Итоги № 5 (2014) - Страница 31

С другой стороны, в работе Тарасов был слишком эмоционален, что иногда шло во вред делу. Он терял нить управления командой, так несколько раз случалось в ЦСКА. А в сборной-то — не забывайте! — он не был главным тренером. Эту должность занимал Аркадий Чернышев, Тарасов был только его помощником. Но они сразу поставили дело так, что на тренерском мостике не было ни главных, ни второстепенных. Игрой всегда руководил Чернышев — человек очень уравновешенный, хотя и немного консервативный. Сидя на скамейке запасных, мы практически не чувствовали его настроения. Зато Тарасов буквально кипел, обращался то к одному, то к другому. Многие его фразы стали крылатыми, например: «Пас только на советский крючок!»

Через нагрузки Анатолия Владимировича нужно было пройти. Те, кому это удавалось, становились великими хоккеистами. Посмотрите, скольких ребят он воспитал. Взять того же Третьяка... Тарасов ему сказал: «Выживешь — будешь игроком!» И ведь действительно, Владик проводил в день по два матча. Утром играл за молодежную команду, вечером — за первую мужскую ЦСКА на первенство Москвы. Мишаков, Харламов, Лутченко, Лебедев, Анисин, Бодунов — это все тоже воспитанники Тарасова. Гену Цыганкова он привез дохляком из Хабаровска и сделал одним из лучших защитников мирового хоккея. Или же Володя Петров... Я совсем не уверен, что он стал бы серьезным игроком, если бы остался в «Крыльях Советов». С другой стороны, многих своими нагрузками Тарасов погубил, это тоже правда.

— По поводу горячности Тарасова... Вы ведь участвовали в знаменитом матче между ЦСКА и «Спартаком», когда он на глазах у Брежнева увел команду в раздевалку?

— Это у него эмоции сыграли, точно вам говорю. Я абсолютно уверен, что в тот момент он просто забыл о присутствии генсека. Тарасову казалось, что его команду засуживают, вот он и отреагировал. Уже через несколько минут он наверняка осознал свою промашку. Но изменить ситуацию уже не мог: сказал «а», говори и «б». Да и признавать свою ошибку Анатолию Владимировичу было не с руки. Тогда ведь что произошло? По правилам того времени в середине каждого периода команды должны были меняться воротами. На табло в «Лужниках» еще горели какие-то десятые доли секунды, когда армейцы забили нам гол. Но время матча берется по контрольному секундомеру, и, по мнению хронометриста за судейским столиком, оно уже вышло. Вот и пошли споры, которые вылились в паузу на 35 минут. Честно сказать, «Спартаку» она была только на руку. Мы находились под серьезным давлением, ЦСКА просто прижал нас к воротам. Перерыв пришелся очень кстати. Мы неспешно катались по льду, отдыхали, а у бортика в это время кипели разбирательства между Тарасовым и судейской бригадой. В итоге арбитры оставили свой вердикт в силе, и через полчаса встреча продолжилась. Но атакующий порыв армейцев уже потух, и мы без особого труда довели матч до победы.

— Вашему перу принадлежит книга «Я смотрю хоккей». Как возникла идея ее написания, ведь на тот момент вы были еще действующим хоккеистом?

— Стать автором книги предложил мой друг, известный журналист Евгений Рубин. Перед чемпионатом мира-1969 я был травмирован и в Стокгольм на турнир поехал в составе туристической группы. Смотрел за матчами со стороны, много общался, анализировал. После возвращения мы с Женей регулярно встречались, я наговаривал свои мысли на диктофон, он оформлял их в виде литературного текста. Что-то дополнял от себя, потом мы обсуждали написанное, иногда спорили. Книгу, кстати, долго не печатали. Она лежала в издательстве «Молодая гвардия» почти год. Я не очень интересовался ее судьбой, своих дел хватало. Потом спросил у Рубина, что да как. Оказалось, руководство издательства попросило рукопись доработать. Мол, патриотическая линия плохо выписана, воспитательного посыла не хватает. А я всю жизнь выступал против лозунгов! Был комсомольцем, членом партии, капитаном команды, но кричать на каждом углу «Вперед за Родину!» мне казалось глупым. «Что же делать?» — растерялся я. «Ничего менять не станем, — прозвучал ответ. — Буду пробивать». И действительно, буквально через месяц после этого разговора книга пошла в печать без дополнительных правок. Сумел-таки Рубин найти веские аргументы для начальства.

