Иван - Страница 2

Дети, попадая в Америку, обычно влюбляются в эту страну, может быть, еще и потому, что в американской культуре вообще много детского. Опоздай Ваня года на четыре, и ему было бы труднее адаптироваться. Эмигрантские подростки обычно проходят через трудный период сознательного и подсознательного противостояния. Они чураются американских сверстников, стараются держаться вместе, говорят по-русски, играют не в американский “плечевой”, а в свой родной “ножной” футбол. Ваня к подростковому возрасту был уже настоящим американцем, и все его друзья были американцы. Вместе со своими друзьями он проходил через все фазы очарования молодежной субкультурой, а потом и через фазу переоценки культуры, как в ее массовом, так и в элитарном вариантах. Сначала были герои комиксов. Электронным играм тоже была отдана должная дань. В тинейджерстве он был, конечно, захвачен стихией рок-н-ролла. Кумирами их компании были уже немолодые Grateful Dead. На одном из их gigs Ване удалось подойти к нему, к самому Джерри Гарсиа, этому преждевременно постаревшему идолу молодежи. Поскребывая в своей дедморозовской бороде, идол уделил мальчишке не менее 15 минут для серьезного разговора. О чем? Обо всем! О музыке, о мире, о проблемах!

В этот период раннего юношества не остался Ваня в стороне и от повальной кампании “политической корректности”. Помнится, когда ему было лет 16, зашел за столом разговор об индейцах. Он сказал, что они в классе изучают их великую культуру. Я поинтересовался, о каких индейцах он говорит: об инках, ацтеках и майя или о североамериканских кочевниках. Оказалось, что он имеет в виду именно северных, т.е. сиу, апачей, навахо и т.п. Вообще-то кочевые народы не отличаются большими культурными достижениями, сказал я. Культура все-таки возникала в городах, под защитой крепостей. Мальчик вдруг страшно разозлился, глаза у него сузились, а нос покраснел. “Ты, Вася, ты… – начал он дрожащим голосом и выпалил: – Ты просто старая гадина!” Обидевшись, я покинул семейный стол.

Бабушка Майя стала тогда его упрекать. “Как же, Ваняточка, ты мог такое сказать Васе?” Он был смущен. Оказалось, что он не особенно четко представлял, что означает русская “гадина”. Он просто сделал прямой перевод слова creep, а выражение old creep все-таки ближе к “старой зануде”, чем к “гадине”. Все-таки не так обидно. Даже совсем не обидно, если представить, что вкладывают в юные умы “политически корректные” преподаватели, “защитники” этнических меньшинств и противники “европоцентризма”.

После школы Ванька начал накапливать настоящую что ни на есть джеклондоновскую биографию. Он поступал в колледж, учился там год, а потом уходил на стройку или работал официантом, продавцом, велосипедным курьером, спасателем на лыжных базах. Обычно он передвигался по стране вместе с группой сверстников, по большей части – его друзей из калифорнийской компании. Все были большими любителями природы и не упускали случая переночевать у костра, где-нибудь на горном склоне, чтобы утром с разбегу бухнуться в ледяной ручей. Перебирая сейчас снимки того периода, мы видим обнявшихся за плечи хохочущих юнцов – Иван часто в центре, самый длинный и длинноволосый, явно душа общества.

Наиболее “джеклондоновский” кусок его жизни связан с путешествием на Аляску. Сначала он отправился туда один, потом к нему присоединились Хэнк и Пит. Главным (внешне по крайней мере) побуждением было желание заработать хорошие деньги, как в России говорят, “длинный рубль”. На самом деле, очевидно, юнцы хотели проверить себя на прочность, изучить свои мужские качества. Аляскинский “рубль” оказался не ахти каким длинным, и зря его там никому не отстегивали. Сначала они работали на рыборазделочной фабрике, потом записались матросами на траулер, однако Хэнк через месяц отправился домой, не выдержал.

