Итан Фром - Страница 11

Потом и она замолчала. Возможно, это был неизбежный результат уединенного образа жизни на ферме, а возможно, причина была в том, что Итан, как она утверждала, «никогда ее не слушал». Обвинение это имело под собой некоторую почву. Все речи Зены сводились к жалобам и сетованиям, а сетовала она, как правило, на то, чего он не в силах был изменить; и чтобы не ответить ей какой-нибудь резкостью, Итан сперва выработал у себя привычку никак не отзываться на ее слова, а потом и вообще отучился в определенных обстоятельствах слушать, думая о своем. Правда, в последнее время, когда у него появились основания присматриваться к жене внимательнее обычного, ее упорное молчание стало внушать ему тревогу. Он припомнил, как постепенно отвыкала говорить его мать, и забеспокоился: он ведь слыхал, что на женщин частенько «находит стих». Еще при жизни матери Зена, которая знала наперечет, кто чем болеет во всей округе, рассказывала ему про разные случаи тихого помешательства, да и от соседей доводилось слышать то про одну, то про другую фермерскую семью, где годами содержались в четырех стенах несчастные умалишенные; бывало и так, что из-за них в доме разыгрывались настоящие трагедии. Порой при виде угрюмо сжатых губ жены у него мороз пробегал по коже от недобрых предчувствий. Порой же ему мерещилось, что молчание ее только напускное и за ним скрываются какие-то далеко идущие замыслы, что в ее мозгу роятся таинственные подозрения, а сердце разъедает злоба. Такая возможность пугала его еще больше, и как раз об этом он подумал вчера, увидав свою жену на пороге.

Но сегодня, с отъездом Зены в Бетсбридж, он окончательно успокоился, и мысли его целиком сосредоточились на перспективе провести вечер с Мэтти. Его угнетало только одно обстоятельство — то, что он сболтнул насчет денег, которые якобы рассчитывал получить за доски. Он так явственно предвидел последствия своей неосмотрительности, что скрепя сердце решился попросить у Эндрю Хейла хотя бы часть платы вперед.

Когда Итан въехал к Хейлу во двор, его заказчик как раз вылезал из саней.

— Здорово, Ит! — крикнул он. — Молодец, что привез. Эндрю Хейл, седоусый и краснолицый, за последние годы раздобрел и не стеснял воротничками свой щетинистый двойной подбородок, но на его безукоризненно свежей рубашке всегда красовалась запонка с брильянтиком. Правда, это выставленное напоказ благосостояние мало кого обманывало: хотя дела у него шли неплохо, все в Старкфилде знали, что он частенько увязает в долгах под бременем расходов на содержание большой семьи, а также по причине собственной беспорядочности. Он состоял в дружеских отношениях еще с родителями Итана, и его дом принадлежал к числу немногих, куда время от времени выбиралась Зена: ее привлекало то, что жена Хейла в молодости перелечила чуть ли не всех своих односелян и до сих пор слыла непревзойденной мастерицей по части пользования больных.

Хейл подошел к лошадям Итана и похлопал их по дымящимся бокам.

— Ну, брат, — пошутил он, — я смотрю, ты их забаловал: ишь какие гладкие!

Итан сразу принялся за разгрузку; закончив, он прошел к сарайчику, служившему Хейлу конторой, и толкнул застекленную дверь. Хейл сидел спиной к заваленному бумагами столу и грел ноги на печке; это тесное рабочее помещение показалось Итану таким же теплым, добродушным и беспорядочным, как сам хозяин.

— Присаживайся, оттай малость, — кивнул он Итану. Наш герой долго не знал, с чего начать, но в конце концов собрался с духом и, запинаясь, попросил у Хейла полсотни долларов аванса. Тут же он едва не сгорел со стыда, увидев нескрываемое удивление на лице своего собеседника. Обычно Хейл рассчитывался с поставщиками не раньше чем через три месяца, и в его практике не было еще случая, чтобы он сразу платил наличными.

Итан сознавал, что, сошлись он на крайнюю нужду в деньгах, Хейл, вероятно, поступился бы своими правилами и как-нибудь выкроил бы ему эти несчастные полсотни; однако прибегнуть к такому средству ему мешало не только самолюбие, но и инстинктивная осторожность. Он помнил, сколько времени прошло после смерти отца, покуда ему удалось твердо встать на ноги, и не хотел, чтобы Эндрю Хейл — или неважно кто еще в Старкфилде — думал, что он снова теряет под собой почву. Кроме того, ложь всегда была ему не по нутру: нужны деньги— значит, нужны, а зачем — это никого не касается. Поэтому с Хейлом он говорил сухим, натянутым тоном гордеца, который даже самому себе не хочет признаться, что унижается до просьбы, — и отказ, в сущности, не явился для него неожиданностью.

