История третья: На склоне Немяна Тамаля (СИ) - Страница 5

— От тева сборошь, — Сиф в ничуть не более радужном настроении захлопнул задачник по алгебре, заложив нужную страницу тетрадкой, и спихнул книжку в карман на дверце, пожаловавшись: — Хоть бы в одном навкином номере ответ сошёлся с первой попытки! То ли мозги заржавели, то ли номера какие-то левые…

— У всех бывает полоса неудачливости в жизни, — мрачно-философски откликнулась Алёна.

— Ага, зебра к черному забору прислонилась, да так ловко, что стала вороным пони, — Сиф отправил ручку следом за учебником и уставился в окно. Алёна хотела предупредить, что за окном всё те же поля, но не стала. Пусть смотрит, раз такая охота.

Сиф и смотрел. Алёна не представляла, чего там так может привлекать внимание, но мальчик не отрывал от пейзажа глаз. Чудной он. Чем его так привлекла эта тоска?..

— Какие-нибудь перемены в пейзаже наблюдаются? — нарушила Алёна тишину, чувствуя, что сонное молчание делает свое дело. Зевать хочется нещадно, до ломоты в потно сжатых челюстях.

Сиф помедлил, глядя вдаль, и ответил нехотя:

— Здесь всё вечно разное. Когда-то я, быть может, даже шёл по этой дороге, но уже не узнать, совершенно. А может, это я просто не помню…

— Да не вообще, а сейчас! — сердито уточнила Алёна, чувствуя, как внутри волной поднималось желание придушить Сифа.

— А сейчас справа рябины растут, а до этого была берёзовая роща, — послушно отвечает Сиф. — Не кипятись.

— Кипят чайники. Я похожа на чайник, господин кофейник?

— Был бы носик подлиннее… — не остаётся в долгу мальчик. — А без носика ты будешь кружкой.

— Только, чур, чай во мне не заваривать!

— Хорошо, но кипяток положен!

— Бедлам этот прекратите, — сонно просит со своего места Великий князь, и Алёна с Сифом тут же замолкают, чувствуя себя нахулиганившими детьми. Хочется одновременно рассмеяться и сохранить требуемую тишину. Сиф выбирает второе, Алёна — первое, но смешок звучит слегка натянуто.

За окном исчезает очередной посёлок, и остаются всё те же поля и холмы, полоска леса вдалеке, маячащий впереди уже некоторое время жёлтый сельский автобус

Потом пропадает и автобус, свернув на грунтовку. Сиф прижимается щекой к стеклу, смотрит вперёд и удивленно показывает рукой:

— Ух ты, стопщик!

На пригорке за поворотом стоит мужчина в жёлтой ветровке с нашитой на рукав светоотражающей лентой. В ногах мужчины рюкзак — ну конечно, зачем держать на плечах тяжесть, когда стоишь на месте. Яркая куртка видна издалека, по всем правилам автостопа. Сиф невольно улыбается, вспоминая Кашу.

Алёна окидывает мужчину оценивающим взглядом и мельком оборачивается назад, к князю. Тот молчит. Размышляет. Будит Заболотина и кивает на пригорок, который уже совсем рядом.

Филипп и Лёша хором протестуют, но довольно вяло. Тилю глубоко плевать — ему хреново. Одихмантьев погружён в свои размышления — советнику не до происходящего. «Не в его компетентности».

— Если по пути ему — подбросим, — решился, наконец, Иосиф Кириллович. — Надо торопиться совершать в этой жизни добрые дела.

Сиф открывает окно и, высунув голову, весело спрашивает:

— Куда путь держишь?

В глазах мужчины мелькает облегчение. Видать, давно уже стоит.

— До Пролыни по пути?

Сиф оборачивается к князю. Иосиф Кириллович, помедлив, кивает. Заболотин с удивлением вслушивается в разговор. Что его удивило — непонятно.

— Говорят, по пути, — возвещает радостную весть Сиф, и мужчина подхватывает рюкзак. В машине ещё предостаточно места, так что новый попутчик размещается с комфортом.

Устроив рюкзак так, чтобы никому не мешать, незнакомец оглядывает неожиданных попутчиков и останавливает взгляд на Заболотине. Смотрит какое-то время, пока полковник не спрашивает:

— Был ведь?

— Был, — эхом отзывается стопщик, вновь поправляя рюкзак, словно не знает, чем занять руки.

— «Коридор»?

— Он.

Звучит, словно пароли-отзывы…

— Кром, что ли?

