История третья: На склоне Немяна Тамаля (СИ) - Страница 63

— Там сейчас егеря, — окончательно добил Безликий. — И нам нужно с ними что-то сделать. Нам — с тобой. Ты поможешь мне, Иосиф?

Если бы он предложил сходить в гости в замок людоеда — ну или там в заброшенный дом на краю посёлка, где старая ведьма жила — Сифка бы и то не отшатнулся от него с таким ужасом, налетая лопатками на Кондрата. Рукоять Кондратова пистолета впилась в спину.

— Вы с ума сошли?! — всё ещё пытаясь убедить себя, что просто неправильно понял взрослых, спросил мальчик жалко.

— На войне все сходят с ума, — Безликий улыбнулся краем отвыкших от этого движения губ. — И я. И твои… командиры. И ты сам. Разве не так?

Сифка не ответил, вжимаясь в бок Кондрата.

— Боишься? — с непонятной интонацией спросил прапор, наклоняясь.

Сифка дёрнулся и вновь промолчал. И это спрашивает у него всемогущий Кондрат, который — не рискнул связываться с егерями, будучи не в силах спасти Сифку?!

Захотелось забиться в уголок и сесть, обхватив коленки руками и спрятав голову. Потому что страшно до того, что воздух в горле застревает. Плен из памяти никогда не изгладится, пусть так, формально, на самом деле ничего страшного не произошло. Только поглощающее все мысли и чувства ощущение одиночества…

Кондрат стоял, положив руки ему на плечи, и молчал, словно зная, о чём думает мальчик. А может, и не словно — он хорошо «читал» людей. Контрразведчик и Заболотин молчали тоже. Конечно, приказ был, и решение мальчика мало на что влияло, но всё равно все почему-то ждали, что он скажет.

Поручик Кулаков, до того стоящий поодаль, вдруг подошёл к Сифке, чувствуя себя под взглядами остальных офицеров, как под прицелом снайпера. Все трое, даже этот контрразведчик, имели на «сына батальона» какие-то права. Кулаков же, несмотря на то, что формально командовал мальчиком, был и ему, и всем — чужим. Тяжёлые взгляды словно спрашивали: «Ну чего лезешь?» — но надо пересилить себя, решиться и сказать.

— Иосиф…

— Да? — снова сгорбился Сифка и посмотрел на поручика исподлобья. Старые, шакальи привычки неистребимы.

— Да, нам не представить, что ты там пережил… но, может, стоит взглянуть своему страху в лицо? Иногда это помогает, поверь.

— Да что вы знаете, — недружелюбно откликнулся мальчишка.

— Немногое, — решил не спорить Кулаков. — Но это знаю точно. Потому что иначе никак, слишком страшно.

Сифка с удивлением посмотрел на него — даже брови разошлись от переносицы:

— Вы… тоже боитесь?

Кулаков дорого бы дал, чтобы сейчас все остальные присутствующие резко оглохли, но делать было нечего, пришлось отвечать — честно, глядя в серые, уже не такие звериные глаза:

— Да, Иосиф. Я боюсь. Я, чёрт возьми, до трясучки боюсь подвести батальон. Но приходится что-то делать. Что-то решать. И каждый раз смотреть в глаза своему страху… Мне тоже хочется забиться в уголок — и пусть умные опытные офицеры сами всё решают.

— Но вы не забиваетесь, — наморщил нос Сифка. — Вы лезете повсюду и… пытаетесь что-то делать.

— Верно подмечено. Лезу, — вздохнул Кулаков, вскочил и поспешно отошёл, чувствуя, как горят уши. От взгляда, которым его наградил прапор, хотелось провалиться сквозь землю. Хорошо ещё, капитан Заболотин смотрел нечитаемо — крайне задумчиво.

Снова над поляной висит молчание. Заглянуть в глаза своему страху — страшно. Страшнее самого страха. Но если уж этот поручик, который ну совсем не вызывает уважения, находит в себе силы делать то, что страшно, то Сифка-то и подавно сможет? Пусть его страх и сильнее…

— Так ведь приказ, наверное… уже всё равно есть? — Сифка повернулся к Дядьке. Тот невесело кивнул:

— Приказ-то есть, но, Сиф…

— Значит, я отправляюсь. Ну, приказы же надо выполнять.

Кондрат одобрительно сжал его плечо:

— Надо.

На плече наверняка будут синяки, но Сифка об этом меньше всего думал.

