Итальянский след - Страница 2

– Это плохо. Так нельзя. Когда будешь уходить, я дам тебе зонт.

– Но я еще не ухожу. И не собираюсь в ближайшее время.

Пальто свое Худолей повесил на угол двери, туфли, не расшнуровывая, сковырнул с ног и задвинул в угол, по-собачьи потряс головой, избавляясь от влаги, и наконец посмотрел на Пафнутьева. И глаза у него оказались как у побитой собаки.

– Ты чего, Валя? – Пафнутьев, кажется, даже вздрогнул – таким несчастным он Худолея еще не видел.

– Разговор есть, Паша.

– Пошли.

Так уж у нас повелось с некоторых пор, так уж мы привыкли, что серьезный разговор между мужиками может происходить только на кухне. Не в комнате, не в мягких креслах, при шторах, ковре и пусть даже выключенном телевизоре, нет. Кухня в пять квадратных метров как бы сближает, вынуждает смотреть в упор, поскольку глаза отвести в сторону просто некуда, собеседники касаются не только лбами, но и коленями под столом и ничто не может помешать им понять друг друга.

Одним махом Пафнутьев сгреб со стола все лишнее, понимая, что загроможденный стол мешает пониманию, разрушает само желание открыться до конца. Он водрузил на середину стола початую бутылку водки, две граненые стопки, на тарелку высыпал из кастрюли оставшиеся от ужина картофелины и туда же положил два соленых огурца.

– Все, Паша, – сказал Худолей. – Этого вполне достаточно. Что бы ты ни добавил еще, все будет лишним.

– И не собираюсь, – Пафнутьев пожал округлыми плечами. – Нам бы с этим управиться, – он сел и разлил водку в стопки, хорошо разлил, почти доверху. – С весенним дождичком тебя, Валя! – Пафнутьев поднял стопку.

– И тебя, Паша, – Худолей на мгновение задержал дыхание и, словно решив про себя что-то важное, выпил.

– Огурцы сам солил?

– Вика.

– Получились огурцы. Магазинные есть не могу – скулы сводит.

– Не надо, Валя, магазинные употреблять. Они плохие, – поддержал разговор Пафнутьев, давая возможность Худолею решиться наконец сказать, зачем пришел. – Казенные огурцы, как и все казенное.

– Светка пропала, – сказал Худолей, воспользовавшись заминкой. – Уже три дня.

– Какая Светка? – удивился Пафнутьев. – Ах да! Вспомнил. Так ты с ней…

– Да, последнее время мы с ней… Плотно общались. Плотней не бывает.

– Она тебя хорошо зацепила?

– Сильней не бывает, Паша. Меня уже нет. Я – труп. То, что ты сейчас видишь перед собой, – это труп.

– Понял, – кивнул Пафнутьев, наполняя стопки. – Сейчас у тебя на щеках появится румянец, и третью стопку ты уже попросишь сам. Найдется твоя Светка, некуда ей деться. Да, – понизил голос Пафнутьев, – что у тебя с правой рукой?

– А что у меня с правой рукой? – Худолей повертел ладонь, осматривая ее со всех сторон. – Ничего, все нормально.

– Почему тогда стопку не поднимаешь? – Пафнутьев даже припал к столу, чтобы заглянуть в глаза Худолею и наверняка убедиться, что у того действительно все в порядке с правой рукой.

– Да ладно, Паша, – вымученно улыбнулся Худолей, поднял стопку, чокнулся и выпил, даже и не заметив этого. – Ты ведь слышал, я по следственному делу работаю, от тебя кой-чего поднабрался… Знаю, куда позвонить, к кому обратиться, где справки навести… Я все это проделал.

– И что? Пусто?

– Пусто. Хотя добрые люди намекнули… Дескать, успокойся, мужик, жива красавица. Но не для тебя.

– Ты знаешь этих доброжелателей?

– Нет. В результате этой моей суеты я же засветился, я хорошо засветился, Паша! Так вот, раздается телефонный звонок и хорошо поставленный голос…

– Что ты называешь поставленным голосом?

– Уверенный, неторопливый, с четким произношением всех шипящих, свистящих, хрипящих звуков… И с бесконечной, этакой ленивой наглостью. С ярко выраженным комплексом превосходства. Даже с жалостью. Он меня жалеет, понял?

– Это нехорошо, – сказал Пафнутьев. – Так нельзя.

– Я его достану, – негромко произнес Худолей. – Этого хмыря я найду.

– Правильно, – кивнул Пафнутьев. – Только, Валя… Ты не допускаешь, что Света тебя просто кинула?

