Иуда. Анатомия предательства Горбачева - Страница 9

Вам это, конечно, порядком надоело. И Вы решили спрыгнуть с поезда на ходу. Отряхнуться – и как ни в чем не бывало оказаться впереди и в стороне.

Момент был самый подходящий: цекисты уже не выбирали выражений. Один из них (А. М. Зайцев, первый секретарь Кемеровского обкома партии) сказал: «У коммунистов и трудящихся зреет мнение, что партия приносится в жертву проводимому государственному и правительственному курсу, который осуществляется от ее имени. Положение катастрофическое, антикоммунизм и капитализация экономики сегодня стали реальной политикой в Советском Союзе. Соотношение сил не в пользу партии. Сначала ее разложили идеологически, затем организационно, а сейчас хотят добить материально. Михаил Сергеевич, я бы хотел сказать, почему все-таки шахтеры добиваются Вашей отставки. Наверное, интересный вопрос. Это, я думаю, у них профессиональное. Когда в шахте авария, то они оперативно, в чрезвычайном режиме и при четкой дисциплине ее ликвидируют, зная, что, если они этого не сделают, – дальше взрыв, катастрофа. И, видя, что страна находится в аварийном состоянии, а Вы мер не принимаете, они и требуют другого лидера, который не допустил бы катастрофы. Поэтому, Михаил Сергеевич, если можете, используйте свой последний шанс».

Уцепившись за последние «советы» и оборвав Ивашко, который уже закрывал утреннее заседание, Вы вдруг закатили истерику и даже разыграли благородный гнев. И… подали в отставку.

Простите мою нескромность, Михаил Сергеевич, но я был один из тех, кто если не разгадал, то уловил смысл игры: улизнуть с поста Генсека, подставив рядовых коммунистов под очередной расстрел. Сначала– моральный, а потом и физический.

После перерыва заседание началось без Вас, но я, исходя из своего куцего опыта, предполагал, что Вы где-то поблизости, в хорошо радиофицированном кабинете, внимательно слушаете и следите через своих информаторов за всем происходящим.

Наконец мне дали слово. Я, в частности, сказал: «…последовали рискованные заявления об отставке, а вы знаете, что в такой напряженный момент это чревато непредвиденными последствиями. Уже хотя бы потому, что свято место пусто не бывает. А ведь хотят многие…

Если мы сегодня протокольно хотим оформить развал партии, пожалуйста, можно сделать. Но я лично делаю замечание Михаилу Сергеевичу Горбачеву, пока что без занесения в личное дело (мне, как правило, всегда заносили в личное дело), что так не делается. Сначала мы должны навести вместе с ним порядок в доме, найти восприемника, воспитать его и выяснить в этом зале, примем его или нет.

Я уже говорил, что наша страна первая в мире, которая впервые осуществила заветную мечту Бакунина, князя Кропоткина, моего земляка Нестора Ивановича Махно: то есть мы уже шестой год идем по пути анархистского выбора, правда с элементами социализма.

Но когда Президент взялся за выполнение антикризисной программы, которую, уверен, поддержат даже оппоненты, то мы должны ему помочь. И потребовать, чтобы он употребил президентскую власть и навел порядок, не нарушая демократии. Если мы и он не хотим, чтобы пришел кто-то третий и объявил: «Граждане, Отечество в опасности», предварительно щелкнув затвором».

Уверен: сквозь несколько ироничный тон выступления Вы почувствовали, что уловка расшифрована. И больше всего, осмелюсь предположить, Вас встревожила именно последняя фраза – предостережение относительно щелкнувшего затвора.

Да, Михаил Сергеевич, Вы обладаете интуицией, которая особенно обостряется при грозящей опасности. И буквально на глазах меняете цвет мыслей и действий применительно к создавшейся обстановке.

На втором перерыве меня разыскали посыльные и препроводили в кабинет, где Вы меня встретили чуть ли не по-братски. Не знаю, заметил ли присутствовавший при сем секретарь ЦК Строев, но я уловил сквозь обворожительную улыбку… стальной проблеск на дне Ваших темных глаз. И – контрапунктом– слова: «Спасибо, Борис Ильич… А то уже черт знает что! Просто оскорбляют» и т. д. в том же «товарищеском» ключе. Короче, Вы вынуждены были дать уговорить себя отозвать отставку.

