Итан Фром - Страница 13

Она расплакалась, и каждая ее слезинка жгла ему руки, словно капля расплавленного свинца.

— Перестань, Мэтт, не плачь, перестань ради бога! — взмолился Итан.

Она с трудом поднялась на ноги; он тоже встал и пошел за ней к кухонному столу, беспомощно глядя, как она раскладывает на нем осколки. Ему казалось, что вместе с блюдом разбились вдребезги его надежды на этот долгожданный вечер.

— Ну-ка, давай это все сюда, — произнес он вдруг тоном, не допускающим возражений.

Она отступила на шаг, бессознательно повинуясь приказу, и только спросила:

— А что ты будешь делать?

Вместо ответа он собрал черепки в свои широкие ладони и вышел из кухни в прихожую. Там он засветил огарок, открыл чулан, дотянулся, привстав на носки, до верхней полки и аккуратно сложил все части разбитого блюда. Придирчиво осмотрев результат своей работы, он удостоверился, что снизу блюдо невозможно отличить от целого. Если завтра склеить черепки, то Зена могла ничего не заподозрить еще много месяцев, а он тем временем раздобыл бы в Шедс-Фолзе или в Бетсбридже какую-нибудь похожую посудину. Убедившись, что немедленное разоблачение им не грозит, он победной походкой вернулся на кухню, где Мэтти с безутешным видом подтирала пол.

— Полный порядок, Мэтт. Садись к столу и кончим ужинать, — распорядился он.

Со вздохом облегчения она взглянула на него сквозь ресницы, еще слипшиеся от слез, и душа его переполнилась гордостью оттого, что Мэтти так готовно подчинилась ему. Она даже не стала спрашивать, что он придумал, — и его захлестнуло пьянящее ощущение собственной силы, какое он, бывало, испытывал, когда ему случалось особенно удачно спустить с горы на лесопилку тяжелое бревно.

После ужина, покуда Мэтти убирала со стола, Итан вышел посмотреть коров, а потом совершил обычный ежевечерний обход дома, проверяя, все ли в порядке. Поля под низко нависшим небом были окутаны тьмой; малейший звук в неподвижном воздухе разносился далеко вокруг, и Итан слышал, как с деревьев в ближнем леске время от времени срываются и шлепаются о землю комья снега. Когда он вернулся в кухню, Мэтти уже успела пододвинуть его стул к печке, а сама уселась у стола под лампой с каким-то шитьем. Все выглядело в точности так, как ему рисовалось утром. Он сел, вытянул ноги к огню и достал из кармана трубку. Целый день тяжелой работы на морозе давал себя знать: на него напала истома, а в голове клубилась какая-то мешанина мыслей — но мысли были все легкие, приятные… Ему грезилось, что он перенесся в совсем другой мир, над которым не властно время и где все живут в тепле и сердечном согласии. Одного только ему недоставало для полного блаженства — со своего места он не видел Мэтти. Но ему уже лень было двигаться, и он позвал ее:

— Подсаживайся-ка поближе к печке.

Напротив него стояла пустая качалка Зены. Мэтти послушно подошла и опустилась в качалку, прислонившись головой к той самой расшитой пестрыми лоскутками подушке, на фоне которой Итан привык из вечера в вечер видеть постное лицо жены. И теперь, увидев на этом месте темноволосую головку Мэтти, Итан невольно вздрогнул. На мгновенье ему померещилось, что лицо законной хозяйки маячит в воздухе, заслоняя лицо пришелицы. Мэтти тоже, очевидно, почувствовала какую-то неловкость. Она переменила положение и еще ниже склонилась над шитьем, так что он видел только кончик ее носа да красную ленточку в волосах; вскоре она поднялась, сказала: «Я тут ничего не вижу», и снова пересела к столу.

Итан сделал вид, что пора подкинуть дров в печку, и бы видеть профиль Мэтти и ее руки в круге света от лампы. Кошка, которая с недоуменным видом следила за всеми этими странными перемещениями, вспрыгнула на качалку Зены, свернулась клубком и, прижмурив глаза, утихла.

В комнате воцарилось молчание. На буфете размеренно тикали часы; из печи то и дело доносилось потрескиванье догоравших головешек; едва уловимый резковатый аромат герани смешивался с запахом трубочного дыма, который голубоватым облачком стлался над лампой и повисал серой паутиной в дальних углах.

