История человечества. Запад - Страница 60
Близко к этому еще одно представление хеттов: считалось весьма достойным демонстративно предоставить противнику возможность оправдаться. Мурсилис II похваляется: «Я ему не делал зла, Масхуилувас же затеял со мной ссору, он подстрекал против меня страну Питасса и людей Хатти – моих подданных, и он пошел бы на меня войной. Когда я, Солнце, об этом услышал, я не замыслил на него никакого зла и не сделал ему ничего плохого, а сказал ему так: «Я пойду вновь привести в порядок это дело…» И я написал Масхуилувасу: «Приди ко мне!» Так как Масхуилувас видел свой грех, он ответил мне отказом и сбежал… тем самым вполне обличив свою вину перед всеми».
В самом воздаянии злом за зло считалось необходимым соблюдать определенную порядочность, не используя любые средства без разбора (тоже уникальный для Азии мотив). Конечно, описанная хеттская концепция не имеет ничего общего с привычными для нас христианским «всепрощением» и восходящей к нему современной «гуманностью», основанными на всечеловеческой любви к «ближнему». Любая культура отличает достойные поступки от особо доблестных. Люди не вправе их ожидать или требовать, но могут лишь восхвалять и превозносить. Именно таким актом свободной благой воли «сверхсправедливости» хетты считали прощение. Оно диктовалось не добротой, а великодушием: прощая врага, хетт руководствовался не состраданием, а презрительным пренебрежением к нему – по принципу «руки об тебя марать неохота».
Особенно ясно это видно в древнехеттском тексте об осаде города Уршу: «царь тогда сказал (полководцам о вражеском городе): «…Будьте осмотрительны! Не то (вражеский) город будет полностью разрушен и произойдет грех и (неоправданное) опустошение. Если же будешь осмотрителен, город не будет разрушен»… Они отвечали царю: «Мы будем внимательны и избежим греха опустошения города». Тогда царь сказал им: «Если город совсем погибнет, это будет грех, будет преступление!» И тогда они отвечали так: «Восемь раз мы шли на штурм, и теперь город, хотя и будет разрушен (в ходе столь ожесточенной осады), но греха мы не совершим (так как ожесточенность сопротивления делает разрушение оправданным)». И царь был доволен их ответами».
Итак, великодушие царя диктовалось вовсе не жалостью к жителям города (он доволен тем, что ему удастся истребить их как можно больше без ущерба для своей чести!), а стремлением не осквернить себя самого, свою честь неоправданной жестокостью. Поэтому прощение ни в какой степени не считалось обязательным: на деле получается, что достойным ответом на зло была как раз полномасштабная месть. Еще древнехеттский Хаттусилис I заявлял: «На вражду я отвечаю враждой!», а Хаттусилис III, который так подчеркивал свое великодушие, в том же тексте с нескрываемым удовлетворением пишет о других своих врагах, не видя здесь никакого противоречия: «Врагов моих и завистников богиня Иштар (…) в руку мне положила, и я с ними покончил». Или: «Богиня Иштар мне моих завистников, врагов и противников по суду в руки отдавала. Кто из них был убит оружием, кто умер в назначенный ему день, но я с ними со всеми покончил!» В самом деле, все оправдание Хаттусили в целом построено именно на том, что самооборона, ответный удар справедливы.
Если обидчик успевал сам отдаться в руки обиженного, признать свою вину и просить о милости, прощение считалось почти обязательным, во всяком случае, ожидаемым, хотя формально дело по-прежнему оставалось в воле обиженного. Именно такого прощения просит – собственно, почти требует – Мурсилис у богов в «Молитве во время чумы»: «Этот грех я признал во истину перед богами. Это истинно так, мы это сделали. Но после того как я признал грех, да смягчится душа богов. Я так скажу об этом: если раб совершает какой-либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то хозяин его смягчится… и того раба не накажет». То есть повинную голову меч не сечет». Сам Мурсилис не только просил, но и с охотой давал такого рода прощение, всячески подчеркивая это в своих договорах и «Анналах»: «Когда люди (враждебного) города Туккама меня завидели издали, они вышли ко мне навстречу: «Господин наш! Не допусти, чтобы у нас все разграбили для (твоей) Хаттусы, как это было в городе Арипса… и не угоняй нас в Хаттусу, а сделай нас своими пешими воинами и колесничими! И тогда я, Солнце, не приказал разграбить город Туккаму, и те три тысячи пленных, что из Туккамы взяли (для угона) в царский дворец, я сделал своими пешими воинами и колесничими».
