История жизни, история души. Том 1 - Страница 11
 |
| Юлия Вениаминовна Капель. |
сильнее, ещё ближе почувствовала Москву, Кремль, волю и ум вождя. И вот поэтому-то мне обидно, родной мой, что все мои силы ушли на никому не нужные беседы, когда они (силы!) так пригодились бы здесь, на севере. И ещё обидно мне на формулировку, с которой даже здесь не подступишься к какой-либо интересной работе. И вообще, если, по неведомым мне причинам, понадобилось посылать меня сюда, то зачем было вдобавок закрывать мне доступ к тому делу, к тем делам, где я была бы действительно полезна? Ну ничего, это - ещё одно лишнее испытание. Ленин сказал, что без малого не строится великое, и я утешаю себя, что и моя работенка тоже полезна. Ты только и думать не смей, родной мой, что я озлобилась или хотя бы обиделась - я не настолько глупа и мелочна, чтобы смешивать общее с частным, то, что, произошло со мной - частность, а великое великим и останется, будь я в Москве с тобой или в Княжпогосте без тебя. Но всё же, Мулька мой, хочу быть с тобой, и чем скорее, тем лучше. Вот я расскажу тебе когда-нибудь, как сильно я люблю тебя, как глубоко, и как трудно мне без тебя. Мы должны быть когда-нибудь очень счастливы, правда, родненький. Мулька, меня очень беспокоит, что ты всё собираешься ко мне, и всё не едешь. А ещё письма твои так долго лежат где-то, что разгадка этого промедления дойдёт до меня, очевидно, не скоро. Мальчик мой, как только ты молчишь - и не ты, а твои письма, я начинаю сходить с ума, сердиться, волноваться, и даже изредка огрызаться. Ты спрашиваешь, есть ли где хранить вещи. Здесь есть специальное помещение; но вообще говорят, что вещи здесь долго не живут. Пока что я лишилась только перчаток и частого гребешка, что можно легко пережить. Ты сам знаешь, что мне может быть нужно и приятно, во всём всецело полагаюсь на тебя. Ну, а если ты не сможешь привезти или прислать мне вещи, то тоже не беда. Мулька родной, ко всему, о чём тебе писала, прибавь ещё голубой пуховый берет и пару шёлковых чулок похуже (для подарка!). Сообрази так, Мулька, чтобы в том, что ты пришлёшь или привезёшь, было бы что <нрзб. > приличное, в чём выступать в клубе. Было у меня синее шёлковое платье, и чехол под него. Ты помнишь, это то платье, в котором я была, когда мы с тобой однажды пошли в Артистическое, и я была злая, как чёрт. Так вот, м. б. это платье? Пропадёт - не жаль, а не пропадёт, так пригодится. Ещё нужно бы мне небольшую коробочку театрального грима, и зеркало размером приблизительно в открытку, перед к<отор>ым можно было бы гримироваться. И ещё какую-нб. из моих старых сумочек, только не рваную. И ещё какой-нб. из моих поясов. Пока кончаю, а то надумаю ещё целый воз, с которым двинуться куда-нб., так руки пооторвутся. Мулька, как только будет возможно, и если это возможно — приезжай. Я стосковалась по тебе, родной мой, ты сам не знаешь как. И если «вещички» хоть чуть
задерживают, то не нужно их совсем. Спасибо тебе за всё, Мулька мой, спасибо бесконечное. Крепко-крепко обнимаю тебя, крепко-крепко целую, крепко-крепко люблю.
Алёнка
Оба денежных перевода получила, спасибо, родной! Конверты и бумага доходят тоже.
'Дина - Надежда Вениаминовна Капель (1903-2000) - сокамерница А. Эфрон во внутренней тюрьме на Лубянке. Ею оставлены воспоминания «Встреча на
ЛУбЯРЫ Вн7пГу перед дверью сидела девушка на вид лет восемнадцати, с длинны ми белокурыми косами и огромными голубыми глазами. Лицо с>чвнь Р»с«о", •но она показалась мне иностранкой: одета просто, но и черная юбка, и белая блузка, и красная безрукавка - все явно заграничное.
Одна из женщин сказала мне: ~Пет
- Вот, несколько дней как арестовали, теперь все время сидиту двери - ждет,
что ее выпустят.
Я спросила девушку, где она работала.
- В Жургазе, на Страстном бульваре.
- У меня там много знакомых.
- Кто же?
- Ну, например, Муля Гуревич.
- Это мой муж!
- Каким образом?! Ведь он женат на моей ближайшей подруге.
- Мы с ним уже год как муж и жена...
Запомнилась ее фраза: “Я была такой хорошей девочкой, меня все так любили и вдруг арестовали..." В ту минуту подумала: “Все мы хорошие девочки, и всех нас арестовывают”. Но очень скоро поняла, что таких хороших, как Аля, -нет
Мы были вместе шесть месяцев - до февраля 1940 года».
(Доднесь тяготеет. Вып. 1 М., 1989. С. 49Л)
» В дальнейшем А.С. перевели в камеру, где находилась Ляля Капель и она смогла рассказать ей о старшей сестре. Ляля - Юлия Вениаминовна Канель (1904 - расстреляна 16.Х.41 г.).
С.Д. Гуревичу
3 июня 1941
Родненький мой Мулька, мой любимый, наконец получила от тебя 3 письма сразу, причём в тот момент, когда бросила в ящик противное и печальное тебё письмишко о том, что я больна, о том, что дождь и холодно, одним словом, дальше ты представляешь себе. И действительно всё последнее время у меня было отвратительное настроение отчасти из-за того, что всё хвораю и ни черта не делаю, а главным,
конечно, образом из-за того, что всё не было от тебя писем, родной мой. А я так по тебе соскучилась, так стосковалась, что уже не было сил терпеть, и я начала ныть и жаловаться. Не сердись на меня, Мулька мой, не ругай меня, ты сам виноват, ты так избаловал меня любовью своей и своим вниманием, что как только перерыв в твоих письмах, начинаю сходить с ума. Но я не буду больше, Мулька родненький, я ещё один лишний раз убедилась в том, что письма всё же доходят, хоть и запаздывают.
Мальчик мой ласковый, жизнь моя течёт сейчас совсем полегоньку. Врачи временно перевели меня на инвалидность; мое сердце, о котором ты такого высокого мнения, при проверке оказалось ни к чёрту не годным, и вот я сижу и жду, пока оно немного успокоится. Потом опять за работу. Посылки твои, ни книжные, ни продуктовые, ещё не дошли до меня. Жаль, сейчас у меня целый день времени и для чтения, и для того, чтобы за обе щёки уплетать, как только я одна умею. Ну ничего, как говорят французы «всё приходит своевременно для того, кто умеет ждать!». А кроме того, я надеюсь, что вдруг ты сам приедешь, что будет, несомненно, вкуснее, чем посылки, и интереснее, чем книги. Мальчик мой любимый, это для меня было бы очень и очень важно — твой приезд. Нам нужно с тобой поговорить о тысяче вещей, а я, как писала уже тебе, могу в любой момент выехать отсюда на другую командировку. Найти меня будет нелегко. Письмецо это дойдет до тебя, надеюсь, скоро. Отправляю его с оказией. Ты, родной мой, не волнуйся обо мне — я ещё далеко не умираю. Но позволь мне сказать, что я не особенно разделяю твой оптимизм насчет того времени, когда я снова буду с тобой, насовсем. Сейчас не такое положение вещей, ведь ты сам знаешь, мальчик милый. Не буду от тебя скрывать и того, что морально мне здесь очень тяжело. Было бы легче, будь у меня больше сил, а я их все оставила там. Так что не знаю, действительно ли позади всё тяжелое. Но знай твердо, что ты - всегда со мной, что ты — единственная любовь моей жизни. Тороплюсь кончать, скоро напишу большое письмо, это только привет, только маленькая весточка. Жду тебя очень. Приезжай, как только сможешь, мы поговорим с тобой, ты мне посоветуешь, стоит ли предпринимать что-нб. Будь добренький, вышли денег. У меня совсем сейчас ничего нет. Будь помилее с мамой. Я знаю, как это трудно! Письма, полученные от тебя - от 4.4, еще 2 апрельские. Не пиши мне, как скоро доходят до тебя мои письма, я и сама знаю. Обнимаю и люблю.
Алёнка
[На полях:]
Конверты и бумагу можешь присылать. На конвертах не пиши отправителя (на тех), что я тебе буду присылать.
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
„ 1П>|~ ст. Ракпас Коми АССР
18 апреля 1942
Дорогие мои Лиля и Зина, ничего не знаю про вас уж Бог знает сколько времени и пишу так, на авось, потому что думается мне, что вы навряд ли остались в Москве. Но, в случае, если письмецо мое вас застанет, умоляю сообщить мне, известно ли вам что-нибудь о папе, маме Муре и Мульке. Я много-много месяцев ничего ни о них, ни о вас не знаю и безумно беспокоюсь. Почтовая связь здесь налажена очень хорошо, т.ч. ваше коллективное молчание, очевидно, никак нельзя отнести на счет почты. Очень, очень прошу вас написать мне, даже если что с кем и случилось, всё лучше, чем неизвестность.