История третья: На склоне Немяна Тамаля (СИ) - Страница 66

— Спец, а у тебя ведь опекун… ну, всем этим в Заболе занимался?

Это, пожалуй, был самый безопасный вопрос. Она этого не знала, но Сиф улыбнулся облегчённо:

— Занимался. Там знаешь, сколько народу «этим» занималось?

— Дофига, — беспечно улыбнулась Раста. — Верно?

— Именно.

— Ну вот видишь, как я умная… А кто этот парень?

Сиф задумчиво посмотрел на фельдфебеля с фотографии.

— Это, Раст, крестник Великого князя. Самый юный офицер Лейб-гвардии.

Но последнее Расточку уже совсем не интересовало.

… Где-то на повороте в Сивцев Вражек к ним пристал нетрезвый парень в мятом камуфляже. Размахивал руками и с напором говорил про «защитников Родины». Недавний дембель, он с пафосом твердил о своей доблести и о том, какая честь — служить Отчизне. Минут через пять речь стала приобретать всё более агрессивный характер. Сворачивая в один из тихих зелёных двориков, Каша не выдержал и обернулся:

— Слушай, я не понял, ты чего за нами тащишься?

— А вы того… заблудшие, — с пьяной жалостью объяснил дембель. — Вон, какой причесон у тебя бабий. Но ничего, вас можно, это… на путь истинный, во! Наставить. Р-родину защищать надо!

Интонациями он больше напоминал протестантского миссионера, чем защитника Родины.

— Защищать — от таких вот «защитников»! — вспылил Каша. — От тех, кто весь мир готов в войну ввергнуть!

— Не надо так говорить, — тихо обронил Спец, придерживая Кашу за плечо.

Каша не услышал или просто не захотел останавливаться. Продолжал напирать на дембеля, перечисляя, что причиняют Родине её «защитники». Дембель не стал дожидаться окончания речи и полез исправлять свой миссионерский провал силой.

Раста стояла, изумлённая и напуганная происходящим. Спец никак не вмешивался, невовремя уйдя в свои невесёлые думы. Каша и безымянный дембель сцепились так, что невозможно было растащить их, не покалечив и не покалечившись.

Потом в какой-то момент «круг драки» распался. Каша неуклюже отшатнулся, прижимая руку к носу. Сквозь пальцы текла кровь. Дембель хотел было завершить начатое ударом ноги, но к нему неожиданно шагнул Спец — таинственным образом вытянувшийся, с чужим строгим лицом.

— Рядовой, что за навкин балаган происходит?! — рявкнул он хриплым злым голосом, совсем не похожим на свой.

Дембель мгновенно вытянулся по стойке смирно. У него в части был один поручик-ветеран, который так же навку поминал, и то был сущий зверь, которого опасались даже другие офицеры.

Потом дембель очнулся и разглядел, перед кем это вытянулся, но менять что-либо было уже поздно. Хмель выветрился, противник успел отойти. Только стоял русоголовый мальчишка с лицом зверя-офицера.

— Ты… кто? — удивлённо уставился на него дембель.

— Смерть твоя, — резкой гримасой ухмыльнулся мальчишка. — Как стоишь перед старшим по званию? Ровнясь-смир-рна!

Пока дембель пытался уяснить, как мальчишка в цветастой рубашке может быть старшим по званию, Спец отвернулся к друзьям.

— Как иначе его в чувство привести? — развёл он руками и, осознав, насколько удивлённый у Расты взгляд, криво улыбнулся: — Что, очень похоже вышло?

Он и сам знал ответ. Но ничего не мог с собой поделать. Этот, новый Иосиф Бородин всегда оставался военным — даже в цветастой рубашке «в мелкий пацифик».

К этому моменту дембель уже пришел в себя в достаточной степени, чтобы полностью осознавать происходящее, оглядел присутствующих и, кажется, испытал запоздалое раскаяние. Горячка драки прошла. Мрачный Каша стоял, задрав голову, и делал вид, что с ним всё в порядке.

Раста достала носовой платок и попыталась сунуть его другу, но тот сердито отмахнулся:

— Пройдёт. Не барышня.

