Итоги № 5 (2014) - Страница 29

К середнякам можно отнести бобслеистов со скелетонистами (1 «золото» — 1 «серебро» — 1 «бронза»), фигуристов (1—0—1) и сноубордистов (1—0—1). А вот мастеров биатлона, на которых возлагает такие надежды Министерство спорта, иначе как отстающими назвать язык не поворачивается. На чемпионате мира в чешском Нове-Место наши стреляющие лыжники выиграли «серебро» и «бронзу», да и то благодаря усилиям только одного человека — Антона Шипулина. Нельзя не брать во внимание и свежий допинговый скандал, который тоже может повлиять на атмосферу в команде биатлонистов.

А хуже биатлонистов выступили лишь традиционные аутсайдеры российского спорта — горнолыжники, прыгуны с трамплина на лыжах и двоеборцы. Они остались совсем без наград.

Понятно, что и в этой статистике есть доля условности. В ней не заложен уже упоминавшийся фактор своего поля, травмы и другие случайности. Например, можно только гадать, как завершился бы для наших фигуристов чемпионат мира, если бы в мужском одиночном разряде выступал не Максим Ковтун, а Евгений Плющенко. Или запорола бы свою решающую попытку бобслейная четверка Александра Зубкова, если бы она соревновалась на трассе в Сочи, а не в Санкт-Морице.

Но даже если добавить российской сборной пару-тройку золотых медалей, имея в виду родные стены, либеральное судейство и прочие выгодно отличающие хозяев мелочи, больше десяти наград высшей пробы завоевать ей будет крайне сложно. Это позволит нам занять максимум третье место в общем зачете. Впрочем, вся эта арифметика немножко от лукавого. Во-первых, по словам одного из высокопоставленных олимпийских руководителей, в Сочи мы прежде всего готовим задел на будущее: молодые спортсмены, из которых в основном и составлена сборная, несомненно, будут бороться за попадание в тройку лучших на последующих Олимпиадах. А во-вторых, любой наш спортсмен, выигравший хоть «золото», хоть «бронзу», хоть оказавшийся пятым или шестым на финише, — все равно безусловный национальный герой. И именно так к ним и нужно относиться — вне зависимости от медальных планов и прочих чиновничьих бумаг.

Нападающий

/  Спорт /  Спецпроект

Борис Майоров — о диктаторских замашках Анатолия Тарасова и дружеском плече Николая Озерова, о «советском крючке», эмигрантских посиделках и питейных рейдах московских армейцев вдоль по Питерской, а также о том, как Виктор Тихонов спасал родное пепелище и кто уговорил Зинэтулу Билялетдинова возглавить сборную

Бориса и Евгения Майоровых болельщики всегда воспринимали вместе. Несмотря на внешнюю непохожесть, хоккейная двойня была неразлучна — играла в одной тройке и в московском «Спартаке», и в сборной СССР. Когда известного спортивного комментатора Евгения Майорова не стало, Борис согласился заменить брата. Выходит, они и на ниве тележурналистики оказались вместе.

— Борис Александрович, вы пробовали себя в разных ипостасях — были игроком, тренером, ходили в подающих надежды ученых, потом занялись спортивной журналистикой, написали книгу, сейчас являетесь функционером. Какая из этих ипостасей вам больше по сердцу?

— Конечно, мне бы хотелось, чтобы люди прежде всего помнили меня как нападающего московского «Спартака» и национальной сборной. Хотя смена деятельности благотворно сказывалась на моей карьере, я достаточно легко находил себя практически в любом новом деле. Но почти все мои занятия так или иначе связаны с хоккеем. Правда, я окончил МАТИ, но по специальности не отработал ни дня.

— Публика незнакома с инженером Майоровым, зато прекрасно знает братьев-хоккеистов Бориса и Евгения. Кроме того, в вашей семье было еще три сестры. Родителям приходилось непросто?

