Иван — я, Федоровы — мы - Страница 17

— Тебе приказал сержант Кухта, ты и рыскай по кустам! — направляясь к машине, ответил Федоров. Он почувствовал себя на равных с ним правах после того, как его определили в батарею Дымова подносчиком снарядов, и гордился тем, что изучил пушку и при случае мог бы заменить наводчика.

— Ты кому грубишь, желторотый?! Он тебя учил, а ты… — налетел грозою лейтенант на Ваню. — Немедленно проси прощения у Черношейкина и обшарь до единого все кусты. Война тебе это или детский сад?

Ваня осмотрел все кусты в большом саду, исколол руки.

Комиссар Филин слышал, как Дымов отчитывал парня, и с улыбкой отметил, что любимая поговорка капитана перешла к лейтенанту. Он одобрял, что тот не делал скидок молодому бойцу. «Кто же из них первым заговорит?» — интересовало комиссара. Ваня переживал размолвку, а вот его юный лейтенант унесся мыслями далеко и мечтательно смотрел на луну и быстрые облака.

Ждать пришлось недолго. Ваня вскочил:

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться к ефрейтору Черношейкину?

— Комиссар тут старший, — заметил ему Дымов.

— Ну-ну, обращайся к ефрейтору, — подбодрил Филин.

— Товарищ ефрейтор, простите, что я с вами на «басах»…

— Ладно, Ванюшка, с кем греха не бывает… — пришел на выручку добродушный Черношейкин, довольный, что парень прочувствовал свою оплошность; а от Ваниной обиды на лейтенанта ничего не осталось растаяла, что легкое облачко.

Машина, притормозив, уперлась в колонну пехотинцев.

— Эй, истребители! Кто у вас главный? — спросили из темноты.

— В чем дело? — откликнулся Филин.

— Подвезли бы малость нашу сестричку, а то у нее с ногой совсем плохо…

Крепкие солдатские руки подняли девушку, как пушинку, опустили в кузов. Лейтенант подвинулся. Ване не понравилось, что кто-то сел между ним и Дымовым. Он отвернулся и презрительно буркнул:

— Берут тут разных на войну… они толком и обуться не могут.

— Федоров! — одернул его Дымов.

— А-а, это тот самый Федоров, который из палатки утащил вас? — со смехом сказала девушка.

— Он самый, — подтвердил лейтенант, в темноте сразу не узнавший Аню. — А вас после этого отправили в пехоту?

— Ну да, за вас и отправили. А я не жалею.

Дымов с Аней тихо переговаривались. Ваня крепился изо всех сил, чтобы не уснуть, голова его несколько раз склонялась к плечу девушки. Он встряхивался, отгонял сон. Но кончилось тем, что он уснул на ее плече. А она боялась пошевелиться и разбудить его.

Всю ночь ехали осторожно, с частыми остановками. Ранним утром колонны втянулись в длинную Яблоневую балку. Здесь-то их и настигли «юнкерсы»… Говорят, что до сих пор на дне этой балки выступает кровь. Может, это и не так, но весною там все красно от тюльпанов.

Проснулся Ваня от воя сирен пикирующих «юнкерсов». Бойцы горохом посыпались из кузова, с ними и Ваня. Дымов спрыгнул, махнул рукой, чтобы машины рассредоточились, побежал в придорожный кювет, но вдруг повернул назад: Аня никак не могла выбраться из машины. Только Дымов успел подхватить девушку из кузова, как подбежал Федоров и потянул его в сторону. Лейтенант не отпускал руку Ани. Так втроем они и завалились в канаву. Раздался взрыв. Пулеметная очередь угодила в ящик со снарядами на машине.

Ваня прижался к земле, но тут его больно ужалило сзади… Он дотронулся до штанов — на ладони осталась кровь. Ранило в самое неподходящее место. «Теперь все смеяться будут, а особенно эта Косопырикова… Отправит еще в госпиталь!»

Горели машины, вдребезги разлетались повозки, стонали раненые.

— Окопайся и сиди здесь! — крикнул лейтенант и с Аней, Кухтой и Черношейкиным бросился спасать раненых.

«Как с резаного поросенка течет!» — досадовал Ваня. Индивидуального пакета на перевязку не хватило, пришлось сбросить гимнастерку и разорвать нижнюю рубаху на полоски.