Очередной, и, как оказалось– последний, пленум должен был окончательно уточнить проект новой Программы партии и дату съезда.

Проект Программы, конечно, страдал описательностью. И все же очертание новой модели просматривалось: партия переходила на качественно иную, чем доныне, на биологическую основу парламентской.

Наиболее слабой стороной проекта, на мой взгляд, было то, что размывалось самое главное в преддверии рыночной стихии – защита людей труда.

Года два я на всех уровнях выступал за то, чтобы, сублимировав энергию качественно обновленной партии, сориентировать ее на утверждение идеи социальной справедливости. Готовился по сему поводу выступить на пленуме. И, конечно же, не только советовался с единомышленниками, но и агитировал их поддержать мое предложение – разорвать навязываемую нам политическими оппонентами генетическую связь с перерожденцами, создать независимую комиссию, которая бы поименно определила вину каждого из верхнего этажа в тяжких преступлениях перед всем народом, и коммунистами в частности. Словом, начать с чистого листа, с возрождения принципа социальной справедливости– принципа исконного и вечного, который бы реально воплотила в своей деятельности партия. В этой связи я и хотел предложить новое ее название– Партия Социальной Справедливости…

О том, что именно на этом пленуме ожидалось отречение генсека, свидетельствует тот факт, что первые сообщения иностранных агентств были однозначны: произошло давно ожидаемое – Горбачев отказался от социалистического выбора и признал весь предыдущий опыт нашей страны ошибочным. Но потом сообщения о пленуме стали мягче, размытее. Почувствовалась даже какая-то растерянность: вроде бы сохраняется статус-кво.

Думаю, произошло следующее. Вспомним, как после так называемого «путча» радикальная пресса, невольно выдавая себя, возопила: надо же, как коварно повели себя партократы на пленуме! Прикинулись агнцами, дабы усыпить бдительность, и безропотно приняли все, что предлагал генсек. Словом, сговорились.

Следовательно, радикалы, как, не исключено, и сам генсек, жаждали совершенно иного исхода. Ожидали фронтальной атаки на Горбачева, после чего он с легким сердцем наконец-то хлопнул бы дверью и таким образом реализовал и свою заветную мечту!

Не вышло. Ибо даже самые правые и самые левые из партократов почувствовали, чем это грозит, если и не стране, то им самим. И покорно со всем согласились.

Августовским утром 1991 года меня разбудили и сбивчиво уведомили, что в стране введено чрезвычайное положение. Первая моя реакция была весьма безмятежной: мол, мы и так уже шестой год живем при полнейшем безвластии, то есть в более чем чрезвычайном положении. Но не на шутку встревоженные лица будителей сняли полусонную игривость.

Включили радио. В первый день передавали Заявление Председателя ВС Лукьянова по поводу нового Союзного договора.

Подчеркиваю – в первый день. Поскольку в следующие – Заявление передавалось уже отдельно от блока распоряжений гэкачепистов.

Как выяснилось позже, Анатолий Иванович решительно опротестовал, чтобы оно предваряло документы ГКЧП, ибо готовил его раньше и ни в коей мере не в связи с чрезвычайкой, к которой не имел отношения. Как опытный юрист, Лукьянов первым разгадал, кто и зачем организовал этот «путч».

…Хотел бы внести некоторые уточнения. Радикалы и примазавшиеся к ним ныне на всех перекрестках гремят о том, что они-де сразу же сориентировались и встали на защиту Президента и демократии. Более того, чуть ли не весь народ бросился защищать «Белый дом».

Ну зачем же так, господа! Подавляющее большинство люда ничего толком не знало. Я, к примеру, услышав, кто подписал документы ГКЧП, где, в частности, говорилось, что президент по состоянию здоровья не может управлять страной, не сразу усомнился в правдивости сказанного. А кому же тогда верить, если не вице-президенту, премьер-министру, министру обороны, начальнику канцелярии, председателю КГБ– самым близким не только по службе, но и лично Горбачеву, который подбирал их, пробивая через парламент, а Янаева буквально внес на руках в свои апартаменты (?!).