… По пустынной улице ветер гнал тучи пыли, заставляя глаза слезиться. Прикрываясь рукой, оглядывается молодой боец в выринейском камуфляже. Профессиональное чутьё солдата элитного — егерьского — отряда подсказывает, что так просто движения не мерещатся, и это стоит проверить. Да, может, просто ветер прошуршал пакетом или вороньё где-то неподалёку суетится, а то и собачья стая, по-шакальи дикая и злая. Боец-выринеец ненавидит эти шакальи стаи, ненавидит четвероногих людоедов, когда-то называвшихся «друзьями человека».

Флажок на автоматическую стрельбу — так спокойней. Показалось или нет?..

Нет, не показалось. На ступеньках, занесённых пылью и гарью, сидит грязный мальчишка и смотрит на егеря. На мальчике брезентовая шторомовка, в которую можно запихнуть вместе с ним ещё двух таких же, рядом лежит давно потерявший форму и цвет рюкзачок.

Пацанёнок смотрит с таким испугом, словно на месте выринейца стоит сам чёрт.

— Ты кто? — окликнул егерь сначала по-выринейски, потом по-забольски.

Мальчишка вскочил, но не сумел сдвинуться с места. Страх плещется в его глазах-плошках такой, что не двинешься.

— Сивкой кличут… — голос у пацанёнка осипший, словно простуженный. А может, и не словно. Ноябрь уже начался, холодно.

— Местный? — выринеец пока не опускал автомат, хотя и так было ясно, что мальчик ничего не способен сделать от страха.

— Ну да, — мальчик дёрнул головой в неловком кивке и вдруг, словно собравшись с силами, вздохнул с тоской: — Жрать охота…

Егерь задумался. Во-первых, местного надо расспросить. Во-вторых, мальчишка — это точно не опасность, а скорее развлечение, а в-третьих, к слову о развлечениях…

— Идём, — решил он, довольно улыбаясь. Бойцу нравилось ощущать себя имеющим на всё право солдатом из «элиты».

— Куда? — попятился мальчишка, не сводя взгляда с оружия егеря.

— К нашим, — усмехнулся егерь. — Понравишься — еды дадим. Пошли! — и повелительным жестом повёл стволом автомата.

Он был готов поклясться, что мальчишка больше всего на свете в тот момент желал дать дёру. Об этом просто кричало всё — и взгляд, и поза… Но почему-то не сбежал, а покрепче прижал к себе рюкзак и, ссутулившись, подчинился. Егерь довольно улыбнулся.

В конце концов, мальчишка — это хотя бы не шакалья стая.

… Дежурные кошеварили, а рядом с ними крутился Ян. Яну было двенадцать — невысокий, в отца светловолосый и уже сейчас крайне независимый и решительный.

Ему было мало отцовских писем и редких звонков. Он хотел увидеть войну — и он её увидел, сбежав из дома и однажды объявившись в отряде вместе с пополнением. Чего бы ему этого ни стоило, но Ян добился своего: остался здесь, с отцом, хотя бы временно.

— Якав, кого ты привёл?! — он первым заметил возвращение бойца.

— Ходячее развлечение, — усмехнулся Якав. Забольский мальчишка оглядывался затравленно, словно загнанный в угол зверёныш, и молчал, то ли не понимая по-выринейски, то ли просто проглотив язык от страха.

Ян с интересом подошёл, рассматривая найдёныша. Низенький, хрупкий, как девчонка, грязный до ужаса и до трясучки испуганный. Ну и какое из него развлечение? Даже жалко его. Дурак Якав.

— Эй, — окликнул пацанёнка Ян. — Ты откуда тут?

— Я… просто, — с заметным забольским акцентом, но всё-таки по-выринейски отозвался тот.

— И как тебя звать?

— Сивкой кличут, — снова, как и Якаву, ответил он, не отрывая взгляда от костра. Голоден, наверное.

Один из стоящих рядом с Якавом бойцов из остатков соседнего отряда, что присоединились к ним, задумчиво сказал:

— По-моему, я где-то этого мальчишку видел…

— Мало ли, — беспечно отмахнулся Якав. — Может, тут заметил. Да и вообще, таких в каждом городе десятки, чего ты.

— Ну да-а… — вздохнул солдат. — Это точно. Хотя я видел… да, этот очень похож на того, которого мы тут, в пригороде поймали. Ещё до того, как наш Далий…

Якав только отмахнулся и не стал слушать «соседа». Разговор Яна с найдёнышем был интересней.

— … И зачем ты, Сивка, за нашим следил? — это «нашим» слетело с губ Яна со скрытым удовольствием и превосходством. Это было здорово — говорить о грозном егерьском отряде «наши».