— Сестры были значительно старше нас с Женькой. Вера родилась в 1921 году, Анна — в 1924-м, Галина — в 1925-м. Мама практически не работала, вела хозяйство и занималась детьми. Весь ее рабочий стаж составлял лет пять-шесть, не больше. Семью обеспечивал отец: богатеями мы не были, но на жизнь денег хватало. Он родился в Костромской области, сейчас его деревня называется Белово, а раньше именовалась Подорванкой. Отца взяли в Москву в мальчики — так до революции назывались подростки, которых отправляли в услужение. Однако он сумел получить образование, выучился на счетовода. Заводить семью в столице не стал, за женой приехал в родную деревню, там они с матерью и расписались. Работал отец в облфине, потом перешел в Министерство финансов РСФСР. Последние годы был главным бухгалтером административно-хозяйственного управления.

Жили мы в Сокольниках, там целый район состоял из одно- и двухэтажных деревянных домов. В царское время это были дачи высокопоставленных вельмож. В этих местах дворяне тешили себя соколиной охотой, отсюда и название. После революции все дома заселили рабочим людом. Я помню еще помещицу Спиридониху, бывшую хозяйку этих дач. Ей оставили половину дома, и она быстро ассимилировалась в новой среде: запросто ходила в гости, охотно приглашала к себе.

Дома были старые: удобства во дворе, готовили на керосинке. В Сокольниках около метро находилась керосиновая лавка, мама посылала нас туда с братом. Заодно нужно было заглянуть и в булочную по соседству. Помните фильм «Место встречи изменить нельзя»? Эпизод, где бандиты под дулом пистолета заталкивают Шарапова в автофургон с надписью «Хлеб», снимался как раз рядом с ней. У каждого дома был свой огород, где выращивали овощи. Осенью родители обязательно стаскивали в погреб мешки с картошкой, бочку квашеной капусты, прочие маринады. В их сборе и засолке обязательно принимали участие и мы, дети. Равно как и в заготовке дров на зиму, это являлось одной из наших обязанностей.

Публика во дворе была очень разношерстная, едва ли не половина отсидела за воровство и хулиганство. Но были и другие соседи. На первом этаже нашего дома жили братья-спортсмены — Виктор Павлович и Михаил Павлович. Первый играл правым крайним в футбольной команде «Динамо». Мы с Женькой постоянно просили его взять нас с собой на матч, иногда он соглашался. Тогда мы, счастливые, подхватывали его фибровый чемоданчик с формой — это была большая честь! — и все вместе ехали на метро в Петровский парк на игру.

Вскоре после начала войны, в сентябре 1941-го, отец отправил нас в родную деревню. Там было свое подсобное хозяйство — корова, куры, огород, так что жили мы лучше, чем в Москве. Помню, мы с братом дразнили корову, она вдруг погналась за нами и оторвала Женьке хлястик на пальто. Он, бедняга, перепугался, потом два дня из дому не выходил.

Через несколько месяцев отец ушел на фронт. К счастью, его на передовую не послали. Он находился во втором эшелоне, служил в финансовой части и на передний край ездил, только чтобы отвезти зарплату высшим офицерам. Тем не менее, оттрубил три с лишним года, приехал домой только после войны. Мы вернулись в Москву раньше, летом 1943-го. Это было тяжелое время, самый разгар карточной системы. Работали в нашей семье только две старшие сестры, остальные считались иждивенцами. Всю зиму мы с братом пролежали под отцовским тулупом на кровати в нашем нетопленом деревянном доме. Соседские пацаны приходили под окна, звали на улицу, а нам и выйти не в чем было. Зато у нас имелись коньки. Мы с Женькой нашли их на чердаке. Никто так и не смог объяснить, откуда взялись эти ржавые конькобежные лезвия. Впрочем, куда более важным был другой вопрос: как их делить? Решили просто — по коньку на брата. Лезвие прикручивали к валенкам и шли на улицу. Оттолкнешься одной ногой и скользишь. Еще круче было уцепиться железным крючком за кузов грузовика и ехать вслед за ним. Через год, уже не помню где, добыли другие коньки. Это были так называемые гаги, с полукруглыми лезвиями. И только лет в 13—14 нам купили первые настоящие коньки с ботинками.