– Допускаю, – и Худолей с незнакомой Пафнутьеву твердостью посмотрел ему в глаза. Перед Пафнутьевым сидел не тот человек, которого он знал до сих пор, это уже был не бестолковый любитель выпивки, вечно опаздывающий, все забывающий, постоянно жалующийся на недостаточно уважительное к нему отношение.

– Валя, у меня такое ощущение, что ты влюбился, а? Тебе не кажется?

– Паша, я это уже проехал. Влюбленность – это слабое дуновение ветерка по сравнению с тем ураганом, который в данный момент зверствует в моей хилой груди. Я, конечно, выразился до неприличия красноречиво, но суть передал. Передал?

– Более или менее, – Пафнутьев повертел в воздухе растопыренной ладонью. – Мне кажется, ты готов на крайние меры. Может быть, даже на нарушение действующего законодательства. Это нехорошо.

Худолей некоторое время молча смотрел на Пафнутьева, пытаясь понять смысл сказанного, и наконец с облегчением перевел дух – Пафнутьев шутил.

– Паша, ты хоть одно свое расследование провел с соблюдением всех правил законодательства?

– Нет, – быстро ответил Пафнутьев.

– А вообще это возможно – соблюсти все правила и нормы?

– Нет.

– Но хотя бы стремиться, Паша, только стремиться к этому можно?

– Нет.

– Почему?

– Бесполезно.

– Значит, ты меня не осуждаешь?

– Ни в коем случае. Я сказал это только для того, чтобы предупредить – когда будешь нарушать, то должен знать – здесь нарушаю. Или – вот здесь нарушу.

– Паша… Я сегодня все морги обошел, – не справившись со своим лицом, Худолей опустил голову. – В жизни не видел столько трупов, – произнес он каким-то незнакомым, смазанным голосом.

– У тебя, Валя, поехала крыша, – сказал Пафнутьев будничным голосом, опасаясь, что даже от нотки сочувствия Худолей разрыдается. – У тебя просто поехала крыша.

– Да! – закричал Худолей, подняв голову. – Я счастлив, что наконец-то она у меня поехала! И готов всю жизнь оставаться со сдвинутой крышей!

– Что ты хочешь от меня?

– Включайся, Паша, пока не поздно. Я чувствую, что еще не поздно.

– Хорошо, – сказал Пафнутьев, чуть дернув плечом: дескать, стоит ли говорить о такой мелочи. И разлил остатки водки по стопкам. Опять получилось почти по полной. – За победу над силами зла. Как мы их понимаем.

Ушел Худолей, скорбно ушел и дверь за собой прикрыл почти неслышно, будто оставлял в доме нечто важное. А Пафнутьев так и остался сидеть за опустошенным столом, казавшимся почти оскверненным, поскольку бутылка была пуста, картошка остыла, хлеб подсох.

Пришла из спальни Вика, постояла, оценивая состояние Пафнутьева. Молча села на табурет, с которого совсем недавно поднялся Худолей, поставила на самый краешек стола локоток.

– Внимательно тебя слушаю, – произнес Пафнутьев, не поднимая глаз.

– Я насчет люфта.

– А… Понял. А что с ним, с люфтом?

– Мне бы хотелось знать, что это такое.

– Это зазор, просвет между двумя соприкасающимися деталями механизма. При хорошей, качественной сборке быть его не должно. Иначе детали начинают болтаться, что в конце концов приводит к их разрушению. Я внятно выражаюсь?

– Вполне. А какое отношение все это имеет к нам с тобой?

– Между нами образовался люфт, этакий милый просветик, в котором постоянно наличествует… Это слово такое – наличествует… Так вот, между нами постоянно ощущается легкий такой, холодящий сквознячок.

– И ничего нельзя сделать?

– Существуют различные приемы, методы, способы, уловки… Можно, например, использовать напыление, наплавку, шлифовку…

– Паша, я спрашиваю не о железках, я спрашиваю о живых людях.

– Понял, – кивнул Пафнутьев. – Ты намекаешь на нашу с тобой жизнь?

– Ты очень догадливый.

– Мне это многие говорят. И мужчины и женщины, и начальники и подчиненные, и старики и старушки…

– Куражишься?

– Нет, выкраиваю время, чтобы ответить нечто внятное… Понимаешь, люфт не может возникнуть при наличии одной детали, деталей должно быть не меньше двух. И они должны соприкасаться. А если соприкосновение недостаточное, то в починке нуждаются обе. Понимаешь?