История третья: На склоне Немяна Тамаля (СИ) - Страница 12

— Ну, в какой-то степени Маськин план сработал…

— И что? Его убьют, если мы не… — под мрачным взглядом Кондрата Чинга замолк. Командир подвигал челюстями, словно разгрызал орех, и нехотя кивнул:

— Вот и увидим.

Отборная и вместе с тем по-детски жалобная забольская ругань оповестила всех, что Шакалёнок благополучно достиг дна оврага и даже ничего себе не переломал. Кондрат лежал на краю обрыва и глядел вниз, скрытый ветками куста от лишних взглядов. На том берегу… да, сомнений нет, там тоже кто-то глядел вниз. Но не стрелял. Медлил. Отчего же? Разглядели, что ребёнок?

Сивка старался не шевелиться, но тогда видел исключительно облака в небе и, если скосить глаза, ствол рухнувшего с ним дерева. Ещё слышал журчание ручья и понимал, что ещё чуть-чуть и промокнет окончательно. Поэтому мальчуган принял судьбоносное решение — поди его отличи от прочих! — и сел на корточки, испуганно мечась взглядом по обоим берегам оврага. Он увидел лицо Кондрата, даже каким-то чудом разобрал его выражение. Напряжённое ожидание. Чего он ждёт?

А Кондрат потянул с плеча автомат:

— Сейчас покажутся, — и добавил, нехотя и тихо: — А я ведь обещал пристрелить, если поставишь под угрозу разведгруппу…

Казалось, мальчишка услышал. Перестал вертеть головой, испуганно замер. Потом поднялся и неловко захромал по дну оврага, пытаясь найти место для подъёма. Только ушибленная нога подсказывала, что происходящее реально.

Абсурдная ситуация. Противники по разные берега оврага. На дне — хромающий пацан, еле живой от страха. И тишина. Никто не рискует сделать первый выстрел.

Сивка шёл, кусал губы и чувствовал, что волна страха скоро смоет все остатки самообладания, и он сядет на дно, выбросит происходящее из головы и разрыдается. До икоты, до колотящей тело дрожи.

Эта мысль — простая и внятная — вдруг успокоила его, заволокла звенящим туманом все чувства. Сивка шёл и отрешенно глядел на почти вертикальный склон, а голова была пустой-пустой. И эта сосущая пустота в кое-то веки не вызывала желание завыть, таким волшебным был контраст между зарождающейся было истерикой и равнодушным спокойствием. Мальчишка не думал о врагах, не думал даже о Кондрате, просто шёл. Под ногами глухо чавкала глина и налипала свинцовыми комьями на ботинки…

От следующего шага Индейца удержало звериное чутье, ещё прежде, чем он увидел людей. А они — его. Зелено-коричневый камуфляж — не та расцветка! — автоматы незнакомого вида, смутно-знакомый говор.

Выри. Только отрешенность не дала захлестнуть голову ненависти. Выри — враги.

На Сивку напало странное оцепенение. Наверное, он успел бы сдёрнуть с плеча автомат, хотя против четверых взрослых мужчин это вряд ли помогло. Но мальчишка даже не потянулся к оружию, так и застыл, глядя на врагов.

Раньше Сивка не представлял, что взятие в плен — событие совершенно… обыденное, не ощущающееся чем-то драматичным. Без страха, криков и ожесточенной борьбы за свободу… А теперь узнал, что даже перестрелка — чего-чего, а такого он видел предостаточно! — его потрясла бы больше, чем строгий окрик одного из солдат — офицера, по-видимому.

Со странной отрешённостью Индеец обнаружил, что за его спиной оказались двое выринейцев. Офицер, убедившись, что по-выринейски паренек не понимает — или не хочет понимать, перешёл на забольский и велел бросить оружие — совершенно спокойным, хоть и требовательным голосом. Сивка и опомниться не успел, как на его автомат легла ладонь одного из солдат…

Находясь всё в том же оцепенении, Сивка почти не сопротивлялся, да и никто его всерьёз не рассматривал. Не велели заложить руки за голову, не обыскивали, не нацеливали автомат в спину. Просто один из солдат взял его за плечо. Наверное, руку даже можно было попытаться сбросить, но Сивка не сумел пересилить своей отрешённости.

— Пойдем, мальчик, — будто даже ласково проговорил офицер. — С тобой поговорит командир. Не бойся, он не сделает ничего плохого.

