История моего безделья - Страница 9

За что? За то, я уже сказал: он показал мне, что я не один.

Не один. Не один такой… чудак на букву “м”… Гарри Галлер, Адриан Леверкюн.

Какой?

Ктоне работает, как положено, а положено-то (куда, на какие весы?) - немного, всего-то ничего, ну хоть вид сделать…

Да вообще не такой,как все! Неужели надо расшифровывать!..

Не может прийти на работу вовремя, а ведь это такой пустяк. Ну что дают эти 15 - 20 минут, ну полчаса, мы же взрослые люди!.. Не идет в аспирантуру, когда есть все возможности и голова, и хороший диплом, другие-то хотели бы, но уних нет ни головы, ни диплома, ни возможностей, а у этого есть, но он не идет… Что, так и будешь сидеть на 140, ну пусть 180 старшеинженерских рублях всю жизнь?.. Не идет.

Не ведет комсомольской работы - опять же хотя бы для виду, как все, что в этом такого, ведь если бы даже из безобидного институтского комитета цыкнули бы разок, то сразу бы стал вести как миленький, а если так, то чего из себя корчить принципиального?!.. При этом занимается черт-те чем, музыкой, да? - когда нет никакой надежды - на что надежда-то! - что вдруг откроют, случайно встретят, прочтут, сыграют, ужаснуться: а мы то не знали!.. кто это?! где ж вы были?! приведите!..

Зато, забегу немного вперед, какое удовольствиеиз этой якобы “жопы”, как сейчас бы сказали, андеграунда, из своей отщепенской норы неожиданно сунуть жирный кукиш под нос - всем окружающим нормальным людям - НАТЕ!

На Западе этим “НАТЕ!” мог бы быть выход книги или пластинки - “а на следующее утро он проснулся знаменитым” - у нас же тогда такие номера были абсолютно исключены.

И, кстати, сейчас тоже - потому что тогда было невозможно, а сейчас всем плевать - на “книгу”, на “песню”, “пластинку” или “статью в газете”, нужна поддержка, крыша, бабки, раскрутка, пиар, вот если бы проснуться депутатом, полковником милиции или членом совета директоров Газпрома, вот тут бы “все” ахнули: ничего себе… кто это?!

Но все равно тогда тоже оставалось кое-что, кое-какие мины на дорогах: взять и вдруг поступить, пройти через стену хотя бы в соседнюю комнату - во ВГИК, в ГИТИС, в Щуку, Гнесинку или Консерваторию, не говоря уже об эмиграции, отъезде на ПМЖ, к мифологическому троюродному дяде - в Израиль или США. Но это уже в виде нокдауна - всем и на худой конец.

3-е замечание по ходу

Повторю еще раз для упоминавшихся где-то выше молодых, кислотных, свободных господ: понимаете, возможно вам сейчас эти “проблемы” кажутся смешными и совершенно надуманными, но тогда в моем (признаю) 100 % советском сознании было 2 легальных вида-способа существования: пользуясь терминологией 60-х - 70-х и очень грубо: “физики” и “лирики”.

А поскольку в заветные “лирики” я сразу не попал и даже не пытался попасть из-за абсолютной того невозможности (ну кто бы меня, пусть даже очень хорошего мальчика Сережу, взял в 1979 году, скажем, на журфак МГУ, не говоря уже о Литературном институте (это просто смешно) и, главное, с какой стати?!), то мне, личности внутренне очень несвободной (несмотря на все вышеприведенные вариации на темы Генри Джеймса и Джеймса Ласта), оказалось очень трудным плыть против общего течения, разрешить себе просто бытьнемного другим (сегодняшняя идея: рвануть на журфак какого-нибудь провинциального универа!), и я пошел в “физики”…

Честное слово, в душе я иногда чувствовал себя почти “вредителем” или “шпионом” из тридцатых годов (такова была энергетическая сила стада!), и “композитор” стал в этой связи просто находкой - практически первый раз вжизни явстретил человека, хотя бы немного похожего на себя.

Еще раз без всякой иронии: спасибо, Валера.

Был тогда в магазине “Мелодия” на Маяковке, на втором этаже, нотный отдел. Так вот, два раза в месяц, в дни зарплаты и аванса композитор ездил туда с большим портфелем. Толстые, бледно-зеленые, салатовые, голубые нотные тетради. Он набивалими полный портфель. Рублей на 50 - 70 (советских!)… То есть на треть зарплаты. Справка для юношества: бутерброд тогда стоил 15 копеек.

