История Оливера - Страница 2

– О да, будет жутко весело, – заверил Фил. – Только пообещай мне, что наутро после Нового года сядешь в поезд и поедешь домой.

– О’кей, – согласился я.

– О’кей, – ответил он.

Каждый вечер звонили родители.

– Что вы, миссис Барретт, не беспокойтесь… – мямлил в трубку Фил. Судя по всему, мама интересовалась, могут ли они нам чем-то… помочь.

– Нет, папа, все в порядке, – отвечал я в свою очередь. – Но все равно спасибо.

Фил показал мне те самые секретные фотографии, альбом с которыми Дженни когда-то строго-настрого запретила ему доставать с полки.

– Черт возьми, Фил, не хочу, чтобы Оливер видел меня в брекетах!

– Но Дженни, ты же здесь такая милая!

– Сейчас я лучше, – в своем репертуаре ответила Дженнифер. А потом добавила: – И никаких детских фото, Фил!

– Ну а это-то с чего вдруг?

– Не хочу, чтобы Оливер видел меня толстой.

Эта нелепая беседа меня страшно забавляла: к тому моменту мы уже были женаты, и вряд ли фото Дженни в брекетах могли бы стать достойным аргументом в пользу того, чтобы развестись.

– И ты что, пойдешь у нее на поводу? – бросил я Филу, подливая масла в огонь.

– А то, – ухмыльнулся тот и молча положил альбом на место.

А сегодня мы сидели и рассматривали эти снимки. Их было невероятно много.

Среди наиболее старых мне запомнились фотографии Терезы Кавильери, погибшей супруги Фила.

– Дженни очень на нее похожа, – заметил я.

– Да, она была такая красивая, – вздохнул он.

Где-то между совсем детскими фотографиями Дженни, до того, как она надела брекеты, фото Терезы попадаться перестали.

– Я должен был заставить ее остаться дома в тот вечер, – сказал Фил, словно та злосчастная авария произошла только вчера.

– Как тебе удалось с этим справиться? – спросил я. – Как ты сумел все это вынести?

Конечно, этот вопрос я задал из эгоистической надежды, что сейчас услышу рецепт, который немедленно поможет и мне.

– А кто сказал, что я справился? – ответил Фил. – Но у меня ведь была дочь…

– О которой надо было заботиться…

– Которой пришлось заботиться обо мне… – поправил он меня.

И он поведал мне все… Как Дженни приложила все усилия, чтобы помочь ему и облегчить боль. Как ему пришлось позволить ей научиться готовить самостоятельно. И как, что еще страшнее, ему пришлось есть ее первые кулинарные изыскания, приготовленные по рецептам из буклетов. А еще как Дженни настояла на том, что Филу не стоит пропускать походы с друзьями в боулинг по средам. В общем, как Дженни сделала все, чтобы он был счастлив.

– Тогда почему ты так и не женился снова, Фил? – спросил я.

– Что? – не понял Фил.

– Из-за Дженни?

– Господи, да нет, конечно! Наоборот, она меня просто изводила настойчивыми просьбами жениться. Даже сватать пробовала.

– Дженни?

– Да она пыталась сбыть меня каждой подходящей американке итальянского происхождения от Крэнстона до Потакета.

– И что, среди них были одни старые девы? Никого достойного? – поинтересовался я.

– Почему? Некоторые были вполне ничего, – удивил он меня. – Например, ее учительница английского, мисс Ринальди…

– Правда?

– О да, она была очень даже ничего. Мы встречались довольно долго. Сейчас она замужем. Трое детей.

– Ты просто не был готов, Фил, да?

Он посмотрел на меня и покачал головой:

– Эх, Оливер… Даже если и так, очень самонадеянно с моей стороны было бы рассчитывать, что Всевышний даст мне второй раз то, чего у многих не было вовсе.

И он отвернулся, судя по всему, жалея, что сказал правду…

…На Новый год Фил буквально запихнул меня в поезд и отправил домой.

– Ты обещал, что вернешься к работе! – напомнил он мне на перроне.

– Ты тоже, – парировал я.

– Поверь мне, Оливер, это на самом деле помогает! – крикнул мне Фил на прощание. И поезд тронулся.

