История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Страница 108
суммируются все достижения первого периода салтыковского
творчества. Это нечто вроде пародии на русскую историю,
сконцентрированную в микрокосме провинциального города, где
градоначальники – прозрачные карикатуры на русских монархов и
министров, и самое название города дает его характеристику – город
Глупов.
В дальнейшем творчество Салтыкова одушевлялось чувством
острого негодования и высоким понятием о нравственных ценностях.
Сатира его обратилась на новых, пореформенных людей:
просвещенного, но, в сущности, не изменившегося бюрократа;
вырванного из привычной почвы, но не переродившегося помещика;
жадного и бессовестного капиталиста, поднявшегося из народа.
Ценность этих книг ( Господа ташкентцы, 1869–1872; В царстве
умеренности и аккуратности, 1874–1877; Убежище Монрепо, 1879–
1880; Письма к тетеньке, 1881–1882 и т.д.) больше, чем
предыдущих, но крайняя злободневность сатиры делает ее явно
устаревшей. Кроме того, они написаны на языке, который сам
Салтыков называл эзоповым. Это постоянные околичности из-за
цензуры, которые все время требуют комментария. К тому же стиль
глубоко укоренен в дурной журналистике эпохи, порожденной
Сенковским, и неизменно производит на сегодняшнего читателя
впечатление тщательно, с муками разработанной вульгарности.
На более высоком литературном уровне стоят Сказки,
написанные в 1880–1885 гг., в которых Салтыков достигает большей
художественной крепости, а иногда (как в замечательной Коняге, где
судьбы русского крестьянства символизирует старая заезженная
кляча) концентрации, почти достигающей поэтического уровня.
И все-таки Салтыков занимал бы в русской литературе место
только как выдающийся публицист, если бы не шедевр –
единственный его настоящий роман Господа Головлевы (1872–1876).
Эта книга выдвигает его в первый ряд русских романистов-реалистов
и в число национальных классиков. Это социальный роман – история
провинциальной помещичьей семьи, изображающая скудость и
скотство быта класса крепостников. Никогда еще с большей силой не
изображалась власть животного начала над человеческой жизнью.
Злобные, жадные, эгоистичные, лишенные даже родственных чувств,
лишенные способности ощущать удовольствие или испытывать
счастье из-за своей тупой и темной души, Головлевы – это
безнадежно запущенное полуживотное человечество. Книга эта,
конечно, самая мрачная в русской литературе, еще мрачнее оттого,
что впечатление достигается простейшими средствами, без всяких
театральных, мелодраматиче-ских или атмосферных эффектов.
Вместе с гончаровским Обломовым, написанным раньше, и
бунинским Суходолом, написанным позже, это величайший
monumentum odiosum (памятник ненавистному), воздвигнутый
русскому провинциальному дворянству. Самая замечательная фигура
в этом романе – Порфирий Головлев (прозванный Иудушкой), пустой
механический лицемер, растекающийся в медоточивом и
бессмысленном вранье не по внутренней необходимости, не ради
выгоды, а потому, что его язык нуждается в постоянном упражнении.
Это одно из самых страшных видений вконец дегуманизированного
человечества, когда-либо созданное писателем.
В последние годы жизни Салтыков написал большую
ретроспективную вещь под названием Пошехонская старина (1887–
1889); это хроника жизни средней провинциальной дворянской семьи
и ее окружения незадолго до отмены крепостного права. В ней много
детских воспоминаний. Книга эта «тенденциозная» и невыносимо
мрачная; в ней много великолепно написанных картин, но не хватает
той концентрации и непреложности, которая есть в Господах
Головлевых и которая одна только и могла бы поднять ее над уровнем
обычной «литературы с направлением».
4. УПАДОК РОМАНА В 60-Е И 70-Е ГОДЫ
К началу 60-х годов круг общепризнанных авторов определился,
и никто из романистов, появившихся позже, не сумел завоевать
всеобщего одобрения. Это вызвано двумя взаимосвязанными
причинами: усилившимся чувством партийной принадлежности,
раскалывавшим русское общественное мнение на множество
взаимоисключающих отделений и категорий, и очевидным и всем
заметным недостатком творческих сил у писателей младшего
поколения. Единственным романистом 60-х гг., кому нечего было
бояться сравнения с людьми сороковых, был Николай Лесков (1831–
1895). Но отчаянная партийность общественного мнения и неумение
Лескова подделаться к какой бы то ни было партии помешали его
признанию: радикальная пресса его освистала и даже подвергла
бойкоту. То, что Лесков был признан поздно, и то, что в его
творчестве есть черты, резко отличающие его от всех его
современников, побудило меня исключить его из этого тома. О нем
говорится в Современной русской литературе.
Однако в ранних своих произведениях – реакционных романах
Некуда (1864) и На ножах (1870), Лесков не более, чем типичный
«тенденциозный» антирадикал, эти романы не выделяются из общего
потока реакционных романов, где сатирически изображалось новое
движение и молодое поколение шестидесятых и семидесятых годов –
их тогда писалось великое множество. Правда, сюда входят такие
замечательные, совершенно иные вещи, как Взбаламученное море
Писемского (1863, первая из всех), тургеневский Дым, гончаровский
Обрыв и даже Бесы Достоевского. Но типичный реакционный роман
находится на гораздо более низком литературном уровне. Обычно это
история аристократического и патриотического героя, который в
одиночку, несмотря на недостаточную поддержку властей, борется
против польской интриги и нигилизма. Типичнейший и
популярнейший поставщик таких романов – Болеслав Маркевич
(1822–1884). Другие, упражнявшиеся в том же роде, – Виктор
Клюшников (1841–1892); В. Г. Авсеенко (1842–1913) и Всеволод
Крестовский (1840–1895). Последний написал также широко
задуманный и весьма популярный русский вариант французского
мелодраматического боевика – Петербургские трущобы (1864–1867).
У реакционного романа был свой противовес – «тенденциозный»
радикальный роман, который очень скоро стал такой же условностью.
Самый первый из таких романов и, без сомнения, самый
примечательный – Что делать? Чернышевского (1864), который
имел немалое влияние на формирование радикальной молодежи.
Другие знаменитые и влиятельные романы – Знамения времени
Даниила Мордовцева (1830–1905) и Шаг за шагом (1865) Иннокентия
Омулевского (1836–1883). Самым плодовитым из радикальных
романистов был А. К. Шеллер-Михайлов (1838–1900). Все эти
романы повествуют об идеальных молодых радикалах, юношах и
девушках, борющихся и побеждающих в борьбе с враждебным
социальным окружением. С литературной точки зрения все они
ничего не стоят. Но они способствовали формированию
идеалистической интеллигенции семидесятых годов.
В семидесятых годах к уже существовавшим двум родам
«тенденциозного» романа присоединился третий: народнический
роман. Он рассказывал не об индивидуальных добродетелях героев
из образованных классов, а о коллективных добродетелях
крестьянских общин в их борьбе с темными силами крупного и
мелкого капитализма. Наиболее известными из романистов-
народников
были
Н. Н. Златовратский
(1845–1911)
и
П. В. Засодимский (1843–1912).
Другие романисты продолжали традицию Тургенева и людей
сороковых годов, нажимая не на «тенденцию», а на социальный, в