Теперь нужно было отрыть ровик. Неподалеку, уткнувшись в землю, на противотанковом ружье лежал солдат, а сбоку у него торчала отполированная ручка саперной лопатки. Боязно было дотронуться до убитого, но Ваня превозмог себя, рванул лопатку. Торопливо вырыл небольшую ямку, попробовал свернуться в ней кренделем, но, поняв, что такая ямка не спасет, принялся снова рыть. Промокшие от крови бинты вместе со штанами присохли к телу и словно жестью раздирали рану, каждое движение причиняло боль. Углубив ровик, Ваня забрался в него, вытянул ноги и невольно вспомнил, как его, маленького, вот так же мать усаживала в корыте. Вдруг над ним возникло страшное, искаженное лицо солдата; он хотел укрыться в ровике, но, увидев, что место занято, побежал дальше и… ахнув, беспомощно осел на землю.

Ваня схватил валявшийся карабин, нашел в подсумке погибшего солдата бронебойные патроны и стал палить по крыльям бомбардировщиков, где находились бензобаки.

Неподалеку раздался шум мотора. В песчаной буре, среди вспышек разрывов и схлестнувшихся пулеметных трасс, среди сотен смертей ехал маленький, юркий «виллис». Ехал как ни в чем не бывало, лавируя между убитыми, горящими машинами, разбитыми повозками и тушами лошадей. Поравнявшись с Ваней, машина остановилась. Из нее выпрыгнул командарм Чуйков. За ним — три автоматчика и парнишка чуть постарше Вани.

— Молодец! — похвалил Чуйков стрелявшего по самолетам Федорова и, заметив перевернутую взрывом повозку (у нее еще вращалось одно колесо), приказал автоматчикам взять противотанковое ружье из-под убитого, у которого Ваня вытащил лопатку. Но когда стали переворачивать убитого, тот вдруг ожил…

— Почему не стреляешь?! — с гневом затормошил его Чуйков. — Мальчишка не оробел, а ты, медведь, дрожжи продаешь!

Бронебойщик, оглохший от бомбежки, обалдело глазел на грозного генерала, свалившегося в этом аду похоже, что с неба. Поняв, что солдат не слышит, командарм схватил обрывки вожжей, привязал к колесу противотанковое ружье, зарядил, повернул колесо и выстрелил в пикирующий самолет. После этого бронебойщик бросился к ружью и начал палить, а командарм с автоматчиками и парнишкой уже поворачивали набок другие повозки и устанавливали бронебойки на колеса.

Теперь все отчаянно дрались за жизнь. Самолеты уже летали с опаской; с большой высоты бомбить узкую балку им было трудно, а обстреливать совсем невозможно. Но появилась новая опасность — дивизию настигали немецкие моторизованные части. Командарм приказал поставить пушки на прямую наводку.

Упираясь ногами в сыпучие скаты балки, Ваня помогал тащить орудие наверх. Он с интересом и некоторой завистью посмотрел на парнишку, спутника командарма, которого заметил еще во время бомбежки. Был тот старше и ростом повыше Вани, гимнастерка его и брюки сидели на нем как влитые, и носил он не ботинки с обмотками, а франтоватые сапожки. «Это только обмундировка хороша, а сам-то пожиже меня, — утешил себя Ваня. — Я бы его запросто поборол…»

Позднее он узнал, что совсем недавно этот парнишка привез на командный пункт Чуйкова тело убитого отца, начальника оперативного отдела армии Сидорина. Командарм, видя как тяжело сын переживает утрату отца, приказал ему сопровождать себя в одну из дивизий. С тех пор младший Сидорин и был неразлучен с Чуйковым.

Не успела батарея Дымова развернуться «к бою», показались немецкие танки. Они двигались стороной на большой скорости. Командарм приказал открыть огонь с дальнего расстояния.

Бой шел весь день — немцы постепенно сжимали кольцо.

Ваня, поднося к орудию снаряды, нет-нет да прикасался ладонью к своей позорной ране. Когда выступала кровь на штанах, он присаживался на песок, и получалось, что просто перепачкана обмундировка. Черношейкин спрашивал участливо: «Устал, Ванюшка?» — и разрешал встать на несколько минут заряжающим, а сам подносил снаряды. Заряжая пушку, Ваня мечтал, что, может быть, скоро ему выпадет счастье побыть и за наводчика…

— Ты ранен?! — воскликнула Аня, появившаяся совсем неожиданно, и потребовала: — Снимай штаны.

Ваня, конечно, не обратил внимания на ее слова и продолжал заряжать пушку.

— Снимай, тебе говорят! — подойдя, сказал Дымов.