Истреби в себе змею - Страница 1

Земля, год 20…

Сердце заколотилось так, что казалось – ещё немного, и оно проломит рёбра, выскочит наружу и запрыгает горячим живым комком по грязному асфальту, заляпанному потёками машинного масла, бензина и ещё какой-то вонючей дряни. Экранироваться и замыкать биополе Хайк, как и все особенные, умел, – это умение было одной из их отличительных черт, – но сейчас он никак не мог справиться с ощущением, что бешеный стук его сердца уже засекли все поисковые вертолёты в радиусе двадцати миль.

Хайк прижался щекой к шершавому боку мусорного бака, за которым он затаился, и внешний раздражитель – холод – помог ему смирить бунтующие чувства. Когда тебя разыскивает столько людей, использующих самую совершенную технику, никаким эмоциям не должно быть места – если, конечно, ты не горишь желанием снова оказаться в серых стенах Приюта.

Вокруг, насколько хватало взгляда, царила густая темнота. Огни города подсвечивали небо, соперничая с блёклой ущербной луной, проглядывающей в разрывах облаков, но сюда, в Трущобу, этот свет не проникал, рассеиваясь в черном лабиринте заваленных мусорными кучами зданий с выбитыми глазами окон и тёмными провалами дверей, – здесь властвовала тьма. Контуры заброшенных и полуразрушенных строений – остатки жилых домов и производственных помещений мелких разорившихся компаний – различались в этой чернильно-бархатной темноте смутно, однако Хайк хорошо знал эти места. Он вырос здесь, в этом странном и жутком месте, опухолью прилепившемся к телу громадного мегаполиса.

Трущоба являла собой одну гигантскую мусорную свалку, куда город выплевывал недожёванное, недоношенное и просто ставшее ненужным. И не только вещи – с таким же равнодушием город выбрасывал на эту свалку людей. И люди жили здесь, жили по своим законам, больше похожим на законы дикой звериной стаи, нежели на правила человеческого общества. Иногда городу требовалось какое-то количество обитателей Трущобы, и люди уходили к огням города, надеясь на лучшее. А оставшиеся – оставшиеся продолжали жить жизнью лишних, воюя с полчищами огромных крыс и пробираясь по ночам в город – для того, чтобы попытаться урвать от его изобилия хоть жалкие крохи.

Время от времени, когда эти набеги раздражали горожан, на Трущобу обрушивалась очередная облава. Свалку опоясывало кольцо вооружённых солдат, над скелетами пустых домов зависали вертолёты, и Трущобу прочесывали стальным гребнем. Пойманных увозили в неизвестность, а на мусорных кучах и в мокрых подвалах оставались на радость крысам трупы застреленных при попытке сопротивления (или застреленных просто так – на всякий случай). На некоторое время свалка пустела, но очень быстро её заселяли новые люди, да и пережившие облаву снова выбирались из своих тайных нор.

Отца Хайк не знал. Вероятно, отца ребёнка – в силу нравов Трущобы – не знала и его мать. И саму мать мальчик помнил смутно – она исчезла, когда ему было семь лет, и что с ней случилось, он так никогда и не узнал. Мать Хайка была белой и говорила сыну (это Хайк помнил), что ушла из города, не смирившись с диктуемым его обитателям образом жизни – такие добровольные изгои иногда попадались в Трущобе. Оставшись один, мальчишка был обречён – среди жителей свалки как-то не принято было делиться едой и крышей над головой, – но ему повезло. На Хайка упал благосклонный взгляд Трубогиба, здоровенного чёрнокожего детины, отстаивавшего свою власть над стаей с помощью тяжёлых кулаков, ножа и предельной жестокости.

Трубогиб был чужд человеколюбию или простой жалости, но маленький оборвыш, выползший из темноты на огонь костра, возле которого несколько трущобников играли в карты, привлёк его внимание. Вожак оказался благодушно настроен – вероятно, потому, что в этот вечер охотники стаи вернулись из города с уловом, – и ему взбрело в голову позабавиться.