Сейчас-то я понимаю, чего оно так испугалось. В книге немало места уделялось рассказу о встречах с русскими эмигрантами за рубежом. Люди попадались самые разные: кого-то во время войны немцы вывезли для принудительных работ, кто-то попал в плен и потом сам решил не возвращаться. Сильное впечатление произвело на меня знакомство с духоборами — религиозной сектой на юго-западе Канады. Они соблюдали тот же уклад и обряды, что и предки, жившие за сто лет до этого. Хорошо помню их старейшину Ивана Ивановича. Он долго рассказывал о строгих правилах, которых придерживаются духоборы. А потом сел с нами за стол и так набрался! (Смеется.) Или русских стариков, которые жили в эмиграции по много десятилетий. «Сынок, дай я тебя обниму. В последний раз родину поцелую!» — тянулись они к нам. Разве можно такое вычеркнуть...

— Не боялись общаться с эмигрантами? Ведь бдительное око КГБ сопровождало советских граждан повсюду.

— Не боялся. В конце 1970-х Рубин эмигрировал в США, а в январе 1980-го в качестве руководителя делегации я повез сборную СССР за океан. Перед Олимпиадой в Лейк-Плэсиде мы должны были провести несколько товарищеских матчей. После игры в нью-йоркском «Мэдисон-сквер-гардене» выходим всей группой в холл, а там Женя стоит. Народ чуть ли не врассыпную бросился, только бы не быть замеченным рядом с «отщепенцем». Я же к Рубину — с распростертыми объятиями, друг все-таки. Был и другой хоккейный деятель — Сергей Левин, или, как он сам себя называл, Серж Ханли. Бывший журналист из Ленинграда, который после эмиграции стал спортивным агентом. Мы с ним тоже не прекращали общаться, я ему во время турниров за рубежом билеты на матчи доставал.

— Досье, которое наверняка велось на вас в соответствующих органах, никогда не видели?

— Мне было бы очень интересно взглянуть на него. Расскажу вам одну историю, она многое объясняет. В 1966 году мы с женой поехали по туристической путевке в Финляндию. Сначала я был категорически против. «Чего мы у финнов не видели? — недоумевал. — Сборная только в прошлом году выступала там на чемпионате мира!» Но в итоге супруга меня уломала. В программе визита было четыре города: Лахти, Хельсинки, Тампере и Турку. Только пересекли границу, в купе входит девушка. На чистейшем русском языке говорит: «Здравствуйте, я буду вашим гидом». Я был в полной уверенности, что это наша соотечественница, которая сопровождает группу от «Интуриста». Оказалось, нет, Ирина — финка, просто отец у нее из России. Мы с ней подружились, продолжаем поддерживать отношения до сих пор. И вот как-то, уже в наши дни, она вдруг говорит: «Знаете, ваша фамилия упоминается в досье, которое вел на меня КГБ». Выяснилось, что она получила доступ к своим документам и обнаружила там знакомое имя. Выходит, все контакты с Ириной четко фиксировались компетентными органами. Думаю, в моем личном деле интересных фактов можно найти еще больше.

— Вы дружили с комментатором Николаем Озеровым. Вас сблизили спартаковские корни?

— Именно так. Наша тройка Евгений Майоров — Старшинов — Борис Майоров появилась в сезоне 1958/59, и Озеров был первым, кто взял у нас интервью. У меня с ним были очень теплые, доверительные отношения. И несколько раз Озеров мне очень серьезно помог. На том самом чемпионате мира 1969 года, когда из-за травмы я в сборной не играл, но все равно каждый день приходил в раздевалку команды. И вдруг как-то встречаю в коридоре одного из руководителей делегации, который говорит: «Ребята просили, чтобы ты к ним больше не приходил». Я в шоке: что такое, почему? Оказывается, кто-то распространил информацию, что я раскритиковал игру сборной. И Озеров специально звонил в московский офис ТАСС, чтобы оттуда прислали дословную распечатку моего интервью. Когда текст был прислан в Стокгольм и передан Чернышеву с Тарасовым, я был реабилитирован. Хотя ходить в команду я после этого все равно перестал...