— Нет, Арик, — и поясняет: — Из одиннадцатого артдива, — потом вновь поднимает глаза и в свою очередь задает всего один вопрос: — Дядька?

— Я.

В машине воцаряется тишина. Алёна не разгоняет машину, чтобы иметь возможность отвлекаться на разговор, тащится под шестьдесят. Сиф вновь возвращается взглядом к окну, но спина напряжена так, будто он старается отрастить дополнительную пару ушей — где-то около лопаток. Разговор, столь краткий и почти лишённый пояснений, сказал ему более чем достаточно, чтобы понять, кто перед ним.

— Меня Шанхаем тогда звали, — прервал молчание стопщик. — Шацкий Захар.

Заболотин кивнул, но присутствующих не представил. Шанхай и настаивать не стал, только заметил:

— А о вас вся наша батарея была наслышана… то, что от неё осталось, вернее.

Не сдержав любопытства, Сиф оборачивается и единым взглядом старается охватить Шанхая, чтобы затем быстро отвернуться и более ни о чём не спросить. У Шанхая пол-лица в пятнах — хорошо знакомый Сифу след ожогов; над виском полумесяц широкого шрама, который виден даже под волосами.

Одиннадцатый артдивизион… Даже если УБОН с ним и взаимодействовал как-то, Сиф о нём не помнит. Вернее, не может с уверенностью сказать, воспоминания это, сны или фантазия. Человеческая память не может быть отрывочна, пропуски разум немедленно старается заполнить — хоть фантазиями, хоть чужими рассказами.

В Пролыни с молчаливого согласия князя Алёна делает крюк, чтобы подбросить Шанхая непосредственно до нужной ему улицы, где, вроде, его ждала «вписка» — квартира, в которой можно переночевать. Уже вылезая из машины, Шанхай повернулся на пятках обратно, ловко вскидывая рюкзак на плечо, и уведомил скорее воздух, чем людей:

— А судьба — такая штука, что никогда не предскажешь, на сколько узлов она жизни связала.

— И? — с интересом спросил Заболотин, уже давно распознавший в беспечном автостопщике человека, повидавшего в жизни всякого и ставшего этаким философом-практиком — ну, навроде Снусмумрика из сказок Туве Янсон, которые, честно говоря, полковник частенько даже теперь перечитывал.

— Да я так, — пожал плечами Шанхай. — Люблю сказануть напоследок что-нибудь философское — говорят, часто в точку попадаю. Судьбец у меня такой. Что уж теперь — почти традиция, надо соблюдать.

И, уже повернувшись к машине спиной, вскинул напоследок ладонь над плечом и зашагал прочь, посверкивая в свете проезжающих мимо автомобилей светоотражающей лентой на рукавах и рюкзаке.

Некоторое время Заболотин глядел ему вслед, потом повернулся к очень задумчивому Великому князю и уточнил:

— Ну что, теперь в гостиницу?

— В гостиницу, — кивнул тот и добавил больше про себя: — Судьбец, видите ли, такой. Традиция…

И искоса взглянул на Тиля — тот, пока Шанхай сидел в машине, оживлённо чиркал карандашом в блокноте и словно бы даже пришёл в себя, а теперь как-то очень быстро потерял к рисунку всякий интерес, скомкал его и, откинувшись назад, выронил из безвольно разжавшихся пальцев. Одихмантьев — единственный, помимо Сифа, кого присутствие Тиля никоим образом не напрягало, а потому сидящий рядом с ним — вдруг тяжело наклонился, поднял выдранный из блокнота лист и аккуратно разгладил у себя на колене.

На серой-серой дороге, под серым-серым небом — и то, и другое было намечено чуть видно, словно сквозь туман — стояла голосующая фигура с рюкзаком у ног. Яркий ворох угольно-чёрных линий, сквозь который проступало узнаваемое лицо — только не улыбчивое и беспечное, а жёсткое… У ног — рюкзак, точно так же, как когда Сиф заметила Шанхая на дороге в Пролынь, хотя тогда Тиль точно спал. А на плече прятался в ломкие короткие чёрточки, но всё равно упрямо проглядывался автомат.

Да и пятна на куртке, принятые сначала за тени и складки, сливались в камуфляжный рисунок. И рюкзак был армейский.

А вокруг — серое-серое небо и бледные, чуть видные кусты… Этот бесцветный мир растерял краски — и потерял всякое значение.

Одихмантьев огляделся и протянул лист Сифу — Тиль вряд ли даже заметил, что его рисунок увидели и оценили.