– Эй! – рыкнул он, различив скорчившуюся подле развалин маленькую фигурку. – Иди сюда!

Хайк осторожно приблизился, ожидая ослепляющего удара или чего-нибудь похуже, но Трубогиб миролюбиво спросил:

– Жрать хочешь?

Мальчишка сглотнул слюну и молча кивнул, опасливо косясь на мрачные фигуры, скучковавшиеся у костра, – еду в Трущобе не предлагают за просто так.

– Хочешь… – протянул Трубогиб, разглядывая Хайка. – Но жратву надо заработать! Что ты умеешь? Может, тачку угнать или кассу обчистить, а?

Сидевшие у костра заржали, но вожак движением бровей заставил их умолкнуть.

– Что молчишь? – снова спросил он. – Или ты не слышал вопрос?

Хайк почувствовал нотку раздражения в голосе «короля свалки», и инстинктивно понимая, что благодушие Трубогиба очень быстро может смениться вспышкой дикой необузданной ярости, выдавил:

– Я… Я могу сказать, какие у тебя карты, – и дёрнул головой, указывая на засаленные лохмотья, которые можно было назвать картами только при наличии богатой фантазии.

Брови Трубогиба недоумённо приподнялись – он ведь держал карты рубашкой наружу, – а Хайк торопливо перечислил:

– Семь пик, туз червей, бубновая дама и… этот… король крестоносец.

– Король треф, – машинально поправил его вожак, не скрывая удивления. – А ну-ка…

Он взял колоду, перемешал её, разложил карты веером на листе железа, заменявшем игрокам ломберный стол, и скомандовал:

– Перечисляй!

Когда Хайк без запинки назвал два десятка карт, кто-то из трущобников обронил:

– Босс, да этот сопляк из особенных! Он может быть полезным…

– Засунь свой совет себе в задницу! – незамедлительно отреагировал Трубогиб, блюдя свой непререкаемый авторитет. – Сам знаю! Садись, – жёстко велел он Хайку и протянул ему открытую банку с мясными консервами. – Жри!

С этого всё и началось. Трубогибу следовало отдать должное – чутьё на незаурядных и полезных людей у него было отменное. Под его защитой Хайк не боялся никого и ничего, да и жилось ему тепло и сытно: в предместье, на границе свалки и города, у вожака имелась тайная комфортабельная берлога с горячей водой, электричеством и прочими благами цивилизации – вплоть до компьютера с выходом в Сеть. А имидж оборванца, почти ничем не отличающегося от всех прочих жителей Трущобы, «король» поддерживал сознательно, руководствуясь первобытным инстинктом и приобретённым в жизненных передрягах знанием психологии толпы. Его прозвали Трубогибом за чудовищную силу – на глазах восхищённых «подданных» он завязывал узлом водопроводные трубы, – но этот гориллоподобный мужик обладал и теми качествами, благодаря которым люди во все века выходили в вожди – в первую очередь умением видеть дальше других и подчинять этих других своей воле.

Появились у Хайка и недоброжелатели, завидовавшие «щенку-полукровке», как они его за глаза называли, но эти типы осмеливались только скулить вполголоса – Трубогиб был беспощаден и скор на расправу.

Однако за сладкую жизнь приходилось платить. Поначалу Хайк опасался, что вожак сделает из него постельную игрушку, но к счастью, Трубогиб оказался совсем не склонным к противоестественным сексуальным забавам. Его интересовали способности мальчишки и то, как эти способности можно использовать. Хайк и сам не знал толком, что ему доступно, и Трубогиб с неожиданным терпением устроил ему целую вереницу тестов, дотошно выясняя пределы возможностей маленького уникума. И вожак добился своего – Хайк не умел проходить сквозь стены или заводить двигатели машин без ключа зажигания или замыкания накоротко нужных проводов, зато он видел содержимое чемоданов и бумажников и мог с одного взгляда определить, сколько наличности находится в ящичках кассового аппарата в какой-нибудь захудалой лавочке.