It's not about age (СИ) - Страница 10

Но что ж, давайте вернемся к Гвендолин. Она продолжает хлюпать своим носом, и сейчас у меня нет никаких сомнений, что она плачет. Я обидел ее словами. А не должен был, наверняка. Дети. Они такие вспыльчивые, чувствительные и пессимичные. Любой моросящий дождик перевоплощают в ливень, а то и град. Я стягиваю одеяло с Гвендолин, но она резко укрывается им вновь. Я невольно вздыхаю.

― Что случилось? ― проявляю любопытство.

― Ничего, ― фыркает девочка под одеялом.

― Тогда почему ты плачешь?

Гвендолин сбрасывает с себя одеяло и поворачивается ко мне. Сквозь темноту мне тяжело разглядеть очертания ее лица, но слезы на ее щеках я замечаю сразу. Огни с улицы дают свет, проникающий сквозь мои окна, и падающий на кровать. Атмосфера в этой комнате с каждой секундой становится все загадочней, таинственней и волшебней. Я вскидываю брови, продолжая держать свою голову на подушке. Наверное, она ожидает, что я поднимусь, как она, начну тормошить ее, выпытывая ответ, но нет.

― Мне не хочется домой, ― наконец, отвечает она.

========== VIII. Eric ==========

Безумно осознавать, но я ожидал, что ей захочется возвращаться домой. Почему она должна не хотеть к себе на родину? (Хотя мне неизвестно, что является для нее родиной). В ее квартире все, что нужно для девочки ее возраста: конфеты, куклы, компьютер и прочие развлечения. Ее родители никогда не жалели денег для своей дочурки, но лучше бы они не жалели времени на нее, нежели чем денег. Я прекрасно сочувствую ее родителям, ― потеряли сына, загорелись желанием завести еще одного ребенка. Все это, отнюдь, понять можно. Но невозможно понять одну вещь: зачем заводить детей, не желая тратить своего времени на это чадо? Я не желаю иметь детей, потому что не хочу, чтобы они были столь несчастны, как я в своем детстве. Мои родители никогда не занимались мной. Я был сам себе матерью, отцом. Мне приходилось познавать и себя, и мир одновременно, без помощи и наставлений взрослого. Вскоре мне помогли с этим справиться друзья, но и здесь есть подвох. Не каждый друг проявил преданность такую, какую от него можно было ожидать исходя из первой встречи. Меняется мировоззрение, меняется и сам человек. И с этим ничего поделать нельзя. Остается надеяться лишь на себя и ни на кого другого. Но очень часто эти дети-ночи поддаются социальному программированию и забывают о себе, о своем мире. Для этого и нужны родители, ― чтобы верно наставить ребенка. Дать понять, что он ― независим, кто бы что ни говорил. Но куда наставили Гвендолин, мне непонятно. Скорее всего, ее вообще никуда не наставили, потому-то ей сейчас так нелегко. Нелегко возвращаться домой, ибо кроме няни никто ее там не ждет. Тяжело находиться в стенах, осознавая, что лишь они знают тебя прекрасно. Но я-то могу похвастаться тем, что знаю ее столь хорошо, как знаю, как правильно нужно дышать.

― А чего тебе хочется? ― задаю ей вопрос, на который хочу получить достойный ответ, а не мычание, смешанное со слезами.

― Неважно, ― разочаровывает она меня и утыкается лицом в подушку.

― Нивазна, ― передразниваю ее писклявый голос и закрываю глаза, завершив этот бессмысленный диалог.

