Иван — я, Федоровы — мы - Страница 19

Донесся треск автоматов. Лейтенант с комиссаром все дальше отгоняли немецкую пехоту. Теперь они не могли спасти Ваню и Черношейкина. Немцы поднялись в рост, но вдруг позади них раздались раскатистые автоматные очереди… Это было так неожиданно, что Ваня с Черношейкиным опешили: «Что за чудо?!» Немцы бросились наутек. А из-за бугра, где была кухня истребителей, выбежали наши.

Ваня бросился к пушке:

— Черношейкин! Давай осколочные снаряды! — и навел орудие в сторону удирающих немцев.

Черношейкин зарядил орудие, и Ваня, нажимая пуск, увидел в глазок панорамы, как один из убегавших обернулся, — в нем он узнал того самого, с остекленевшими глазами. Немец дал длинную очередь из автомата… Кто-то из наших упал, а уж после этого раздался оглушающий, со звоном выстрел. Орудие дернулось, блеснул огонь разрыва… Фашисты, будто сапогом придавленные, так и остались лежать среди разбитых и гниющих желто-красных арбузов.

Позже Черношейкин и Ваня узнали, кто были их спасители. Около кухни в кустах находились раненые, среди которых был и бронебойщик Пивоваров. Он-то и заметил, как на огневые прорвались автоматчики, и с теми ранеными, кто еще мог двигаться, нанес неожиданный удар в спину фашистам. Повар как был с черпаком, так и бросился вслед за Овчинниковым, который, оторвавшись от всех, помчался наперерез немцам. Удовико бежал за ним, пока Овчинников не упал, убитый наповал автоматной очередью… И теперь раненые и несколько бойцов из расчетов перенесли его на плащ-палатке к кухне, собрались хоронить. Сюда же подошли комиссар с Дымовым. Удовико, совсем потерянный от горя, так и стоял, не выпуская черпака из рук.

Овчинников своей гибелью напомнил всем о себе. Всегда молчаливый и неприметный, он отлично справлялся со своим нелегким делом. Его мало кто замечал, мало кто задумывался над тем, что именно он доставал и доставлял под обстрелом продукты, что мог быть убитым уже не однажды.

Едва успели похоронить Овчинникова, как снова начался обстрел. Кто-то, спускаясь с пригорка, бежал к истребителям. Дымов первым узнал Аню. Запыхавшись, она подбежала к Филину:

— Товарищ комиссар! Комбат велел передать… Приказ получили перейти на оборону города. Немцы прорвались к Сталинграду.

Потом Аня затаенно-тревожным взглядом посмотрела на Дымова. Отпустив ее, комиссар отозвал лейтенанта в сторону:

— Без пехоты оставаться нам нельзя. И отходить без приказа — тоже. Понимаешь?

Дымов кивнул и сказал:

— Надо срочно посылать связного к комдиву.

— Пока он доберется, нас перебьют.

— Не перебьют. Я мигом слетаю.

Ваня оглянулся. Дымов бежал вниз по косогору. А когда Ваня, наконец, выскреб на щите орудия ту самую палочку, которую не успел выскрести утром, лейтенант уже во весь опор мчался на вороном вдоль железной дороги.

Немцы заметили отход нашей пехоты и перешли в наступление. Истребителям пришлось бы туго, не появись связные с приказом комдива: немедленно прорываться в Сталинград — городу угрожала опасность.

Филин приказал кухне и машинам отходить вдоль железной дороги, а истребителям и бронебойщикам — по шоссе. С боем прорвались к самому командному пункту дивизии у Мамаева кургана. Там Филин узнал, что Дымов был здесь и ускакал обратно. «Теперь на том месте, где мы стояли, уже немцы!» — с тревогой подумал комиссар Филин.

С командного пункта Дымов летел вихрем. Миновав прежнюю стоянку машин и кухни, он поскакал напрямик к огневым. И тут почуял что-то неладное… Будто пересек незримую линию — после грохота попал в странную, гнетущую тишину. Здесь ни бомбы, ни мины не рвались. Пехота, которая при нем снялась с позиции, почему-то рыла окопы… «Может, пришло подкрепление, пока я ездил?» — подумал лейтенант.

Поводья он натянул слишком поздно — оставалась всего какая-нибудь сотня метров, когда разглядел, что окопы рыли немцы. Послышались крики: «Рус командир, плен!..»