Это он открыл дляменя: Карл Филипп Эммануэль Бах, младший, любимый, самый легкий и самый радостный сын, очень близкий к итальянцам, просто даже и не немец какой-то; Вильгельм Фридеман, самый старший и самый талантливый, но с невероятно тяжелым характером, мучил и позорил семью, отца (где ты, неизвестныймне тогда Фрейд?), пил, оставив жену с детьми, скитался…

Наказание не замедлило воспоследовать: однажды, сильно напившись (вы представляете, ночь, Германия, восемнадцатый век, черные булыжные мостовые, островерхие крыши, ветер крутит снежные вихри на этом булыжнике), он замерз ночью, начьем-то заднем дворе, на навозной куче.

В этом месте В. обычно смеялся, улыбался и я, мы давали понять, что понимаем иронию судьбы, ценим ее юмор, мы смеялись, стоя на институтской лестнице, В. было 29, мне 24, вольно нам было смеяться, кстати, только сейчас, спустя 14 лет, весенней ночью 98-го, набирая эти строки, я понял вдруг, почему именно на навозной куче - так сказать, физический, феноменальный контекст божественного смеха - вы, впрочем, наверное, тоже поняли, и без моего перевода, конечно: там было просто теплее, теплее, от навоза шло тепло, вот и всё, и сын знаменитого композитора лег туда, где было теплее, не разобрав спьяну, что это навоз, ха-ха-ха…

Кстати, “композитор” немного знал немецкий, выучил, чтобы разбирать нотные записи, иногда он переводилмне их. Некоторые я запомнил .

Например, “Из бездны я взываю к тебе” или“Только на Тебя, Боже, моя надежда”, а теперь слушайте музыку.

Тогда, одно время, я, кстати, даже собирался писать что-то “музыкальное”, делал какие-то наброски, я стал здорово (по отношению к абсолютному нулю) разбираться, мог даже объяснить, а иногда казалось, что и услышать стили исполнения - чем, например, отличались немцы от французов или маэстро органа Гродберг от маэстро органа Ройзмана. Но особенно меня заинтересовала судьба, а точнее - однажды рассказанная история органного мастера В., чеха по происхождению, ведущего межфакультетского самодеятельного органного класса МГУ, где В. на правах вольнослушателя учился…

Я всегда очень интересовался историями в лесковско-, я бы сказал, купринском духе, всеми этими левшами и гамбринусами, золотое клеймо неудачи,как говорил американец Шервуд Андерсон, меня интересовали изобретатели вечных двигателей, доморощенные и непризнанные гении, незадачливые поэты или строители никому ненужных (ключевые слова) гигантских зданий, мне всё хотелось разглядеть тот механизм и, главное, ту задачу, которую решает господь Бог, все создавая и создавая этих персонажей и вознося одних на вершины мыслимого человеческого успеха, а других, как в кривом зеркале, при большем, том же или почти том же таланте, оставляя внизу в виде смешных, нелепых или озлобленных чудаков.

А поскольку В. исправно снабжалменя многочисленными подробностями и деталями, “музыкальная повесть” складывалась сама собой.

Я приведу здесь ее дайджест, коротко, и поскольку записей того времени у меня сейчас нет под рукой, то имейте в виду: это будет, так сказать, современная редакция.

ПОЕЗД ПРАГА - МОСКВА

Представьте себе, что некто все время(или нейтральнее - часто) оказывается рядом со знаменитостями. Например, если он живет в Праге, то Пражскую консерваторию он заканчивает в один год со знаменитым Н., ему прочат большое будущее, Н. даже дарит его своей дружбой, но тут в Европе начинается война, Н. успевает уехать, случайно, всего за год-полгода до ее начала он получает ангажемент в Англии, а наш герой, которому тоже где-то что-то предлагали, пусть не в Англии, а где-то в Латинской Америке, кажется, в Мексике, остается.

У него очень неплохие перспективы - какая Мексика? Он работает в оркестре Пражской оперы, у него уже семья, ребенок, вокруг чудесный родной город, зачем уезжать, ну кто же всерьез может допустить, что все - что бы там ни писали в газетах, - все перевернется за 1-2 месяца, и он, разумеется, остается - как оказывается, остается на всю жизнь.