Сивка и не боялся. Он глядел на нашивку в виде застывшего в прыжке пса и складывал буквы под ней в слова. Буквы эти частью были похожи на те, что он учил немножко когда-то, но встречались и незнакомые… Разобрав одно слово, Сивка вскинул голову и заметил наверху, у края обрыва, Кондрата. Прапор, который, оказывается, проследовал за ним, наблюдал за происходящим — и не двигался. Словно и не собирался спасать. Или… Не словно. Кондрат вмешался бы, если бы существовал шанс на успех. А с егерями — именно это слово разобрал на нашивке Сивка, — с егерями такого, по-видимому, не существовало.

…— Может?.. — спросил Чинга неуверенно, помня о мрачном взгляде командира.

— Что — может? — холодно спросил Кондрат, подтверждая опасения Чинги. — Попытаться вдвоём отбить малолетнего дурня у отряда егерей, которых здесь семеро и оттуда ещё сейчас пятеро придут? Да они его шлёпнут при первом же выстреле, — Кондрат сипло кашлянул и продолжил невыразительным тихим голосом: — А кто сообщит батальону, что сюда соваться нельзя?

— А Маська? — не сдавался Чинга.

Прапорщик скривился, словно от зубной боли, не отвечая. И этим молчанием яснее слов ответил.

Маська не виноват, что его «ломает». Но выбирать между ним и батальоном…

Его можно было бы отбить, будь здесь весь батальон, но времени — времени нет! Вблизи егерей шуметь в эфире — равно как и шуметь в лесу — безумство. Единственный выход — вернуться в батальон. Без Маськи… Не стрелять же в ребёнка?

Да, Кондрат обещал «пристрелить, если поставит под угрозу разведгруппу», и если он этого сейчас не сделает, егеря вытянут из ребёнка всё. Они это могут, Кондрат не сомневался, а Маська… Маська на деле о батальоне знает много. Очень много. Но это Маська…

Кондрат опустил автомат и сделал жест Чинге отходить.

… До лагеря егерей было недалеко. Сивка даже помнил, что в ручье, у которого лагерь расположился, можно частенько найти «чёртовы пальцы» — удивительные продолговатые камешки-трубки. Сюда он, будущий Сивка, часто удирал вместе с Яном, уверяя родителей и сестру, что гуляет «на реке». Это Ян придумал, что река и ручей — примерно одно и то же. А по-выринейски и звучат почти одинаково.

Воспоминания были такими смутными, что Сивка их не успевал осознавать, как они снова тонули в памяти. Но его это не волновало, потому что хотелось одного: закрыть глаза и забыться. Только вот на ходу это плохо получалось, но мальчик не оставлял попыток.

… Командир егерей был высок, хорош собой, говорил с лёгким тягучим акцентом, но очень мягко и вовсе не повышая голоса. Он сидел под навесом и вертел в длинных тонких пальцах веточку осины, внимательно разглядывая стоящего перед ним ребёнка. Рядом застыли двое солдат — на всякий случай. Если разговор пойдёт как-то не так.

— Как тебя зовут, дитя?

— Индеец, — не больно-то и вежливо буркнул пацан, сверля взглядом землю. Почему не «Сивый» — он и сам не знал. Наверное, всё-таки уже привык.

— И где же твои томагавк, трубка мира и перья в причёске?

Сивка не ответил. Большей его части было совершенно плевать на происходящее, и лишь краем сознания он понимал, что произошло. Что он в плену. У врагов, против которых не пошёл даже Кондрат — а уж его-то Сивка почитал почти всесильным.

— Дитя, отвечай на мои вопросы, — мягко проговорил егерь.

— Почему дитя? — вяло буркнул Индеец.

— Ты назвал лишь прозвище, а я хотел бы услышать имя… — осиновая веточка довольно болезненно уперлась в подбородок Сивки и заставила поднять голову. Вопреки своим опасениям, Сивка не увидел в глазах егеря гнева за свои ответы.

— Ты стараешься говорить нагло, но при этом после каждой фразы сжимаешься, будто ожидаешь удара, — веточка переместилась к скуле и остановилась на синяке, возникшем после очередного непонравившегося Кондрату ответа — давно, почти сутки назад.

— Тебя били, мальчик?.. Ну что ты мотаешь головой, я ведь и сам всё вижу. Так дело не пойдёт. Не бойся, говори, как хочешь. За тон я бить не буду, — веточка опять упёрлась в подбородок, заставляя вновь поднять голову. И встретиться взглядами с егерем было не то чтобы страшно, только… ощущение оставалось, будто мотылёк взглянул в глаза коллекционеру бабочек.