Больше полугода Иван и Пит провели в открытом море, а именно – в Беринговом море, вечно штормовом, холодном и опасном. Они поднимали трал, опорожняли его на палубу, разбирали рыбу и снова опускали трал в воду. Смены продолжались по 12 часов. Потом отправлялись в кубрик и валились на койки в полной отключке. Однажды Иван проснулся в ужасе. Ему показалось, что вся палуба в кубрике покрыта подпрыгивающей рыбой. Он слетел со своего второго яруса и стал пытаться разобраться в этой рыбе: то ли выбросить ее в коридор, то ли заставить убраться своим ходом. Распахнул дверь, и сразу вся рыба пропала. Сосед по кубрику, опытный мариман, понимающе покачал башкой. “Что, рыбка приснилась? Это с каждым тут бывает вначале”.

Зато какое блаженство охватывало ребят, когда после бесконечной качки судно заходило в Датч-Харбор на западном конце усика Алеутских островов. Все выглядело почти как в каком-нибудь вестерне, но только они были участниками, а не зрителями.

В свое время я много общался с моряками и знаю, что после долгих рейсов они нередко совершают безрассудные поступки. Один мой приятель после года в море увидел на экране питерского телевидения дикторшу, тут же помчался в студию и сложил к ногам изумленной дамы все свои “длинные рубли”. Иван такого себе не позволил. На весь заработок он купил хороший спортивный автомобиль и устремился на нем куда-то с такой скоростью, что угодил в тюрьму штата Невада. К счастью, удалось его оттуда вытащить с помощью многоопытного сутяги.

Признаться, уже тогда, глядя на авантюрного юнца, я думал, что он строит себе биографию настоящего американского писателя начала века. Я был почти уверен, что он начнет писать. И не ошибся.

Наши с ним литературные отношения имеют долгую историю. Году, кажется, в 1974-м, т.е. когда Ване шел третий год, я приехал в Коктебель, где в литфондовском доме отдыхал Ваня со своими мамой и бабушкой. Я снял крошечную мазанку в деревне, неподалеку от “писателей”. Ваня с бабушкой нередко меня посещали. Обычно он тут же находил себе занятие в саду, начинал что-то строить или копать, но тут вдруг пристал: “Вася, иди сюда! Вася, давай играть!”. Я тем временем сидел между моим сарайчиком и общим люфт-клозетом и строчил, положив альбом на затоваренную бочкотару. Появлялась Майя в очках и с книгой. “Ванюша, не мешай Васе! У тебя свои дела, у него свои дела!” И уводила мальца за руку. Через некоторое время хитрая мордочка высовывалась из-за угла. “Вася, у тебя свои дела? А у меня свои дела!” И с хохотом исчезала. У меня действительно были свои дела. Там, под яблоней, я заканчивал сочинение романа “Ожог”.

* * *

Иван, как я понимаю, начал писать свои английские стихи еще в школе. Музыки русского стиха он, кажется, не улавливал, как и я не особенно улавливаю музыку современной американской лирики. Словом, он был молодым американцем, пишущим стихи. Таких немало. Как и все свои сверстники артистического наклонения, Ваня бросался от одной музы к другой. Во время весеннего семестра в свой первый студенческий год он даже достиг серьезной популярности на кампусе, однако не в стихах, а на сцене. В программе одноактных пьес студенческого театра он поставил мини-шедевр Бернарда Шоу “Екатерина Великая”. Университетский журнал расхвалил его вовсю за эту сатирическую буффонаду. Я тоже был в полном восторге: не зная еще принципов биомеханики, Иван срежиссировал спектакль, как настоящий ученик Мейерхольда.

В тот же свой первый и единственный студенческий год в нашем университете “Джордж Мэйсон” Иван стал ходить в поэтический кружок, где тон задавали изощренные старшекурсники Крис Нагл, Джеф Макдауэл и Брэдли Кук. У нашего фрешмана (салаги) с ними, кажется, произошел конфликт, во всяком случае, именно оттуда, из “Мэйсона”, он отправился на Аляску, т.е. как Байрон в Грецию, устав от лондонских салонов.