История Востока. Том 2 - Страница 146

По-разному страны этой категории находили избранный ими путь. На чаще всего ориентация на социализм по-марксистски была как бы вынужденной, объяснялась отсталостью. В слаборазвитых африканских странах необходимую роль посредника, основного субъекта рыночных связей с внешним миром и в то же время гаранта сохранения жизнеобеспечивающего уровня жизни населения брало на себя государство, которое всегда так или иначе связано с командноадминистративными методами управления и бюрократической неэффективностью руководства хозяйством. Это, естественно, способствовало консервации старой структуры, т. е. мешало развитию частной экономики и самому принципу конкурентоспособного предпринимательского хозяйства, базирующегося на экономической эффективности. Выход из этого замкнутого круга в 60-х годах многие видели в иллюзии быстрого и легкого решения этой сложной проблемы по-марксистски. Но для стран той категории, о которой идет речь, это была именно иллюзия. Ни у одной из них практически не было шансов рассчитывать даже на те начальные успехи, что продемонстрировали в первые годы коммунистического эксперимента хорошо институционализированные страны с конфуцианским цивилизационным фундаментом. Объясняется это тем, что африканские молодые государства не имели ни такого фундамента, ни той степени институционализации, социальной дисциплины и готовности к перенапряженному труду, какими обладали дальневосточные страны (что касается Египта, то здесь сыграли свою роль иные причины, имеющие отношение к исламу; это же относится и к другим исламским странам, делавшим шаги в сторону ориентации на марксизм).

Там, где не было ни фундамента, ни дисциплины труда, ни административной институционализации, ориентация на социализм по-марксистски приводила к приостановлению движения вперед по пути развития, к неспособности прокормить себя, наконец, к перманентному более или менее глубокому кризису. Но, так как все это не уходило слишком вглубь и было в немалой степени внешним, искусственным, наносным, то от него сравнительно легко можно было избавиться, что и продемонстрировали миру едва ли не все африканские страны, отдавшие в свое время дань иллюзиям развития по-марксистски. Выход из кризиса был в смене режима либо в реформах, порой в том и другом сразу. Особенно заметным процесс прозрения стал на рубеже 80 – 90-х годов, в период глобального краха марксистского эксперимента во всем мире. Зашедшие в марксистский тупик страны «социалистической ориентации» одна за другой, пятясь, выбирались каждая из своего тупика на исходные позиции и, наученные горьким опытом, начинали движение вперед по рельсам капиталистического рынка.

Общими для всех стран этой категории являются меньшая степень потерь и большая легкость переориентировки, нежели то было со странами первой категории, т. е. жесткого марксистского режима. Здесь многое сыграло свою роль, но главным образом – относительная гибкость политико-стратегического курса, сочетавшего требования доктрины с разумным допущением элементов частной собственности, рынка и всего традиционного образа жизни. Ситуация вакуума силы и воздействие со стороны противостоявшего коммунизму капиталистического поля напряжения тоже играли свою роль, как, впрочем, и влияние ислама и исламской третьей силы (третьего поля) в случае с мусульманскими странами, будь то Египет, Алжир или Йемен.

Что можно сказать на очевидном фоне внутренних пороков марксистского социализма как доктрины и как реальности о социализме немарксистском? Здесь тоже есть два разных типа, условно обозначим их третьим и четвертым. К третьему типу относятся хорошо известные страны диктаторского, деспотического социализма во всех его модификациях, от национал-социализма Сирии и Ирака через жесткий исламский социализм Ливии до сравнительно мягких социалистических режимов с уклоном в сторону ислама. Снова стоите оговориться, что такие режимы, как алжирский или бирманский, могут быть отнесены не только ко второму, но и к третьему типу социализма, ибо в них марксизм не слишком заметен, а национальный и цивилизационный уклон (в сторону ислама в одном случае, буддизма – в другом) вполне ощутим.

