История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Страница 30

Возвращаясь к монете Вацлава, мы видим, что вряд ли кто иной, кроме еврейского купца, мог вывезти эту монету из Богемии или южной Германии. Сам возможный путь этой монеты весьма показателен: попав в руки купца, который использовал ее для какой-то цели, она должна была вместе с ним проделать путь с юга Германии на север, в Шлезвиг, где находилось поселение Хедеби. Далее, в нынешнюю Швецию, в Бирку, откуда ладьей через Балтийское море и Финский пролив, потом волоком в Ладожское озеро. Так купцы попадали в Старую Ладогу, и уже оттуда через окско-волжскую речную систему на Среднюю Волгу – в Болгар-на-Волге.

Рассматривая активность иудейских купцов и предпринимателей в Европе X века, мы можем сделать вывод, что упомянутая чешская монета могла не однажды побывать в их руках. Викинги как торговцы не продвигались в Европу дальше Дании, тогда как купечество собственно европейского происхождения еще не развилось в достаточной степени в тогдашней разоренной войнами и экономически-упадочной центральной Европе. Таким образом, европейская торговля находилась в руках иудейских предпринимателей, и монета Вацлава, скорее всего, попала в Бирку именно при посредстве иудейских купцов-ашкенази. Путь ее из Бирки неоднозначен, однако присутствие хазарских евреев в Бирке подсказывает, что и далее ее путь лежал по устоявшимся маршрутам всемирной иудейской торговли. Думается, что только иудейские купцы могли завести в Казань богемскую монету, хотя бы потому, что сами викинги занимались посреднической торговлей в Бирке, а в Европу наезжали не как купцы, но как грабители и завоеватели, которых меньше всего интересовал свинец, из которого изготовлена чешская монета.

Арабские и среднеазиатские купцы в начале и середине X века, как уже указывалось ранее, не ходили по Волге дальше города-порта Болгара – это было невыгодно и булгарам, и хазарам. Сами булгары в начале IX века еще пользовались исключительно арабской монетой, как наиболее надежными деньгами, бывшими в ходу на огромной территории Средней Азии, Халифата и Византии. Вряд ли свинцовая монета неизвестного происхождения и сомнительной надежности представляла для них какой-либо интерес.

Другое дело – иудейские купцы, которые и соединяли торговым звеном Центральную и Южную Европу с Поволжьем. Для них даже и фальшивая богемская монета представляла торговый интерес, коль скоро ее можно было попытаться сбыть на всем протяжении торговых маршрутов от Праги через Хедеби и Бирку до Болгара, куда можно было попасть, лишь пройдя военно-таможенный пост в пра-Казани. Была ли найденная монета действительно фальшивой или имела другое, более прозаическое назначение в качестве, например, свинцовой печати на мешке с товаром, останется, скорее всего, неизвестным. Однако эта монета позволяет сделать вывод, что пра-Казань находилась на весьма оживленном и устоявшемся европейском торговом маршруте, которым, наряду с викингами и западными славянами, по всей очевидности пользовались и иудейско-хазарские купцы.

В совокупности с ранее приведенными выводами автора кажется вполне естественным, что Казань была именно таможенно-военным постом, своеобразной мембраной, разграничивающей европейскую и азиатскую сферы булгарско-хазарской торговли. Здесь кончалась сфера проникновения в Поволжье арабских и среднеазиатских купцов с юга. Здесь же в основном завершалось проникновение скандинавских купцов с севера и запада Европы в Евразию. Единственными купцами, которые в силу господства иудаизма в Хазарском каганате и в силу поистине глобальных связей диаспоры в тогдашней ойкумене могли свободно проникать через эту торгово-политическую мембрану, могли быть только иудейские купцы. Только они могли проникать в Волжскую Булгарию и с северо-запада, и с юга, замыкая, таким образом, Болгар и Казань кольцом своей международной торговли. Однако южный путь чешской монеты Вацлава представляется все же сомнительным, хотя бы потому, что торговые караваны не могли безнаказанно пройти через земли воинственных мадьяр, тогда как путь через земли южных славян должен был пролегать через неспокойные земли Дунайской Болгарии и Византии, чтобы окружным путем попасть на Волгу.

