552 года (да и предыдущие два с его участием), очевидно, мог обойтись без молодого царя, несведущего в тактике крупных соединений. Эта военная операция натолкнулась на упорное сопротивление неприятеля, а движение по вражеской территории происходило в условиях нехватки пищи и воды. Вероятно, фигура государя потребовалась для воодушевления войск. Вряд ли стоит всерьез воспринимать фразу Ивана IV: «…хотят выдать нас иноплеменникам!» — но участие его в походе было, объективно говоря, мерой необязательной и рискованной.

Возникает вопрос: до какой степени победы и поражения русского войска в тех кампаниях, где его возглавлял Иван IV, могут зависеть от его личного полководческого таланта, воли, отваги? В отношении походов 1547—1548, 1549—1550 годов и «Казанского взятия» 1552 года подобная зависимость должна быть поставлена под сомнение. Реальными командующими были все те же большие воеводы, т.е. та же служилая аристократия[48]. Летопись и разряды дают возможность указать людей, сыгравших в «Казанском взятии» решающую роль, занимавших тогда высшие должности и являвшихся, по всей видимости, истинными хозяевами положения. Это прежде всего князья Иван Федорович Мстиславский, Михаил Иванович Воротынский (первый и второй воеводы Большого полка), князь Владимир Иванович Воротынский, Иван Васильевич Шереметев (первые и второй воеводы Государева полка), а также князья Александр Борисович Горбатый и Семен Иванович Микулинский (возглавляли отдельное полевое соединение, действовавшее против татарских отрядов, нависавших над русскими тылами). Помимо них выделяются князья Иван Иванович Пронский, Дмитрий Иванович Хилков, Петр Михайлович Щенятев, Андрей Михайлович Курбский, Василий Семенович Серебряный, Дмитрий Иванович Микулинский. Заметны также князья Юрий Андреевич Пенинский-Оболенский, Федор Иванович Троекуров и Юрий Иванович Шемякин, а также представители влиятельных боярских родов Семен Васильевич Шереметев, Дмитрий Михайлович Плещеев и Даниил Романович Юрьев. Все они занимали в армии высокие воеводские посты, активно участвовали в боевых действиях. Ни один из них не играл сколько-нибудь серьезной роли в Стародубской войне. Зато большинство участвовало в боевых действиях войны с Казанью на значительных должностях (кроме князей Пенинского-Оболенского[49], Шемякина, Курбского и Пронского). Все это — верхушка титулованной знати, самые ее сливки, люди весьма богатые и влиятельные[50]. Трудно определить, до какой степени молодой Иван IV был волен отдавать им распоряжения…

С одной стороны, Андрей Курбский в «Истории о великом князе Московском», сочинении крайне недружелюбном в отношении Ивана Васильевича, отмечает личную храбрость и энтузиазм государя: «…сам царь исполнился усердием, сам и по собственному разумению начал вооружаться против врага и собирать многочисленные храбрые войска. Он уже не хотел наслаждаться покоем, жить, затворясь в прекрасных хоромах, как в обыкновении у теперешних царей на западе (прожигать целые ночи, сидя за картами и другими бесовскими измышлениями), но сам поднимался не раз, не щадя своего здоровья, на враждебного и злейшего своего противника — казанского царя». Далее Курбский как будто пишет о полной самостоятельности Ивана Васильевича: «он велел…», «он отправил…». Однако важнейшие решения принимались государем только по совету «со всеми сенаторами и стратегами». И особенно характерный эпизод произошел в день решающего штурма Казани. Московские войска уже проникли в город, но в уличных боях под напором его защитников, некоторые отряды обратились в бегство; государь, по словам Курбского, утратил твердость духа. Видя беглецов, он «…не только лицом изменился, но и сердце у него сокрушилось при мысли, что все войско христианское басурманы изгнали уже из города. Мудрые и опытные его сенаторы, видя это, распорядились воздвигнуть большую христианскую хоругвь у городских ворот, называемых Царскими, и самого царя, взяв за узду коня его, — волей или неволей — у хоругви поставили: были ведь между теми сенаторами кое-какие мужи в возрасте наших отцов[51], состарившиеся в добрых делах и в военных предприятиях. И тотчас приказали они примерно половине большого царского полка… сойти с коней, то же приказали они не только детям своим и родственникам, но и самих их половина, сойдя с коней, устремилась в город на помощь усталым… воинам». Вскоре после взятия Казани у царя произошел острый конфликт с воеводами. В частности, его скорейшее возвращение в Москву противоречило мнению высшего военного командования.