История одной политической кампании XVII в. - Страница 7

По Поляновскому мирному договору и «по нашему государскому <царя Михаила Федоровича. – А. Б.> утвержденью» лета 1635 г. украинским и белорусским негоциантам позволено было приезжать в российские порубежные и окраинные города для торговли различными товарами, кроме «вина горячего» и табаку. В то же время им категорически воспрещалось посещать «с торгом» столицу и любые замосковные города: законным образом «литовские» купцы могли вести коммерческие дела в Москве лишь под патронатом дипломатов Речи Посполитой, чье присутствие являлось необходимым условием их свободного проезда в «царствующий град» соседней державы. Причем в этом случае русское правительство предоставляло иноземным «торговым людям» весьма ощутимую льготу: они освобождались от уплаты всех таможенных пошлин и сборов.[78] Таким образом, непосредственный надзор за торговлей украинско-белорусских коммерсантов в столице России, возобновленной по окончании Смоленской войны, оказался, по воле обстоятельств, в ведении руководителей Посольского приказа.

Во второй половине 30 – X гг. XVII в. прославленный украинско-белорусский печатник Спиридон Соболь неоднократно привозил продукцию своей собственной типографии на продажу в Москву, получая каждый раз заново специальное разрешение посольских дьяков.[79] Однако в апреле 1639 г. он был неожиданно задержан с очередной партией книг на границе в Вязьме, а затем выслан назад в Польско-Литовское государство. Столь резкая перемена к Соболю со стороны правительственных чиновников произошла из-за успеха интриги, затеянной против него знаменитым московским типографом Василием Федоровым Бурцовым-Протопоповым, обвинившим его в сочувствии к унии.[80] Враждебность Бурцова к своему могилевскому коллеге объясняется не только уклонением последнего от уплаты ему денег по «кабальному» обязательству, но и простой логикой конкурентной борьбы двух предпринимателей. Дело в том, что весной 1639 г. С. М. Соболь, помимо продажи напечатанных им изданий, предложил царю услуги одновременно в качестве переводчика «книг греческих в руский язык», издателя и педагога, способного организовать в Москве нечто вроде типографской школы, где российские юноши могли бы обучаться словолитному мастерству, славянскому и иностранным языкам.[81] Идея заведения в столице Русского царства еще одной полугосударственной книгопечатни, безусловно, затрагивала коммерческие интересы В. Ф. Бурцова, в 1634–1642 гг. арендовавшего два стана на столичном Печатном дворе.[82] Нежелание испытывать судьбу в конкуренции с опытным белорусским типографом, по-видимому, явилось для него главным побудительным мотивом в стремлении любыми средствами расстроить планы Спиридона Соболя осесть в Москве. Василий Бурцов воспользовался наиболее верным способом уничтожить своего противника – представил того в глазах верховной светской и духовной власти ренегатом, изменившим православию. Впрочем, едва ли царь Михаил Федорович и новый патриарх Иоасаф I были готовы в ту пору открыть в России общедоступное училище (наподобие братского) с преподаванием греческого, латинского и даже польского языков, во главе которого стоял бы иноземный «дидаскал», отнюдь не торопившийся отрекаться от подданства своему «природному» государю Владиславу IV. Поэтому неудивительно, что в указной грамоте о выдворении С. Соболя за пределы Московской державы, отправленной из Посольского приказа вяземским воеводам 22 апреля 1639 г.,[83] русское правительство самым решительным образом отказалось от использования его познаний в педагогике и типографском искусстве: «а к Москве ево <Соболя. – А. Б.> отпускати не велели <самодержец и, вероятно, первосвятитель. – А. Б.>, чтоб в ево ученье, и в книгах смуты не было, да и для того, что он служил киевскому митрополиту Петре Могиле, а Петр Могила от православные крестьянские веры отстал и пристал к римской вере».[84] В 1639 г. власти Московии охотнее пропускали в страну из-за рубежа обычных негоциантов, нежели книгоиздателей и школьных учителей.