Хейл отказал Итану так же добродушно, как он делал все остальное: он обратил разговор в шутку и поинтересовался, не надумал ли Итан приобрести рояль или соорудить для красоты на своем доме «кумпол» — в последнем случае он готов был бесплатно предложить свои услуги.

Итан не знал, куда девать глаза. Немного помявшись, он пожелал Хейлу всего хорошего и уже открыл было дверь на улицу, когда Хейл вдруг окликнул его:

— Слушай-ка, — а у тебя часом не поджимает с деньгами?

И тут самолюбие Итана, не дав вступиться благоразумию, поспешило ответить:

— Нет, что вы!

— Ну, тогда ладно. Я-то, правду тебе сказать, порядком поиздержался. Если хочешь знать, я сам тебя хотел просить повременить малость с расчетом. Дела сейчас идут не бог весть как, да я еще тут обещал домишко отделать для своих молодых — свадьба-то уже не за горами. Мне, конечно, охота им сделать приятное, что Неду, что Рут, да ведь даром-то ничего не достается. — Он покосился на Итана, ожидая сочувствия. — А молодежи подавай все новенькое да свеженькое. Ты небось лучше меня знаешь — сам не так давно в доме блеск наводил, как женился на Зене.

Итану надо было завернуть в поселок по делу; он оставил лошадей на конюшне у своего заказчика и отправился дальше пешком. Прощальное замечание Хейла все звучало у него в ушах, и он, горько усмехаясь, думал, что, выходит, с точки зрения Старкфилда семь лет с Зеной — это еще срок небольшой, раз женился он «не так давно»…

День клонился к вечеру; там и сям в домах засветились окошки, поблескивая в холодных серых сумерках, а снег словно стал еще белее. Мороз загнал всех под крышу, и длинная деревенская улица была пустынна. Вдруг Итан услышал веселый перезвон бубенцов, и навстречу ему вынеслись запряженные резвой лошадью сани. Он узнал чалого жеребца Майкла Иди, успел разглядеть и Денниса в щегольской меховой шапке — парень обернулся и помахал ему рукой. «Здорово, Ит!» — крикнул он и покатил дальше.

Сани исчезли в направлении фромовской фермы; треньканье бубенцов понемногу затихло, но сердце у Итана тревожно сжалось. Может статься, Деннис прослышал об отъезде Зены и теперь пользуется случаем застать Мэтти одну и провести с ней часок? В груди у Итана поднялась такая буря ревности, что ему самому стало стыдно. Нет, допускать такие мысли по отношению к Мэтти было несправедливо: она ничем этого не заслужила.

Он продолжал идти в сторону церкви и вскоре поравнялся с калиткой Варнумов, где накануне они с Мэтти стояли под густым шатром норвежских елок. Тут как раз прямо перед собой он заметил какую-то неясную тень. При его приближении тень на мгновенье распалась надвое, потом опять слилась, и он услышал звук поцелуя и притворно-испуганное «ой!» — очевидно, его заметили. Потревоженная тень снова торопливо раздвоилась, на сей раз окончательно — за одной ее половинкой захлопнулась калитка, другая бодро зашагала прочь. Итана все это позабавило. Чего, собственно, они так переполошились? Ну, увидел кто-то, как они целуются, — все равно ведь все а Старкфилде знали, что Нед Хейл и Рут Варнум — жених и невеста. На том самом месте, где Итан спугнул влюбленных, они с Мэтти стояли вчера, чувствуя, как неодолимо их влечет друг к другу. Такое совпадение было приятно Итану, но мысль о том, что застигнутой им парочке не надо прятаться и скрывать свое счастье, наполнила его сердце горечью.

Вернувшись к Хейлу, он забрал лошадей и пустился в обратный путь на ферму. Мороз к вечеру немного отпустил; небо сплошь заволоклось тучами и обещало на завтра снег. Кое-где сквозь облака проглядывала одинокая звездочка в воронке густеющей синевы. Через час-другой над горами за фермой должна была взойти луна. Ее холодный огонь лишь ненадолго прожигал пелену туч над горизонтом, и, позолотив их рваные края, она снова исчезала из глаз. Поля были объяты каким-то скорбным покоем. Зажатые в тисках многонедельной стужи, они, казалось, получили передышку и могли неторопливо потянуться, перед тем как снова застыть в своей суровой зимней спячке.