Не описать словами, что я чувствую сейчас. Эти ощущения непередаваемы, как бы я ни старался объяснить. Когда-то я спал рядом с маленькой Гвендолин, изредка просыпаясь, чтобы покормить или помочь ее брату поменять пеленки. Но сегодня все словно ожило. Галерея картин превратилась в музей живых восковых фигур. Я вновь чувствую себя двадцатичетырехлетним парнишкой, хотя на самом деле ни с кем более ощутить я себя так молодо не смогу. Я глубоко сомневаюсь, что когда-нибудь мне вновь удастся полежать с ней, почувствовать ее дыхание, сопенье и голос. Моя девушка ― Сафина, наверное, сочла бы это неуместным ― мое столь близкое пребывание с Гвендолин. Эта малышка ревнует меня ко всему, что дышит. (Даже, порой, дело доходит до абсурдных вещей). Однажды меня угораздило согласиться помочь неофитке (оффтоп от автора: после прочтения «Лолиты» не могу не читать слово «неофитка», как «нимфетка») ― дочери одного из моих друзей. Так вот, лучше бы я не соглашался на эту чертову помощь. Все равно ничего не вышло. Только нервотрепки лишней наглотался. А как вы относитесь к прошлому? Что ж, уверяю вас, Сафина относится совсем иначе. По ее правилам, я не имею права на общение с бывшими подружками, а на общение с посторонними «бабами» необходимо брать разрешение. Относимся мы друг к другу далеко не одинаково. Я сохраняю преданность по ее правилам, но по моим правилам жить она не собирается. Думаю, вопрос этот решится в ближайшие несколько дней. Либо мои правила, либо до свидания. Обидно, почти год отношений прошел насмарку, невзирая на то, что истинные чувства, что царили между нами, улетучились еще десять месяцев назад. Привычка (привязанность) и любовь ― совсем разные вещи. Я привязался к Гвендолин в день ее рождения и почувствовал вырывающуюся из моей груди страсть. Страсть к этой крохе, завернутой в пеленки. Эта страсть обрела иной облик, облик любви, которая до сих пор царит в моей душе.

Спустя полчаса, я заметил исчезновение ее суеты: Гвендолин перестала переворачиваться с боку на бок, перестала скидывать с себя одеяло и снова закутываться им, прекратилось хлюпанье носом. Искренне надеясь, что это исчадие ада уснуло, я облегченно вздыхаю и концентрируюсь на сонливости. Никогда не сталкивались с такой проблемой, как терзающее вас желание уснуть (исключительно по привычке), но бешеное сопротивление организма? Лично я впервые в такой ситуации. Но проблема не в том, что я не могу уснуть, а в том, что когда я борюсь с сопротивлением организма, меня одолевают различные мысли на тяжкие для меня темы, что появляются лишь в моих самых кошмарных снах. Например, мысль о Гвендолин. Мысль о раннем детстве, о дружбе с Льюисом и о его смерти, о том, как держал его мертвое и холодное тело на своих руках. Или же о родителях. Да, пожалуй, родители ― один из моих главных кошмаров. И не потому кошмар, что не любили меня, а оттого ужас весь, что был я для них лишь подопытный кролик. Но это уже другой разговор.

Мне лучше рассуждать о Гвендолин, чем о родителях. От одной мыслишки о них в комплект воспоминаний входят сеансы, на которых я присутствовал в качестве подопытной мышки. Сеансы, заканчивающиеся болью, кровью и бредовым состоянием. В моей голове тут же рисуется картина воспоминаний: белая, как снег, комната; капли крови на идеально белом полу, появившиеся из-за повышенного давления; недовольные крики матери, суета рабочих и дрожащие от передозировки наркоза, пальцы.

Гвендолин закинула одну ногу на мое тело, скинув с себя одеяло. От неожиданности я резко скинул ее часть тела с себя, слегка всполошившись. Позже я понял, что ей всего лишь, скорее всего, стало жарко.

― Ты чего? ― тяжким голосом произносит она.

― А ты чего? ― строго спрашиваю ее. ― Я тебе не плюшевый мишка, чтобы терпеть твои закидоны.

― Я не специально! ― восклицает девочка. ― Мог бы и аккуратно убрать, зачем такая жестокость?

Интересно представить, что было бы, если я выпорол бы ее ремнем за плохое поведение. Закатила бы истерику? Упала на пол и начала бы колотить ручками и ножками? Ненавижу, когда дети пытаются привлечь к себе внимание. Возможно, вы сочтете, что я противоречу сам себе: боготворю Гвендолин, но попутно любви этой, ненавижу? Нет, не ненавижу. Скорее просто раздражаюсь ее временным, к счастью, поведением. А может не временным. В любом случае нужно надеяться на лучшее. В конце концов, я тоже был таким когда-то. Но бывало это очень редко. И не в такой форме. Я что-то делал (часто это были школьные поделки), а по завершению творения дарил это родителям, надеясь хоть на какое-то ласковое слово. Мою работу оценивали, хотя через минуту она летела в мусорку. Обидно чутка.

― Расслабься, обычный рефлекс. Ни о какой жестокости даже и мысли не было, ― спокойно произношу я, коварно улыбаясь, представляя, как мой ремень скользит по ее заднице за все непослушанье, которое она проявила сегодня.