Депортация СМ. Соболя никоим образом не повлияла на в целом благожелательное отношение царя и патриарха к самому факту торговли иноземными купцами украинско-белорусскими изданиями и рукописями в России. «Купецкие люди» из Речи Посполитой вполне свободно привозили партии «литовских» книг на Свенскую (Свинскую) ярмарку в окрестностях Брянска: в 1642 г. там их продавал могилевский мещанин Овхим Тараканов, а в 1651 г. – его земляк Андрей Тимошкевич, представляя интересы священника Максима Ивановича.[85] Приблизительно в 1646–1649 гг. не названные по имени негоцианты из Литвы приезжали в Тулу, где предлагали покупателям «сукна и попоны, и достаканы,[86] и опаяски, и Азбуки печатные».[87]

Отрывочные и крайне скудные известия исторических источников о поставках украинских и белорусских изданий в Российское царство из-за рубежа в конце 30-х – 40-х гг. XVII в., безусловно, не могут быть признаны в качестве абсолютных показателей межгосударственной книжной торговли тех лет. Впрочем, даже они позволяют сделать осторожный вывод о весьма скромном ее масштабе после отмены запретительных указов второй половины 1620-х гг.: вероятно, понесенные из-за них немалые убытки надолго запомнились всем «купецким людям», кто занимался тогда ввозом продукции польско-литовских «друкарен» в Московию. К тому же на исходе 30 – 40-х гг. заметно расширился репертуар изданий столичного Печатного двора. Вслед за публикацией Минеи праздничной (Трефологиона) в 1637–1638 гг., иноческого и мирского требников 1639 г., где впервые были напечатаны тексты византийских и русских памятников церковного законодательства, московские типографы выпустили в свет целый ряд «великих соборников» уставного чтения (Пролог [1641, 1642–1643 гг. ], «Маргарит» Иоанна Златоуста [1641 г. ], «Паренесис» Ефрема Сирина [1647 г. ], «Лествицу райскую» Иоанна Синайского [1647 г. ] и др.), «Патриаршее поучение», надписанное именем московского первосвятителя Иосифа (1643 г.), полемические сборники («Многосложный свиток» о почитании святых икон [1642 г. ], «Кириллову книгу» [1644 г. ], «Книгу о вере» [1648 г. ]), богослужебно-агиографические «соборники» (Службы и жития святителя Николая Мирликийского [1640, 1641, 1643 гг. ], преподобных Сергия и Никона Радонежских [1646 г. ], Саввы Сторожевского [1649 г. ] и проч.), которые явственно должны были «потеснить» на внутреннем рынке книги «литовской печати».[88] Примечательно, что некоторые из них представляли собой либо переиздания, либо местные обработки украинско-белорусских «стародруков» или рукописных сборников XVI – первой трети XVII в.[89]

Итак, разрешив по окончании Смоленской войны купцам из Речи Посполитой продавать «литовские» издания непосредственно на российской территории, правительство фактически отказалось от продолжения кампании против единоверной украинско-белорусской кириллической книжности, проводимой в стране с конца 1620-х гг. Отныне книги, напечатанные или переписанные в Литве, уже больше не воспринимались официальными властями как сочинения, полные соблазнительных «еретических» лжеучений и оскорбительных для слуха благочестивого читателя «хульных словес» на Христа и Его Церковь. Новая ситуация породила у части черного духовенства иллюзорную надежду на ревизию итогов конфискации украинских и белорусских изданий из библиотек духовных корпораций зимой 1627–1628 гг. В середине лета 1638 г. игумен путивльского Молчанского монастыря Варлаам, например, предлагал царю Михаилу Федоровичу вернуть в книгохранилище обители изъятые оттуда в декабре 1627 г. книги «печати киевской», утрата которых не была компенсирована аналогичными по содержанию московскими изданиями.[90]