Напряжение как-то само собой сошло на нет, и они наконец разговорились. Говорили они о самых простых и обычных вещах: о том, будет завтра снег или не будет, когда в церкви снова устроят танцы, кто кого любит или недолюбливает в Старкфилде… Непритязательное содержание и естественный тон их беседы внушили Итану ощущение давней близости, которого не могло бы дать никакое открытое проявление чувств; он снова углубился в мечтания и вообразил, будто они уже давным-давно проводят вечера вдвоем — а впереди у них таких вечеров еще столько, что и не счесть!..

— А помнишь, Мэтт, мы ведь нынче собирались идти кататься с горки, — заметил он под конец и, успев окончательно вжиться в роль, подумал, что, собственно, спешить некуда — покататься можно и в другой раз, стоит только захотеть.

Она улыбнулась:

— Ну вот, а я думала — ты забыл!

— Нет, забыть я не забыл, только сейчас на дворе тьма египетская. Может, завтра выберемся, если будет луна.

Она рассмеялась от удовольствия, откинув по своей всегдашней привычке голову и задорно блестя зубами:

— Ах, вот было бы славно!

Итан не сводил с нее глаз, дивясь живости и подвижности ее лица — при каждом новом повороте разговора оно менялось, словно поле пшеницы под ветром. Самое невероятное, что изменения эти вызывали его собственные слова, хоть говорить он был не мастер, и его тянуло снова и снова испытывать свою чудодейственную, пьянящую власть.

— А ты бы не побоялась съехать со мной по спуску вот в такую темноту, как сейчас?

Мэтти немедленно вспыхнула: — Нет, конечно! Что я, трусиха?

— А я бы вот струсил. Сам бы не съехал и тебя не пустил. Помнишь тот старый вяз? Мимо него съезжать — надо глядеть в оба, а то неровен час врежешься — и крышка.

Говоря все это уверенным тоном человека, который может стать надежной опорой и защитой, Итан сам упивался производимым впечатлением и, чтобы растянуть это блаженное состояние, добавил:

— Нам ведь и тут хорошо.

Она медленно — как он любил — опустила ресницы, вздохнула и согласилась:

— Правда, нам и тут хорошо.

И сказала она это так ласково, что он отложил трубку и пододвинул свой стул поближе. Наклонившись, он прикоснулся пальцами к коричневой материи, которую она подрубала с другого конца.

— Ну-ка, Мэтт, — начал он, улыбаясь, — угадай, что я видел нынче по дороге домой у Варнумов под елками! Ни за что не угадаешь: я видел, как одна твоя приятельница с кем-то целовалась!

Эти слова весь вечер вертелись у него на языке, но теперь, сказанные вслух, они прозвучали неописуемо грубо и неуместно.

Мэтти покраснела до корней волос и сделала два-три торопливых стежка, машинально потянув к себе шитье.

— Наверно, это Рут была с Недом, — сказала она тихо, как будто речь шла о чем-то очень серьезном.

Поскольку над влюбленными принято подшучивать, Итан рассчитывал, что его сообщение позабавит Мэтти, они вместе посмеются, и тут он ненароком обнимет ее или хотя бы возьмет за руку. Но она восприняла это иначе и, залившись краской, словно укрылась за высокой стеной. Он проклинал свою дурацкую недотепистость. Он знал, что для большинства его сверстников поцеловать хорошенькую девушку — сущий пустяк, и помнил, что накануне, когда он обнял Мэтти за талию, она не противилась. Но то было совсем другое дело: под открытым небом, в поздний час, некоторая безответственность казалась простительной. Сейчас же, в тепле, при свете лампы, в окружении извечных и незыблемых символов добропорядочности, Мэтти представлялась ему далекой и неприступной.

Чтобы стряхнуть с себя оцепенение, он возобновил разговор:

— Скоро, надо полагать, и свадьбу назначат.

— Да, наверно. Я так думаю, что они до конца лета поженятся. — Слово «поженятся» она произнесла с благоговейным трепетом, словно раздвигая завесу, за которой начинается путь в страну несбыточных грез. У Итана сжалось сердце; он отодвинулся от стола и, глядя в сторону, заметил: