Итальянский след - Страница 14

Худолей путался в предположениях и только сейчас начал понимать сложность положения Пафнутьева, когда тот принимался за очередное расследование. Многозначность следов и улик, сознательная и невольная путаница в показаниях, притворство и откровенное придуривание, ложные следы, фальшивые адреса, искаженные фамилии… Все это месиво нужно было просеять, отделить зерна от плевел и в конце концов твердо и бестрепетно указать пальцем на человека, а если и не называть преступником, то сделать все, чтобы преступником его назвал суд.

Пафнутьев слушал рассказ Худолея, не перебивая и не задавая вопросов. Он вскидывал брови, склонял голову то к одному плечу, то к другому, вертел ручку на столе, заглядывал в ящик стола, потом, словно спохватившись, вынимал блокнот и листал его в поисках какого-то телефона, а найдя, снова прятал в карман.

Когда Худолей умолк, Пафнутьев некоторое время рассматривал его, как обычно рассматривают попутчика в троллейбусе – вроде с интересом, но в то же время совершенно безразлично.

– Сколько она тебе налила? – наконец спросил Пафнутьев.

– Элеонора Юрьевна? Граммов сто.

– Больше не предлагала?

– Предлагала, но я отказался.

– Напрасно. Совместное распитие спиртных напитков располагает к разговору доверительному, искреннему, даже задушевному. Разве ты этого не знал?

– Догадывался, Паша… Но, знаешь, робость обуяла.

– Тебя?!

– А что ты удивляешься?.. В душе я робкий. И Света всегда подтверждала. Ты, говорит, робкий, но настырный. Но ведь и настырность мне не присуща, Паша, верно? Я же не по нахаловке прикасался к разным ее местам… Это, Паша, от невозможности себя сдержать.

– Любовь? – уточнил Пафнутьев.

– Нет, Паша, не любовь. Любовь – это вздохи на скамейке, прогулки при луне… А здесь наваждение какое-то, можно сказать – умопомешательство. Это страшно, Паша, не дай тебе бог испытать подобное. Теперь я понимаю тех, которые вешаются, травятся, топятся, с крыш сигают… Раньше я смеялся над ними, дураками обзывал, а теперь мне за это совестно. Я даже переживаю. – Худолей помолчал, рассматривая собственные ладони, и добавил: – Иногда.

– Вывод? – спросил Пафнутьев.

– Величковского искать надо.

– И тащить на опознание.

– Думаешь, что он… – Худолей замолчал, предоставляя Пафнутьеву самому произнести и собственный вопрос, и ответ на него.

– Смотри, что получается… Квартира принадлежит Величковскому, плиточнику, блуднику и, как я понимаю, большому пройдохе. Юшкова снимала у него квартиру и в ней проживала. Ты тоже эту квартиру навещал. Навещал?

– Было.

– И даже ночевал там.

– Какая же это ночевка, если мы за всю ночь глаз не могли сомкнуть!

– Что же вам мешало?

– Ты, конечно, очень умный человек, Паша, но этот вопрос задал, не подумав. Знаешь, у одной бабы спрашивают: ты с чужими мужиками спала? Никогда! – отвечает она. – Разве с ними заснешь?

– Виноват, – согласился Пафнутьев. – Идем дальше. Света пропала. Вскрываем дверь – в квартире труп. Как я понимаю, лежал он там ровно столько, сколько отсутствовала Света. То есть есть основания предполагать, что исчезновение Светы и убийство произошли примерно в одно время.

– Хочешь на нее повесить убийство? – Худолей смотрел на Пафнутьева исподлобья, но взгляд его не был твердым, скорее, испуганным, так смотрит человек, который ожидает удара, но не знает, когда он последует и в какое место будет нанесен.

Не отвечая, Пафнутьев набрал номер, подождал, пока где-то поднимут трубку.

– Шаланду, пожалуйста, – сказал он, помолчал и добавил: – Понял. Спасибо. Пусть позвонит, когда появится. Нет Шаланды на месте, – пояснил он Худолею. – Продолжаю свою мысль… Хочу ли я повесить это убийство на Свету? Нет такого желания. Буду ли я выгораживать твою Свету, если все ниточки к ней потянутся? И этого желания у меня нет.

– А вообще у тебя есть какое-нибудь желание?

– Выпить хочу. Могу даже сказать, чего и сколько. Я хочу выпить водки, граммов сто шестьдесят пять, ну в крайнем случае сто семьдесят, не больше.

– Могу сбегать.

– Чуть попозже. Ты никогда, Худолей, не задумывался над некоторыми простыми вещами?..

– Над некоторыми задумывался.

– Не перебивай… Если я что-то спрашиваю, то отвечать не торопись, это прием такой, я задаю вопрос, чтобы самому же на него и ответить. Потому что никто лучше и полнее меня ни на один мой вопрос ответить не сможет.

– Согласен, – кивнул Худолей.

– Так вот, не задумывался ли ты над тем, что по одному маленькому обстоятельству, маленькой подробности жизни можно о человеке понять все самое главное – надежен ли он, можно ли ему дать деньги в долг, можно ли познакомить со своей девушкой, можно ли, не рискуя жизнью, оказаться у него во власти, в полной власти? И так далее.

– Короче – можно ли с ним пойти в разведку?

– Да, – раздумчиво протянул Пафнутьев. – Так вот отвечаю – только по тому, как человек пьет, из какой рюмки, сколько в ней оставляет, как прячет недопитую рюмку среди тарелок, чтобы никто не упрекнул его в лукавстве, какой тост произносит, как разливает водку по рюмкам… То есть мне достаточно распить с человеком бутылку, чтобы знать о нем все… Ты можешь в это поверить?

– Могу, – твердо сказал Худолей. – Потому что обладаю такими же способностями.

– Это великое дело, – серьезно произнес Пафнутьев.

– Хочешь с кем-то выпить?

– С Величковским. Ты сказал, что Элеонора вроде бы видела убитую женщину в собственном дворе? Так? И якобы она была с Величковским?

– Она этого не утверждала, Паша. Это были ее смутные, ничем не подкрепленные видения. Может, сон или забытье…

Пафнутьев потянулся было к телефону, но, видимо, вспомнив, что Шаланды на месте нет, снова повернулся к Худолею.

– Эти ее смутные, как ты говоришь, видения находят очень жесткое подтверждение. Труп женщины найден в квартире, которая принадлежит Величковскому. Значит, Элеонора их вместе все-таки видела. Значит, имеет эта женщина какое-то, пусть самое мимолетное отношение к Величковскому.

– Может, он и убийца?

– Убийцы обычно не раздают визитки направо и налево. Опять же не увлекаются кладкой кафеля, это достаточно тяжелая работа. Хотя бывают и исключения. Но, с другой стороны, мы только исключениями и занимаемся.

– Звони, Паша, звони.

– Кому? Шаланде?

– Величковскому.

– Хорошо, – Пафнутьев придвинул к себе визитку с гербом, составленным из малярных кистей, мастерка, обыкновенной фомки и, не колеблясь, набрал длинный номер мобильного телефона. Худолей понял, что весь предыдущий треп был всего лишь подготовкой к этому звонку, проговором основных зацепок. Расслабленность Пафнутьева на самом деле оказалась сосредоточенностью. Даже попытка созвониться с Шаландой тоже шла от нерешительности сделать главный звонок – Величковскому. Пафнутьев и сам не знал – готов ли он к этому разговору, все ли предусмотрено, но наступил момент, когда он сказал себе – пора. Не потому, что действительно подготовился и все предусмотрел, просто откуда-то из организма поступил сигнал, что, начиная вот с этого момента, он может разговаривать легко и свободно с кем угодно – будь то английская королева, президент нефтяной компании или плиточник Дима.

Пафнутьев некоторое время вслушивался в длинные звонки, пытаясь определить – зацепило ли, состоялась ли связь или же наглый бабий голос на английском что-то сейчас провякает в трубку. Не разбирая ни слова, он тем не менее понимал значение вяканья – абонент недоступен или телефон выключен. Почему об этом надо сообщать именно на английском, а не на китайском или на языке племени дулу-дулу, никто не знал. Видимо, по замыслу владельцев этой сети английский был гораздо более достойным языком, нежели русский.

– Зацепилось, – сказал Пафнутьев замершему от напряжения Худолею. – Пошли гудки. Алло! – сказал Пафнутьев, и голос его в доли секунды преобразился до неузнаваемости: стал нагловатым, несколько бесцеремонным и даже вроде чем-то недовольным. Что делать – такова была манера, сложившаяся в России в начале третьего тысячелетия. Именно таким голосом нужно было вести переговоры с электриками, плиточниками, сантехниками, со всеми, кто тебе был нужен позарез, без кого ты не мог обойтись, потому что у тебя искрило электричество, кухню заливал кипяток из сорванного крана, в собственном туалете на голову летели отваливающиеся кафельные плиты. Но показать свою зависимость – значило навсегда попасть в немилость к этим мастерам. Слабость клиента они чувствовали с полуслова и тут же удваивали стоимость своих услуг. И было еще одно обстоятельство – нагловатость была признаком того, что звонит свой человек, которому можно доверять, с которым всегда договоришься, которому, конечно же, нужно помочь.