— Как хочешь, — обиженно отозвалась девочка, комкая платок в руках. — Нос-то цел?

О стоящем рядом дембеле она уже не вспоминала. Молчит — и ладно.

Каша пощупал нос и подтвердил, что цел. Снова наступило молчание. Спец и дембель сверлили друг друга взглядами, словно проверяя на прочность. Без лишних слов и телодвижений, зачем, когда всё можно сказать глазами. И даже когда твои врут, уверяя, что перед тобой всего лишь мальчишка в цветастой рубашке, — глаза противника по-честному больше подходят лютому служебному псу, чем человеку. Шевельнёшься — порвёт на мелкие тряпочки, удивлённо чихнёт и отойдёт к той девчонке, хозяйке, усядется у ног, довольно вывалив язык, и ещё будет недоумевать, чего это люди вокруг охают и ахают.

Так бы и продолжалось Бог знает сколько времени, если бы рядом не послышались смех, возгласы и вечная «All you need is love».

— Раста! — окликнули девочку арбатские друзья.

Напряжение спало, и Раста, забыв обо всех проблемах, радостно махнула рукой. Шумная компания приблизилась, обстоятельно со всеми поздоровалась и утянула за собой.

Жаркое майское солнце слепило и не давало думать о грустном. Вечер обещал стать Вечером Сказок и Историй. Дорога петляла по московским дворам всё дальше и дальше от Арбата, но компания прихватила Арбат с собой — в сердцах, открытых друг другу как никогда.

… Когда костёр запылал, кто-то тронул струны гитары, тихо и тоскливо. Вечерний сумрак тёмной дымкой подёрнул следы пребывания человека — мангал, навес и мусорный контейнер. Сквозь городской лесопарк проступал настоящий, сказочный лес.

Гитара будто вздохнула, и по кругу сидящих у огня пробежал ответный вздох.

Костяник, высокий парень лет двадцати, склонил голову к самому гриф и негромко запел, перебирая струны:

— Распусти войска, генерал,

Отпусти солдат по домам,

Мы и так ведь сложим оружие, в этом нету вины.

Вы придумали эту войну,

Чтобы скучно не было вам,

Но мы не можем глядеть, как гибнут свои пацаны…

Сиф оторвал взгляд от огня, невольно вслушиваясь в песню. Его пробрал озноб — слова будто пришли из прошлого. Но чем дольше он слушал, тем яснее осознавал, что что-то не то. Внутри поднимался глухой протест.

А Костяник пел, вдохновенно прикрыв глаза:

— Мы уходим домой — в поисках мира,

Мы уходим домой из этого тира… — молчание, только гудят струны и растёт в воздухе напряжение.

Костяник распахнул невидящие глаза и окончил ожесточённо, жёстко ударяя по струнам:

— Где приз победителю — кровь на твоих руках! — ритм бился в такт сердцу, колючий и мешающий дышать.

Не стреляй, солдат, пожалей патрон!

На чужой земле, на чужой войне

Мы устали видеть проклятый сон,

Как наш дом сгорает в нашем же огне.

Не стреляй, солдат, я тебе не враг,

Я хочу уйти, я хочу забыть!

Ты не видишь, что ли, на мне новый знак:

Круг да четыре луча… Дан приказ: «Не простить».

— Не простить, — эхом повторил Сиф, понимая, что неотвратимо, как смена дня и ночи, встаёт на сторону отнюдь не героя песни. Он знал, что такое приказ, и помнил, что «не хочу» — это не аргумент. Никогда не аргумент.

Жёсткий гитарный бой сменился перебором. Костяник пел, тоскливо, надрывно, остальные, замершие, словно бандерлоги перед Каа, слушали и молчали.

— и закончил всё тише и тише, еле слышно касаясь струн прерывистым, мерным, как сердечный стук боем: -

Наступила тишина. Кто-то из девчонок шмыгнул носом. Сиф поднялся и отошёл от костра, беззвучно ступая по темноте. Детей из песни было жалко, но перед глазами вставали совсем другие лица. Детские. Злые. Размалёванные.