…Фил был совершенно прав. Погрузившись с головой в проблемы других людей, я смог, наконец, выплеснуть все свое негодование – мне казалось, что где-то там, в небесной канцелярии, меня просто-таки подставили.

И вот теперь я собирался восстановить справедливость. Поэтому стал уделять больше всего внимания делам о судебных ошибках. И боже мой, сколько же сорняков я обнаружил в этом прекрасном саду!

Первое время мне очень помогало дело «Миранда против штата Аризона» (384 U.S. 436) – я оказался буквально по уши в работе. Дело в том, что Верховный суд давно уже признал право потерпевшего хранить молчание, пока ему не предоставят адвоката. И я просто озверел от количества народу, которые бездумно прошляпили такую возможность и из-за этого загремели в тюрягу.

В числе этих остолопов был и Ли Рой Сиджер. К моменту, как я получил его дело, парень был по уши в дерьме: его упекли в тюрьму на основании собственноручно подписанного признания, которое полицейские умело (хотя и законными методами – не придраться!) вытрясли из него, утомив парня длительным допросом. К тому времени, когда он подписывал бумагу, в его голове, видимо, была лишь одна мысль – наконец ему дадут поспать.

Мы потребовали пересмотра его дела – прецедент «Миранды» нам в помощь. Процесс стал одним из самых крупных за всю историю Нью-Йорка. Конечно, мы вышли победителями!

– Спасибо, мужик, – поблагодарил меня Ли Рой и принялся целовать плачущую от счастья жену.

– Не за что, – ответил я, вставая с места. Разделить его счастье у меня не получалось – у Ли Роя Сиджера, в отличие от меня, хотя бы была жена. Мир был полон тех, кого мы, юристы, между собой называли «чокнутыми». Такими, как Сэнди Уэббер. Этот юнец уже длительное время сражался с призывной комиссией. И процесс, похоже, затягивался. Дело в том, что Сэнди не мог предоставить никаких доказательств того, что именно «глубокая и искренняя вера», а не обыкновенная трусость мешают ему служить в армии. Квакером он не был и, несмотря на весь риск, уезжать в Канаду не хотел. Чего он хотел, так это чтобы суд признал его право жить по своим убеждениям. Сэнди был хорошо воспитан и встречался с девушкой, которая чертовски за него боялась: один из их знакомых уже мотал срок в Льюисбурге, и она вдоволь наслушалась рассказов обо всех ужасах заключения. «Давай уедем в Монреаль!» – умоляла она. Но Сэнди был непреклонен: «Нет. Я останусь и буду драться!»

Мы дрались. И проиграли. Потом подали апелляцию. И выиграли. Счастливчик Сэнди получил право отбывать врачебную практику в госпитале вместо службы в армии.

– Вы их сделали! – Он и его девушка поочередно душили меня в объятиях.

– Продолжайте в том же духе, – сказал я и двинулся на битву с очередным драконом. Случайно обернувшись, я увидел, как они танцуют от счастья прямо посреди улицы. Эх, а я ведь не мог даже просто улыбнуться…

Да, я был очень зол на весь мир. Работал допоздна – насколько было возможно. Офис покидать не хотелось, ведь дома все в той или иной степени напоминало о Дженни: пианино, ее книги, мебель, которую мы покупали вместе. Да, время от времени появлялась мысль, что неплохо было бы переехать. Но я возвращался домой настолько поздно, что в переезде не было особого смысла. Постепенно я привык ужинать в одиночку в тишине кухни, а бессонными ночами слушать пластинки. Только в кресло Дженни не садился никогда. Мне даже почти удалось заставить себя ложиться спать в нашу такую пустую кровать.

Так что я почти перестал думать о том, чтобы переехать.

Пока не открыл дверь.

Дверь шкафа Дженни, который я упорно обходил в течение долгого времени. И с какой-то дури все же открыл дверцу! Там были ее вещи. Платья, юбки, шарфы. Ее свитера – даже заношенный до дыр школьный свитер, который она наотрез отказывалась выкинуть и носила дома.

Все это здесь – а Дженни нет. Я так никогда и не вспомнил, какие мысли пронеслись в моей голове, когда смотрел на эти шелковые и шерстяные воспоминания. Наверное, думал, что, если дотронусь до этого древнего свитера, смогу почувствовать частичку живой Дженни.