Дальнейшее изучение сохранившихся документов иудейской диаспоры поможет, как мы надеемся, пролить новый свет на историческую географию Среднего Поволжья. Более того, иудейско-хазарская теория происхождения чешской монеты позволяет предположить, что древнейшая Казань находилась на маршруте торговли Булгар-Бирка-Центральная Европа на протяжения всего существования Бирки как узлового центра восточно-западной торговли между викингами и хазарами, а это значит, в течение двухсот лет, в период с 770 до 970 века нашей эры.

Это вновь показывает, что происхождение Казани как торгово-военного центра не только ограничено первой четвертью X века, но и уходит своими корнями в гораздо более далекое прошлое. Учитывая возросшую активность иудейской торговли после получения особых привилегий в Хазарской империи, мы можем предположить, что и Казань, как естественная остановка на пути западноевропейской и азиатской торговли, зародилась в каком-то качестве и раньше X века. Очевидно, что международная торговля в междуречье Волги и Камы является гораздо более древним явлением, чем возникновение Волжской Булгарии и Казани, но не более древним, чем существование и функционирование иудейской диаспоры и ее удивительной цивилизации.

Между тем, письмо иудейского кагана хазар Иосифа о могуществе его государства содержало в себе только относительную правду, поскольку уже через четыре года, в 965 году, варяжско-русская дружина князя Святослава Игоревича взяла приступом город Саркел, и Хазарский каганат перестал быть той сверхдержавой, какой являлся в течение более чем двух веков. Сам каган Иосиф, как утверждают некоторые источники, с которыми склонна согласиться и лейденская «Энциклопедия ислама», после поражения от Святослава принял ислам, как и те из его подданных, которые впоследствии полностью слились с мусульманскими народами юга России.

Но мы слишком забегаем вперед – в следующей главе нам предстоит узнать, каким образом ислам стал государственной религией Волжской Булгарии. И поможет нам в этом свидетельство очевидца и участника этого знаменательного события; свидетельство, проливающее дополнительный свет на многое из того, о чем мы уже говорили в наших беседах о северном исламе.

За двадцать лет до того, как ал-Мас’уди взялся за свою главную книгу «Золотые луга», а именно, в апреле 922 года, на другом краю мусульманской ойкумены происходило вот что – большой торговый караван, идущий через земли тюрков-огузов из Хорезма к северным рубежам Гипербореи, сделал остановку у широкой стремнины, которую через четыре века другой прославленный арабский путешественник и географ ибн Баттута назовет «могучим полноводным потоком по имени Улу Су, или «великая река»[92]».

Это было древнее тюркское название сегодняшней реки Урал, которую арабские путешественники называли также Джайх или Яик. Река, известная греческим и евразийским купцам уже сотни лет, выглядела тем холодным апрельским днем точно такою, какой она впоследствии явилась знаменитому ибн Баттуте. Однако мало кому тогда был известен человек, стоящий теперь на ее берегу и в священном страхе наблюдающий, как стремительное течение Яика, раздувшееся от таяния степных снегов, губит верблюдов, лошадей и людей, рискнувших на переправу в ту пору высокой весенней воды.

Этого человека звали Ахмад ибн Фадлан, и он был секретарем посольства, направленного правившим с 908 года по 932 год аббасидским халифом ал-Муктадиром к царю волжских булгар. Он, прибывший в эти суровые и дикие места из Багдада, самого большого и просвещенного города мира, с великолепием которого могла сравниться разве что Кордова в мусульманской Андалусии, впоследствии напишет об этой переправе в дневнике своего путешествия: