История Рима от основания Города - Страница 128

Тогда некоторые воскликнули, что привернат открыто угрожает и что подобные речи, несомненно, возбуждают к восстанию умиротворенные народы. Более благосклонная к привернатам партия в сенате давала этому ответу гораздо лучшее толкование и утверждала, что это слова, достойные мужа и человека свободного. «Разве можно, – говорили они, – поверить, чтобы какой-нибудь народ или отдельный человек захотел оставаться дольше, чем это необходимо, в том положении, которым он недоволен? Только тогда мир соблюдается добросовестно, когда он заключен добровольно, а где хотят установить рабство, там нельзя рассчитывать на верность». К этому толкованию склонял умы больше всего сам консул, обращаясь беспрестанно настолько громко, чтобы его слышали и многие другие, к бывшим консулам, которые раньше других подавали мнение; он говорил, что те только достойны сделаться римлянами, которые думают исключительно о свободе. Таким образом привернаты выиграли дело в сенате, и с утверждения отцов сделано было предложение народу о предоставлении им права гражданства. В этом же году послано в Анксур триста колонистов, которые получили по два югера земли.

22. Следующий год [328 г.], в консульство Публия Плавтия Прокула и Публия Корнелия Скапулы, не ознаменован никаким событием ни дома, ни на войне, за исключением того, что во Фрегеллы, земля которых принадлежала сначала сидицинам, а затем вольскам, выведена была колония, и Марком Флавием устроена раздача мяса народу на похоронах матери. Некоторые толковали, что под предлогом оказания почести матери Марк Флавий заплатил народу должную плату, потому что народ оправдал его, когда эдилы назначили ему день явиться в суд по обвинению в обесчещении одной матроны. Устроенная им раздача мяса в благодарность за прежнее решение послужила для него также причиной почести: в ближайшие комиции он получил предпочтение перед другими соискателями на должность народного трибуна, несмотря на то что не присутствовал при выборах.

Недалеко от того места, где теперь находится Неаполь[504], лежал город Палеполь; оба города были заселены одним и тем же народом, который происходил из Кум, а куманцы ведут свое происхождение из Халкиды Эвбейской. Благодаря флоту, на котором они приехали из отечества, куманцы достигли большого могущества в той приморской стране, где они теперь живут; сначала они высадились на островах Энарии и Питекуссах, а затем решились переселиться и на материк. Государство это, рассчитывая частью на свои силы, частью на шаткость союза самнитов с римлянами или полагаясь на то, что город римский, как ходили слухи, постигла моровая язва, предприняло ряд враждебных действий против римлян, живших в Кампанской и Фалернской областях. Поэтому в консульство Луция Корнелия Лентула и Квинта Публилия Филона (во второй раз) в Палеполь были отправлены феодалы с целью требовать удовлетворения; но, когда от греков, народа более бойкого на словах, чем на деле, был получен гордый ответ, то народ, с утверждения отцов, приказал начать с палеполитанцами войну. Консулы по обоюдному согласию распределили между собою театр военных действий, и идти войною на греков выпало на долю консула Публилия; Корнелий же с другим войском выставлен был против самнитов, на случай движения с их стороны. А слухи ходили, что, выжидая отпадения кампанцев, они намерены придвинуть свой лагерь. Поэтому Корнелию показалось самым лучшим расположиться лагерем в этом месте.

23. Оба консула уведомили сенат, что на сохранение мира с самнитами мало надежды: Публилий прислал известие, что 2000 ноланских воинов и 4000 самнитских впущены в Палеполь, не столько по желанию греков, сколько по принуждению ноланцев; из сообщения Корнелия в Риме узнали, что властями самнитскими объявлен уже набор, что весь Самний поднят на ноги и самниты открыто побуждают к восстанию соседние народы – привернатов, фунданцев и формиан.

Когда вследствие этого решено было, прежде чем начнется война, отправить послов к самнитам, то самниты дали гордый ответ: они сами жаловались на обиды со стороны римлян и тем настойчивее оправдывались в том, что им ставили в упрек. Они говорили, что помощь грекам оказана без всякого содействия или совета со стороны государства, что они не побуждали к восстанию фунданцев и формиан, потому что у них, самнитов, не было бы недостатка в собственных военных силах, если бы они хотели вести войну; впрочем, они не могут скрыть неудовольствия самнитского государства по поводу того, что римский народ возобновил взятый и разрушенный ими город вольсков Фрегеллы и на самнитской земле возвел колонию, которую римские колонисты называют Фрегеллами. Они примут все меры для снятия с себя этого позора и обиды, если они не будут сняты с них самими виновными.

Когда же римский посол стал звать их на суд перед общими союзниками и друзьями, то один из самнитских начальников сказал: «К чему уловки? Наш спор, римляне, решат не речи послов и не какой-либо судья из людей, а Кампанское поле, где нам с вами придется стать друг против друга, наше оружие и беспристрастное военное счастье. Поэтому разобьем лагерь против лагеря между Капуей и Свессулой и решим, кому господствовать в Италии – самнитам или римлянам». В ответ на это римские послы сказали, что они пойдут не туда, куда их поведет враг, а туда, куда поведут их свои полководцы. Между Палеполем и Неаполем Публилий овладел уже удобной позицией и отнял у неприятелей возможность соединяться и оказывать друг другу взаимную помощь, что они до сих пор делали всякий раз, когда какое-нибудь место подвергалось нападению. Поэтому, так как с одной стороны приближался день комиций, а с другой – для государства было невыгодно отзывать Публилия, который угрожал неприятельским стенам и со дня на день надеялся взять город, то стали вести переговоры с народными трибунами относительно предложения народу, чтобы Квинт Публилий Филон и по сложении с себя консульской должности продолжал осаду как проконсул до окончания войны с греками; а Луция Корнелия, который вступил уже в область самнитов и открыл военные действия и которого поэтому также нежелательно было отозвать, известили письменно о решении сената, чтобы он назначил диктатора для председательствования в комициях.

Он назначил диктатором Марка Клавдия Марцелла, который выбрал себе начальником конницы Спурия Постумия. Но диктатор не созвал комиции, так как возникло сомнение, правильно ли он выбран. Спрошенные авгуры публично заявили, что диктатор, по их мнению, назначен неправильно. Трибуны своими нападками на это заявление сделали его подозрительным и вызвали дурные толки о нем, говоря, что ошибку эту узнать было нелегко, так как консул встал ночью и среди ночной тишины назначил диктатора, а во-вторых – консул никому не писал об этом ни частным образом, ни официально; равным образом нет человека в лагере, который бы заявил, что он видел или слышал что-либо такое, что могло бы остановить гадание по птицам, а авгуры, сидя в Риме, не могли угадать, какую ошибку при совершении ауспиций допустил консул в лагере. Для кого не ясно, что авгуры сочли за ошибку плебейское происхождение диктатора? Трибуны напрасно распускали эти и другие подобные слухи, несмотря на их усилия, дело дошло до междуцарствия, и так как комиции по той и другой причине все откладывались, то лишь четырнадцатый междуцарь, Луций Эмилий, выбрал консулов в лице Гая Петелия и Луция Папирия Мугилана. В других летописях я нахожу имя Курсора.

24. В том же году [326 г.], говорит предание, основана была в Египте Александрия, и Александр, царь Эпирский, пал от руки луканского изгнанника и своею смертью подтвердил изречение оракула Юпитера Додонского[505].

В то время, когда тарентинцы пригласили Александра в Италию, оракул предсказал ему остерегаться Ахеронтских вод и города Пандосии, потому что там ему суждено окончить жизнь. Тем поспешнее он переправился в Италию, чтобы как можно дальше уйти от города Пандосии, что в Эпире, и от реки Ахеронт[506], которая из страны молоссов[507] течет в подземные болота и впадает в Феспротийский залив. Но, как обыкновенно бывает, человека постигает несчастье, когда он старается его избежать; так и Александр, не раз уже рассеяв бруттийские и луканские легионы, взяв тарентинскую колонию Гераклею, в земле луканцев – Потентию, в Апулии – Сипонт, бруттийскую Консентию и Терину, а затем и другие мессапийские и луканские города и послав в Эпир триста знатных семейств в качестве заложников, занял недалеко от города Пандосии, находящегося на границе луканских и бруттийских владений, три холма, значительно отстоящие друг от друга, чтобы делать оттуда набеги во все стороны в область неприятелей. Он держал при себе около двухсот, по его мнению, верных луканских изгнанников, а они, подобно большинству людей этого племени, меняли свою верность вместе с переменой счастья.