Социалистические страны третьего типа сближают с марксистскими жесткая, близкая к тоталитарной политическая структура, произвол власти, ставка на унифицированность социального поведения, строгий контроль над инакомыслящими, религиозное рвение поверивших в официальную идею и обязательность репрессий по отношению к тем, кто сомневается или оспаривает ее. Аналогичным является режим Ирана, но он решительно не приемлет самого термина «социализм», считая его несовместимым с подлинным, фундаментальным исламом. Существенно подчеркнуть, что, кроме Бирмы, страны третьего типа – мусульманские. Даже Индонезия, где во времена Сукарно много говорили об «индонезийском социализме», формально тоже может считаться исламской, хотя цивилизационный ее фундамент достаточно сложен. Впрочем, индонезийский вариант при Сукарно был несравненно более мягок, нежели другие, только что охарактеризованные диктаторские социалистические режимы. Можно было бы даже вывести этот вариант из числа режимов третьего типа или, во всяком случае, поместить его где-то между третьим и четвертым.

Для режимов третьего типа социализма (национал-социализма) характерна та особенность, которая отличала страны «социалистической ориентации»: при всей их структурной жесткости, при всем деспотизме и произволе власти эти режимы в принципе существуют в пределах привычной для традиционного Востока нормы с характерными для него мелкой частной собственностью, ограниченным по потенциям рынком и т. п. Более того, эти режимы в принципе допускают и частнокапиталистический сектор в сфере экономики и финансов, хотя этот сектор, как и все прочие, включая мощный государственный, тоже находится под сильным контролем власти – на то она деспотическая власть. Впрочем, здесь тоже нет ничего нового, особенно для исламского Востока. Новое лишь в том, что режимы щедро пользуются социалистической фразеологией и эксплуатируют идею национального или религиозного (исламского) социализма, чем они и отличаются, например, от принципиально не имеющего ничего общего с социализмом режима в Иране.

Но коль скоро так, то – если не акцентрировать внимания на жесткость диктатуры и произвол власти, а также на спекуляцию на социалистических идеях – жизнеспособность режимов, о которых идет речь, несомненна. Именно этим они кардинально отличаются от социалистических режимов первых двух типов, или, иначе, в этом их отличие от нежизнеспособных и утопических, внутренне порочных марксистских режимов. Частнопредпринимательский сектор в странах национал-социализма достаточно активен, причем его активность – как и нефтедоллары – в известной мере компенсирует экономическую неэффективность государственного сектора. Соответственно исламско-социалистические государства внутренне устойчивы и даже способны к некоторому саморазвитию, к заметным успехам. Но значит ли это, что исламский социалистический национализм или вообще социализм диктаторского типа с явно выраженным национальным либо национально-религиозным уклоном оптимален как успешно справляющийся со своими задачами режим на современном Востоке?

Достаточно поставить вопрос в таком разрезе, как ответ становится очевидным. Особенно если оставить в стороне богатые нефтедолларами Ливию и Ирак, снабжаемую достаточно щедро теми же нефтедолларами Сирию и обратиться к Бирме, очевидно продемонстрировавшей миру за несколько последних десятилетий экономическую неэффективность режима. Далеко не случайно бирманские генералы, давно уже стоящие в этой стране у власти, вынуждены были после пробуждения страны в конце 80-х годов начать широкую кампанию реформ примерно того же типа, что и в странах марксистского социализма. Правда, Бирма всегда стояла ближе к марксистскому социализму, чем исламские страны деспотического социализма. Не забудем, что и в принятой здесь классификации Бирма стоит как бы посередине между вторым и третьим типами социализма, относясь к ним обеим. Однако апелляция к бирманскому варианту позволяет предположить, что без нефтедолларов агрессивная политика исламских националсоциалистических стран быстро привела бы соответствующие режимы, при всей их внутренней жизнеспособности, к неминуемому краху. Стоит вспомнить об Ираке, пережившем за последние полтора десятилетия две тяжелые войны, но продолжающем существовать достаточно стабильно именно благодаря нефтедолларам.