В разных текстах хеттской «политической царской публицистики» излагаются оригинальные моральные нормы. Если человек не делает зла первым, а в ответ на чужое зло щадит виновного «с позиции силы» (то есть предварительно победив его), а также ограничивает себя в выборе средств в ходе самой борьбы, то он пользуется особым уважением, дополнительно превозносится перед врагом и вправе хвалиться собой перед богами и людьми. Иными словами, он занимает «сильную позицию» в отношениях. Это позволяет ему гордиться перед окружающими.
Сами цари и поясняют логику своей морали. Мурсилис II в одном из договоров вскользь упоминает: «Затем, так как людям вообще свойственно поступать криво…» В «Молитве во время чумы» он же говорит: «Боги, господа мои, так все и совершается: кругом грешат». Если все люди грешат и совершают зло, то последовательное и полномерное воздаяние злом за зло окажется для них попросту путем к самоистреблению. Непрерывный круговорот зла должен быть где-то разорван, и особенный почет воздается как раз тому, кто способен разорвать его великодушным прощением. Но оставалась опасность, что подобный путь мог привести к одному лишь поощрению и умножению зла, поэтому прощение останется необязательным, и будет допускаться только «с позиции силы».
Царские ворота в Хаттусе
Многое о хеттах говорят и другие их творения. Самый выразительный вид хеттского искусства – каменный рельеф. Именно он наиболее ярко отражает дух Хеттской державы. За время ее существования не сложился единообразный канон, хотя какие-то основные принципы создания хеттских рельефов были, они придавали произведению собственное, неповторимое лицо. Рельеф всегда как бы возникает из массы камня. Это подчеркивается и его небольшой высотой, и ясностью и простотой крупных фигур, застывших в ритуальных «каменных» позах. Даже подробная разработка деталей на изображении бога Тархунтаса в царских воротах Хаттусы не нарушает целостности и монументальности изображения каменного стража, так как все узорные детали – орнамент на юбке, волосы на груди и т. п. – выполнены тонкой гравировкой и видны только вблизи.
Пропорции фигур и изображение лица были канонизированы уже в древнехеттское время: круглая голова всегда в профиль, чуть покатый лоб, резко выступающий вперед и слегка опущенный крупный нос, подчеркнутая носогубная складка, небольшой сжатый рот и несколько отступающий назад крепкий небольшой гладкий подбородок. Для хеттских мастеров этот канон – идеальный тип лица вне зависимости от пола и возраста. Египтяне изображали хеттов точно так же, поэтому можно предположить, что эти «портреты» созданы на основе непосредственного наблюдения.
Особенно интересен памятник конца эпохи Новохеттского царства – святилище Язылыкая. Оно представляет собой целую систему – сочетание созданных человеком храмов и естественных священных ущелий, покрытых рельефами. От трех храмов до нас дошли только фундаменты, позволяющие судить о планировке зданий. Храмы запирали вход в священные ущелья, в которых, вероятно, происходили главные действа. Изображения на рельефах свидетельствуют о богослужениях, посвященных различным божествам. (Божества эти хурритские, но имена их написаны лувийскими иероглифами.)
Ущелья Язылыкая говорят о культе священных мест. Многие рельефы связаны с такими священными местами – скалами, на которых высекались рельефы, с источниками, над которыми воздвигались кубические сооружения из обтесанных глыб, опять-таки покрытые рельефами. Судя по структуре расположения рельефов в Язылыкае, здесь был либо комплекс священных мест разных богов, либо одно священное место, где обитали разные боги. Все оформление Язылыкая соответствовало своему назначению и, должно быть, оказывало огромное воздействие на участников ритуала.