Все это лейтенант осознал, пока конь перешел с галопа на рысь. Бешено заколотилось сердце. Дымовым овладела отчаянная досада на себя… Влопался! Обидно, что никто и никогда не узнает, как он исполнил свой долг. Рука с пистолетом потянулась к виску… Но в последнюю секунду его охватила такая нестерпимая досада, что так нелепо погибнет, и он изо всех сил рванул поводья.

Конь, словно и ему передалось состояние всадника, с места понесся вскачь. Но уже через две-три секунды затарахтели автоматы и ударили крупнокалиберные пулеметы. Конь на полном скаку рухнул… Нога лейтенанта, прижатая тушей лошади, так и осталась в стремени. Нестерпимо болела коленка. Лошадь повернула голову… На Дымова смотрел большой грустный глаз вороного. Коню разворотило весь круп — густая теплая кровь за спиною лейтенанта образовала целое озерцо и подтекала ему под бок. Дымов попробовал вытащить ногу из-под лошади, но безуспешно… Из-за бугра показались фигуры немцев. Лейтенант снял с шеи автоматный ремень — диска не было: он вывалился при падении и откатился. А враги приближались…

К вечеру истребители танков отрыли огневые на новом месте, отужинали и, едва притулившись к вещмешкам и скаткам, уже спали; дежурным остался сержант Кухта. Ваня не мог спать и сидел, вглядываясь в темень до рези в глазах.

— Сержант, кто-то идет, — заметил он.

Кухта прислушался:

— Тебе, Вань, померещилось.

— Идет, говорю.

— Кто идет? — крикнул в темноту Кухта. — Пароль?

— «Березка», — раздался девичий голос и в свою очередь спросил: — Отзыв?

— «Полянка», — ответил Кухта. — Проходи.

Подошла Аня:

— О лейтенанте ничего не слышно?

— Ничего, — строго бросил ей Кухта и посмотрел в сторону Вани: мальчишка и без того убивается.

— Тогда пойду, — вздохнула Аня. — Если что… сообщите. Ладно?

Сержант, досадуя на свою резкость, как можно ласковее заверил ее:

— Хорошо, сестричка! Тут же прибежим.

Немцы освещали ракетами свой передний край: зеленые и красные трассирующие пули прочерчивали темное небо.

«Ждать больше нечего», — решительно поднялся Ваня.

— Ты куда? — спросил Кухта.

Обмануть Кухту было невозможно, и он ответил прямо:

— Пойду, товарищ сержант, его искать.

Кухта сжал ему плечо:

— Где ты ночью найдешь? Утром обойдем все части, а теперь отдыхай, Ванюшка.

И не столько от ласковых слов сержанта, сколько от его крепкой руки почувствовал Ваня, что и тому лейтенант очень дорог. Но Кухта крепится, значит, и он должен.

Комиссар Филин, обойдя огневые истребителей и бронебойщиков, спустился в овражек и увидел, что у маленького костра задумчиво сидит Ваня, как он всегда любил сидеть, обхватив руками колени и слегка покачиваясь. Рядом с ним стояли два котелка с нетронутым ужином. Чтобы отвлечь мальчишку от горьких мыслей и как-то разговориться с ним, комиссар сказал:

— У тебя огонек? Прикурить можно?

— У вас же горит цигарка, — заметил Ваня.

— Верно. Вот чудак я.

— У меня, товарищ комиссар, так тоже бывает… — пришел Кухта на выручку. — Ищу кисет, а он у меня в руке.

«Что ему сказать? — думал комиссар. — Успокаивать, что лейтенант вернется, — глупо. Он ведь не маленький и понимает, что Дымов может не вернуться».

На этот раз комиссар не совсем угадал мысли Вани. Тот думал не только о лейтенанте, но и о многом другом… Почему-то вспомнил себя мальчонкой, как залез к соседу в огород напиться воды из родника. В нем была необыкновенно вкусная вода, и, чтобы никто из деревенских не заходил пить, сосед закопал родничок, но тот все равно пробился. Ваня пил и смотрел, как из чистого песчаного дна с кипеньем бьет фонтан. Зубы приятно ломило холодком. Вдруг в прозрачном роднике мелькнула тень… Не успел он поднять голову, как его хлестнул кто-то ремнем с железной пряжкой.

«Зверь ты! — говорил потом Ванин отец соседу. — Кулаком родился, кулаком и помрешь!» Железная пряжка рассекла до кости скулу мальчишки, шрам остался на всю жизнь.